Ненависть

— Ахъ, Володя!.. Володя!.. Онъ старше тебя, онъ долженъ бы быть ближе ко мнѣ. А мы съ нимъ точно чужіе. И всегда то онъ меня обижаетъ. Очень уже онъ умный. Ты, Гурочка, мнѣ милѣе, ты проще.

— Мерси.

— Какъ думаешь, какого звѣря пришлетъ намъ дядя Дима въ этомъ году?.. Въ прошломъ году онъ прислалъ намъ тигровую шкуру… Своей охоты.

— Слона!

— Милый Гурочка, слоны въ Туркестанѣ не водятся. Дядя Дима самый далекій отъ насъ… Страшно подумать… Въ Пржевальскѣ… Почти полторы тысячи верстъ отъ желѣзной дороги. Дядя Тиша на xуторѣ.

— Мнѣ всегда, Женя, почему-то вспоминается «Вечера на xуторѣ близь Диканьки» Гоголя. Ты бывала у тети Нади… Похоже?..

— Да, если хочешь. Просто, уютно, очень сытно… Мило… своеобразно… Патріархально…

— Всегда намъ на праздники шлютъ то гусей, то индюковъ, то поросенка… А помнишь, соленый виноградъ… или соленый арбузъ. Розовое варенье. Пальчики оближешь. Ароматно, вкусно…

— А въ общемъ, точно тонкую бумагу кляксъ-папиръ жуешь.

— Они богатые?

— Какъ сказать?.. Трудятся… Домъ у нихъ лучшій на хуторѣ, подъ железной крышей… Опять-же онъ есаулъ.

— Не правда-ли, какъ это занятно, что у насъ дядя казакъ…

На углу Михайловской, гдѣ былъ громадный домъ-дворецъ Елисѣева, нельзя было не остановиться. Въ гигантскихъ окнахъ — въ Петербургѣ еще и не было такихъ — горами сласти и фрукты были навалены. Большая кисть желтыхъ банановъ съ потолка свѣшивалась, финики въ длинныхъ овальныхъ коробкахъ, винныя ягоды, изюмъ трехъ сортовъ, яблоки пунцово-красныя, зеленыя, оранжевыя, почти бѣлыя, розовыя, длинныя, продолговатыя Крымскія, плоскія, какъ рѣпа — «Золотое сѣмячко», виноградъ восьми сортовъ, апельсины, мандарины, ананасы — все глазъ ласкало и странныя мысли о далекихъ странахъ навѣвало. Когда двери открывались, изъ ярко освѣщеннаго магазина тянуло прянымъ, «экзотическимъ» запахомъ ванили и плодовъ.

— Какіе мандарины! — воскликнулъ Гурочка. — Ты видишь, Женя?.. Больше апельсиновъ… И совсѣмъ плоскіе. Это изъ подъ Батума. А тамъ японскiе какисы… Такихъ у насъ на елкѣ не будетъ.

— Ты завидуешь?

— Ничего подобнаго… Мама вѣрно говорить: — Бога гнѣвить нечего… все у насъ есть… слава Богу, сыты, обуты, одѣты. А вѣдь есть голодные… Мама всегда учила — не смотри на богатыхъ и не завидуй имъ, а смотри на бѣдныхъ и жалѣй ихъ.

— Мамина мудрость.

Не доходя до Мойки Гурочка потащилъ сестру переходить Невскій. Женя догадалась въ чемъ было дѣло.

— Часы?..

— Да. У Буре.

Окна часового магазина были высоко надъ землею и надо было издали смотрѣть на выложенные на бархатные щиты золотые, серебряные и темной стали кружки часовъ.

— Постоимъ, — вздыхая сказалъ Гурочка.

— Хороши?

— Оч-чень.

— Kакiе же тебѣ приглянулись?..

— Вонъ тѣ маленькіе… никкелевые… со свѣтящимся циферблатомъ и съ ремешкомъ.

— Будутъ твои… Только это большой секретъ и прошу меня не выдавать. Мама сказала, что дѣдушка еще шой секретъ и прошу меня не выдавать. Мама сказала, что дѣдушка еще на прошлой недѣлѣ прислалъ тебѣ на часы.

— Женя!.. милая!..

— А ты знаешь, что мы пошлемъ дѣдушкѣ. Это Шура придумала. Молитвенникъ въ переплетѣ темнаго бархата. Каждая страница въ узорной цвѣтной рамкѣ. Узоръ вездѣ старинный, Русскій. Сто страницъ въ молитвенникѣ, и узоръ нигдѣ не повторяется. Это очень дорогое Сінодальное изданіе. Я видала. Очень красиво. Оч-чень!

— А папѣ — масляныя краски. Какъ давно онъ мечтаетъ о нихъ. Это рѣшено…

— Да, Шурѣ поручено ихъ подобрать.

— У Даціаро?..

— У Аванцо. Хочешь посмотримъ?..

Гурочка понялъ хитрость сестры и локтемъ прижалъ ея локоть.

— Знаемъ… знаемъ, — сказалъ онъ.

— Ну, что знаешь, — притворно равнодушно сказала Женя. — Ничего ты, мой милый, не знаешь…

Но у нотнаго магазина Юргенсона Женя замедлила шаги, а потомъ и вовсе остановилась. Ни интереснаго, ни красиваго тамъ ничего не было. Разложены были нотныя тетради съ крупными заголовками, но за стеклянными дверями блѣдно-голубыя, розовыя и бѣлыя афиши висѣли. Онѣ-то и привлекли вниманіе Жени.

«Концертъ солистки Императорскихъ театровъ Mарiи Ивановны Долиной»… «Концертъ народной пѣсни Надежды Васильевны Плевицкой»… «Концерть Анастасіи Димитріевны Вяльцевой»… Вечеръ романса… Концертѣ… концертѣ… концертѣ…

Эти афиши точно заколдовали Женю. Она и холодъ позабыла. Маленькія ножки въ старенькихъ ботинкахъ стыли на снѣгу. Женя толталась на мѣстѣ и все не могла отойти отъ этихъ заманчивыхъ афишъ. Открывалась дверь магазина. Душистымъ тепломъ тянуло оттуда. Видны были пустые прилавки и скучные шкапы съ картонками. Женѣ казалось, что несло изъ магазина запахомъ сцены и эстрады, ароматомъ артистической славы. Сюда за нотами ходили артистки.

Артистки!!.

Гурочка равнодушно просматривалъ афиши.

— Вотъ и тебя, Женечка, когда нибудь такъ аршинными этакими буквищами про-пе-чатаютъ: — «концертъ пѣвицы Евгеніи Матвѣевны Жильцовой»… Да, нѣть!.. Ты будешь въ оперѣ… И я, гимназистъ седьмого класса, изъ райка буду неистово орать: — «браво Жильцова!.. Жильцова бисъ!»…

— Тише ты!.. Съ ума спятилъ!.. На насъ оборачиваются… Смотрятъ на насъ.

— Привыкай сестра… Артистка!.. Талантище!..

— Идемъ домой… Поди, тоже замерзъ, какъ и я…

III

Артистка!..

И точно Женя мечтала стать артисткой. Все это такъ неожиданно, чисто случайно вышло нынѣшнимъ лѣтомъ.

Женя гостила у тети Маши на дачѣ въ Гатчинѣ. На стеклянномъ балконѣ въ одномъ углу горничная на гладильной доскѣ горячимъ утюгомъ гладила бѣлье трехъ барышень, двоюродныхъ сестеръ Жени — Шуры, Муры и Нины, въ другомъ Женя разсыпчатое тѣсто для печенья готовила. Съ пальцами, перепачканными масломъ и мукою Женя во все горло пѣла по памяти, слышанный ею отъ матери старинный романсъ.

— «Не искушай меня безъ нужды Возвратомѣ нѣжности твоей Раз-очарованному чужды Все обольщенья прежнихъ дней»…

— Вотъ хорошо то, барышня, чистый соловей, — похваливала горничная, нажимая утюгомъ на плойку.

Воробьи за раскрытыми окнами трещали. Въ зелени яркихъ турецкихъ бобовъ съ коралловыми кисточками цвѣтовъ рѣяли бабочки. Голубое небо висѣло надъ садами. Томительно прекрасна была тишина жаркаго полудня.