Ненастье

— Я тоже тут сама зарабатываю на всё необходимое, — пожала плечами другая женщина, худая и глазастая; она называла себя Акулина. — Я мастер механди, это роспись хной по рукам и ногам. У русских и европейцев для механди популярны этнические орнаменты или графика деванагари.

Герман подумал, что Танюша здесь тоже может работать как-нибудь так же, если заскучает, — парикмахером, маникюрщицей, массажисткой…

— Знаешь, Гера, в Индии не задумываешься о времени, о наполнении своего бытия, — снова заговорил Володя. — Жить — это и есть смысл жизни. Надо стараться войти в режим «симпл лайф» — простого существования. Чем меньше экзистенции, тем глубже и обширнее пространство нирваны.

В плетёное кресло рядом с Германом сел толстенький, мокрый после купанья Маркуша, доктор Марк Семёнович. Он похлопал Германа по руке.

— Не надо зацикливаться на благополучии, Гера. Уверяю как психолог. Иначе ты не сможешь раскрыться, отпустить себя, насладиться реальностью, — Марк Семёнович, фыркая, вытер лицо ладонью. — Это называется «синдром отсроченного счастья». Человек изводит себя заботами, обещая себе, что всё доделает — и отдохнёт. А так не бывает. Такое время не наступает никогда. И реинкарнации у нас тоже не будет. Или здесь и сейчас, или никогда и нигде.

Герман слушал и понимал, что ему не годится опыт этих людей. У них — выигрыш, а не проигрыш. Их дауншифтинг — обратная сторона той же самой жизни, которая у них была прежде и будет потом. А ему нужна другая жизнь.

— Я говорю не про тебя, а вообще, но и ты, Гера, тоже очень напряжён, — с сочувствием заметил Марк Семёнович. — Люди — жертвы фрустрации. Они концентрируются на определённом комплексе переживаний, представлений, идей, и не могут выйти за его пределы, где мир прекрасен. Но это ловушка. Чёрная дыра. В ней человек и хоронит себя. Даша сказала, что ты ветеран Афгана, да? Но сейчас на тебя никто не нападает. Отключи свою оборону. На самом деле вокруг никого нет, это ты сам окружил себя и взял в осаду.

Мерно шумел океан, на крыше бунгало верещали обезьяны, а Герману казалось, что они, пацаны, по-прежнему сидят в каменном развале у моста на речке Хиндар под Гиндукушем. Выйти или не выйти? Выйти или не выйти?

Поодаль Ромча помогал Даше раскладывать по решётке над углями толстые розово-серые ломти свежей рыбы и ворчал, поглядывая на Германа:

— Ты посмотри на него, он же ничего не понимает из того, что Марк ему талдычит. Обрубок девяностых. Ветеран бессмысленной войны, неудачник бандитской эпохи. Ничего не добился. Лузер. Быдло провинциальное.

— Он не быдло, — как бы невзначай возразила Даша.

— Я говорю «быдло» не в смысле упырь, ублюдок, уголовник. Я говорю в культурном смысле, — с холодным презрением пояснил Ромча. — Быдло — это тот, кто слушает шансон, ест чипсы, читает желтяк, смотрит футбол, носит спортивные штаны и гоняется за дисконтом.

Даша делала вид, что терпеливо пережидает, но слушала внимательно.

— Девяностые вообще были временем быдлячества, — тихо кипел Рома. — Ведь ценности и стиль тогда были не блатные, не тюремные, а быдляческие. Быдлячество в политике, в общественной жизни, в бизнесе, в искусстве, в личных отношениях. Зачем тебе нужен этот утиль истории?

Даша не отвечала. Она сама не знала, чего ей хотеть. Герман издалека видел, что ревнивый любовник чем-то смутил Дашу, но не стал вмешиваться.

В отель они возвращались на закате. Даша молча.

— Значит, теперь тебе будет легче на финише, — сказал ей Герман.

На следующий день он наконец позвонил Шамсу.

— Рамиль, мне надо поговорить с тобой без свидетелей.

Они расположились на скамеечке в маленькой пальмовой рощице возле входа в отель. Девушка-официантка принесла им два ледяных стакана.

— Я готов, — сказал Шамс. — Знаешь, Немец, почему-то я сразу начал ждать от тебя чего-то необычного. Видимо, дождался, да?

— Хочу предложить тебе сделку.

— Уже страшно, — усмехнулся Шамс. — Так и повеяло Россией. Немец, я — честный бизнесмен. За мной — моя семья. Мне проблемы не нужны.

— Выслушай, пожалуйста, — попросил Герман. — Если ты согласишься, то сделка будет вот такой. Возможно, года через полтора к тебе сюда приедет женщина со стариком-отцом. У этой женщины будет большой банковский счёт в валюте. Я прошу тебя устроить здесь жизнь этих людей. Женщина беспомощна, как дитя. Старик — маразматик. Облапошить их очень легко, а меня рядом не будет. Но тебе я поверил, Рамиль. Я понял, что ты меня не кинешь. А гонорар возьми себе сам из их денег, сколько сочтёшь нужным.

Шамс размышлял и вертел в руке стакан.

— У меня вопросы.

— Конечно.

— Что за деньги?

— Чистые. У них не будет следов происхождения. Банковские счета будут новые, деньги лягут на них налом. Никаких переводов и махинаций.

— Что за женщина?

— Татьяна Ярославна Куделина. Тридцать два года. Из Батуева. Не замужем и не была. Детей нет и не будет. Профессия — парикмахер. Языков не знает. Всего боится. Такая у меня жена, Рамиль.

— И что я должен для неё сделать?

— Продай ей гестхаус. Размести её деньги, чтобы она жила на проценты. Придумай, чем ей заняться. Она девочка тихая и послушная.

— А ты сам, Немец?

— Если она приедет одна, Рамиль, то забудь про меня вообще. Напрочь.

Герман подумал, что второй раз, оставшись в заслоне, ему не уцелеть, уже не повезёт, как повезло там, возле Хинджа. Да и Серёги рядом нет.

— Может, не надо во второй раз? — спросил Шамс.

— Тогда, значит, и в первый раз не надо было.

Рамиль — Зуфар — Гириджпрасад Шривастав молча кивнул.

Всё теперь стало ясно. И больше у Германа дел в Индии не имелось.

Аравинд забронировал Герману билет на авиарейс и заказал такси из отеля в аэропорт Тривандрума на раннее утро.

Ночь Герман провёл, конечно, с Дашей. Какого-то финального безумия у него напоследок не получилось, да и ладно. И сам Герман, и Даша, — оба они понимали, что больше не увидятся. Ничего тут не изменить.

Даша заснула на излёте ночи, а Герман вышел на лоджию. Грядущий восход озарил небо над Малабаром до самых потаённых глубин. Лохматое крыло Млечного Пути косо распростёрлось через вселенную, пересекая бесформенные облака жемчужной пустоты, зеркальные отражения тьмы в невидимых плоскостях и ветвящиеся объёмные структуры мироздания, навылет прошитые трассами призрачных сигналов. В высоте над побережьем массивы древних излучений распадались на невесомые глыбы, а по светилам — точно в окнах — текли волны зелёного и красного пламени, невозможного над русскими перелесками. Герман понял, что он снова видит ту же самую астрономию Гиндукуша, которая потрясла его два десятка лет назад, словно созвездия ещё тогда высветили его жизнь далеко в будущее, а он и не понял.

Он присел на кровать, наклонился, поцеловал Дашу и сказал:

— Я пойду. Простимся тут. Долгие проводы — лишние слёзы.

И скоро дверь за ним закрылась.

Даша лежала, слушала шум океана и думала про то, как она любит сына с дочкой, и ещё безвольного вруна, добряка Лёню Фиртеля, и капризного мальчика Ромчу, и друзей из Подольска. Как хорошо, что они есть и что они в безопасности. Даша ощутила это с обновлённой силой, потому что судьба ненадолго свела её с Германом Неволиным, и Даша вспоминала Германа, будто уже после казни, — Германа, печальника и скитальца, который ищет на белом свете заповедную страну счастья. Даша думала, что Герман подобен купцу Афанасию Никитину, который тоже бывал здесь, на Малабаре, искал Индию — как это издревле водится у русских, и нашёл тут русскую сказку.