Ненависть и прочие семейные радости

– Например, о том, – продолжал Эрик, – почему тебя никто не знает под твоей настоящей фамилией?

– Моя агент сочла, что это навяжет мне определенный типаж и мне будут предлагать роли только в фильмах ужасов. По-твоему, разве это сильно надуманный довод?

– Немного да. А по-твоему?

– А я вот так не думаю. Моя фамилия происходит из Восточной Европы и, возможно, ее пришлось частично сократить. Отец рассказывал, что мы потомки первого, самого что ни на есть настоящего оборотня, человековолка [8] , который пересек Атлантику и попал в Америку. Якобы он перебил так много людей то ли в Польше, то ли в Белоруссии, то ли где-то там еще, что вынужден был сесть на первый попавшийся пароход в Америку, чтобы его не арестовали и не казнили. А потом он перебрался сюда и каждое полнолуние загрызал по кучке американцев. Позднее папа говорил нам, что его предок, скорее всего, полностью сочинил всю эту историю, создав тщательно продуманную мистификацию, и сменил себе имя, чтобы суметь ее продать. Но детям такая версия, сам понимаешь, не очень-то будоражила воображение.

8

Фамилия «Фэнг» означает «клык».

– Вот об этом-то я и хотел поговорить, – оживился Эрик, от волнения даже задергав левым глазом. – В тех произведениях, что создавали твои родители, ты значилась как «чадо А», и, в сущности, ты уже тогда была звездой.

– О, настоящей звездой у нас был Бастер, уж это точно. Ему-то приходилось намного хуже, чем мне.

У Анни пронеслось в памяти, как Бастер то стоял привязанный к фонарному столбу, то попадался в медвежий капкан, то приручал незнакомого сенбернара, – вспомнилось великое множество случаев, когда мальчика оставляли в какой-то экстремальной ситуации и вынуждали самого из нее выбираться.

– И все же тебя ставили в определенные обстоятельства, которые требовали от тебя какой-то актерской игры, какой-то, если можно так выразиться, герильи, внезапной импровизации. Так вот, не кажется ли тебе, что, не будь ты представителем семейки Фэнг, ты не стала бы актрисой?

– Возможно, и не стала бы.

– Вот это-то мне и интересно! – воскликнул Эрик. – Должен признаться, я считаю тебя исключительно талантливой актрисой. И, мне кажется, ты вполне заслуженно получила «Оскара» за «Крайний срок», а еще тебе удалось развеять мультяшную сексапильность Леди Молнии, придав ей в «Сильных мира сего» этакий постфеминистский стержень. Уж как она метала свои молнии в нацистов и прочий всякий сброд!

– Ну да. Вряд ли кто станет отрицать, что любому нормальному человеку приятно видеть, как бьют молнии в нацистов.

– Как бы то ни было, ты все равно замечательная актриса. Но, видишь ли, в колледже я писал работу о художественной карьере твоих родителей и видел едва ли не все созданные вами произведения. Так вот, я и правда считаю, что сильнейшие твои актерские работы – когда ты делала нечто совершенно неожиданное и в высшей степени эмоционально резонансное – именно в тех, давних ваших шедеврах.

– Когда мне было всего девять, – добавила Анни.

Внезапно ей сделалось нехорошо. Этот журнальный писака словно воплотил в себе ее самые худшие опасения. Долгие годы она пыталась убедить себя, что принадлежность к Фэнгам и исполнение роли проводника родительского видения мира отнюдь не являлось наиболее ярким и значимым ее достижением в жизни.

– Пойду закажу выпить, – сказала она и рывком поднялась из-за стола.

Было еще два часа дня – но все ж таки уже за полдень, так что до вечера оставалось совсем немного, а ей нынче хотелось до вечера успеть как следует набраться.

Очень быстро получив заказанный стакан джина – безо льда, без каких-либо наполнителей, без полагающейся оливки, – Анни вернулась с ним за столик и сделала небольшой глоток, словно пытаясь распробовать напиток. Так сказать, для почина.

– Я имел в виду, – с чрезвычайной оживленностью продолжил Эрик, словно целый день только и мечтал ей об этом сказать, – что в тех ваших перформансах столько уровней сложности! И под начальным шоком, вызываемым самим действием перформанса, неизменно кроется нечто такое, что становится очевидным лишь при внимательном рассмотрении.

– Что, например? – Анни сделала еще глоток, сразу почувствовав себя точно под легкой анестезией у хирурга, – такой повеяло от напитка чистотой и целебностью.

– Это глубокое сожаление, искренняя печаль от осознания того, что в свои «события» вы вовлекаете совершенно несведущих людей.

Интересно, сколько раз он пересматривал те давние видеозаписи? И что в них выискивал? Сама она никогда по собственной воле не пересматривала ни одно из творений Фэнгов после того, как, завершенные и отредактированные, они превращались в окончательно готовое произведение. Когда Анни вспоминала какие-то определенные сцены, они всякий раз виделись ей бессвязными и хаотичными. То яркое разноцветье, буквально сыплющееся с ее матери, то оборванная гитарная струна… Разрозненные воспоминания волнами накатывали на Анни, а потом исчезали на месяцы, а то и годы, внезапно возвращаясь вновь.

Она подняла взгляд от стакана – Эрик с умиротворенным и сияющим лицом пристально глядел на нее.

– Ты всегда была лучшей из Фэнгов, – произнес он. – По крайней мере, я так считаю.

– Среди Фэнгов нет кого-то лучшего, – покачала головой Анни. – Все мы абсолютно одинаковы.

Несколькими неделями раньше – вскоре после того, как скандал с фотографиями начал понемногу стихать, – ей позвонили родители. Анни в тот момент читала четырехстраничное послание Минды, две страницы которого содержали секстину [9] , где из строфы в строфу переходили слова: «Фэнг», «расцвет», «неугомонен», «язык», «кино» и «бисексуал». Так что Анни была только рада поводу отложить письмо.

9

Сестина, или секстина, – стихотворение на две рифмы, состоящее из шести шестистиший и трехстишия, где каждая новая строфа в определенном порядке повторяет конечные слова предыдущей.

– Отличные новости! – воскликнул в трубку отец.

И тут же где-то на заднем плане послышался голос матери:

– Отличные новости!

– И что такое? – поинтересовалась Анни.

– Нам на е-мэйл пришло письмо из Музея современного искусства в Денвере, – сообщил отец. – Там, дескать, крайне заинтересованы, чтобы одно из наших произведений было представлено у них.

– Здорово! Поздравляю, – сказала Анни. – Что-то новенькое?

– Офигительно новенькое, – подхватил мистер Фэнг. – Прямо только что явилось на свет.

– Ого!

– Вот именно, что ого! Точнее и не скажешь! Ого!

– Пап, – нетерпеливо сказала Анни, – мне еще надо роль повторить.

– Ну, ладно-ладно, хорошо, – отозвался отец.

В этот момент миссис Фэнг где-то совсем рядом с телефоном воскликнула:

– Просто скажи ей, милый!

– Сказать мне что? – насторожилась Анни.

– Ну, что все действо будет вращаться вокруг твоих недавних снимков.

– Этих ню? – уточнила Анни.

– Верно, тех самых. Видишь ли, музей связался с нами, чтобы выяснить, был ли твой… м-м… перформанс очередным творением Фэнгов.

– Ох уж…

– Мы сказали, что ты мощно всколыхнула средства массовой информации, показав, какова она – цена славы.

– Угу, – буркнула Анни.

– Понимаешь, «чадо А» сотворяет действо такого масштаба, что оно охватывает весь мир! Это же то, что делали Фэнги, – только возведенное в энную степень! К тому же «чадо А» уже очень давно не участвовало в наших произведениях.

– Потому что я, знаешь ли, давно уже не чадо.

– Ну что ж, я просто хотел дать тебе знать. Хотя для тебя это было бы весьма занятно.