Ненависть

— А вотъ каждый пусть потихоньку положитъ на кухнѣ на табуретъ что кто можетъ, а Елизавета Игнатьевна, то есть я говорю про гражданку Летюхину, въ двѣнадцать часовъ соберетъ все и отдастъ гражданкѣ Жильцовой. Неизвѣстно, молъ, отъ кого это…

— Что-же, я согласный съ этимъ, — мрачно сказалъ Омзинъ. — Только чтобы «завъ» нашъ не пронюхалъ часомъ о томъ…

— Объ этомъ уже не сумлѣвайтесь. Кажному своя шкура дорога. Такъ единогласно, граждане?..

«Граждане» согласились единогласно.

V

Передача вышла хоть куда… Въ ней было кило хлѣба совѣтской пекарни, не такъ чтобы очень хорошаго, но вполнѣ приличнаго хлѣба, кусокъ колбасы, два огурца, селедка, щепотка чая и восемь кусковъ сахару.

Когда Летюхина все это принесла къ Ольгѣ Петровнѣ, та была такъ тронута вниманiемъ и ласкою къ ея горю жильцовъ, что преслезилась. Ольга Петровна запаковала посылку и поѣхала на Шпалерную. Тамъ тоже все прошло гладко и хорошо. Правда — долго пришлось переходить оть кассы къ кассѣ, прежде чѣмъ добилась, чтобы передачу взяли. Въ ожиданiи — познакомилась Ольга Петровна съ кѣмъ-то, видавшимъ уже ея мужа и хорошо знакомымъ съ порядками тюрьмы. Человѣкъ этотъ сказалъ Ольгѣ Петровнѣ:

— Вы, гражданочка, не огорчайтесь. Вашъ супругъ не такъ, чтобы очень молодой. Опять же сидитъ онъ съ тѣми, кто за угрозыскомъ — съ ворами и съ убiйцами — это не такъ значитъ серьезно. На «басъ» его наврядъ-ли потянутъ. Хлипкiй онъ у васъ очень. Съ нимъ хорошiе ребята сидятъ. Его не обидятъ.

Дожидавшiйся въ бюро мужчина въ мягкой фетровой шляпѣ и малиновой рубахѣ на выпускъ, въ высокихъ сапогахъ, молодой, съ красивымъ загаромъ лица, посмотрѣлъ на Ольгу Петровну и сказалъ ей сочувственно:

— Вы, мамаша, не того. На Шпалеркѣ не страшно. Самое большее — конц-лагерь выйдетъ. А то еще и помилуютъ. А изъ лагеря смыться не хитро. Не на цѣпи сидеть будетъ. По этапамъ поведутъ. Свой братъ — Исакiй… Еще и какъ поживетъ…

Нѣсколько успокоенная всѣмъ этимъ, Ольга Петровна вернулась домой. Всѣ ея мысли были направлены къ тому, чтобы приготовить новую передачу для Матвѣя Трофимовича. Она перебрала съ Шурой и Женей всѣ оставшiяся вещи и потащила все, что можно было еще продать. Продать пришлось очень дешево, покупать провизiю въ три дорога. Ленинградъ голодалъ. Въ кооперативахъ, гдѣ продавали по квиткамъ не было ничего, достать можно было только въ Торг-синѣ, но тамъ требовали, или инрстранныя деньги — франки, фунты и доллары, или золото. Послѣ большой внутренней борьбы сняли съ себя крестильные крестики, а Ольга Петровна и обручальное кольцо и понесли въ промѣнъ на хлѣбъ, масло, сахаръ и кусокъ копченаго мяса. Всего вышло на двѣ передачи.

Вторая передача тоже прошла благополучно. Ольгѣ Петровнѣ сказали, что № 928 чувствуетъ себя вполнѣ хорошо и очень «благодаритъ за заботы». Что водили его два раза на допросы и будто-бы — ничего.

Это «ничего» сначала услокоило Ольгу Петровну, но когда шла она подъ мелкимъ лѣтнимъ дождемъ домой и раздумывала — вдругъ пришла въ ужасъ. Ей не сказали — «хорошо», или «благополучно», или хотя-бы «недурно», но сказали: — «ничего»!..

Прошлый разъ, когда Ольга Петровна выходила изъ тюрьмы, къ ней подошла женщина. Она плакала и, когда Ольга Петровна спросила ее съ участiемъ, что случилось, та тоже сказала: — «ничего». Потомъ дорогой, шли онѣ вмѣстѣ, объяснила:

— На «басъ» моего мужа ставили… Ну, ничего… Выдержалъ… Ничего не сказалъ. Да и что онъ знаетъ? Такъ и взяли-то зря… По доносу. Комнатой его завладѣть хотѣли, такъ и донесли на него.

— Что такое «на басъ ставили»? — едва сдерживая волненiе спросила Ольга Петровна.

— А вы развѣ не знаете?.. Это, когда возьмутъ старыхъ и слабыхъ людей, ну, скажемъ… интеллигенцiю, — такъ, чтобы заставить сознаться чекисты передъ допросомъ кричатъ на нихъ, всячески стращаютъ… По лицу бьютъ… Револьверъ наводятъ… запугиваютъ… Ну и скажетъ что-нибудь человѣкъ. Извѣстно со страху-то чего не наговоришь. А что онъ скажетъ, когда онъ за собою чисто ничего и не знаетъ. На «басѣ«то постоишь, какъ не заговоришь? Они къ этому непривычные… Моему мужу пятьдесятъ пять… Онъ при царѣ то коллежскiй совѣтникъ былъ. Дворянинъ… Онъ никогда и слова то грубаго не слыхалъ ни отъ кого.

Ольга Петровна шла, внутренно содрогаясь.

«Господи!.. Кто повѣритъ, что это возможно?.. Ея мужа?.. Кроткаго и незлобиваго Матвѣя Трофимовича на «басъ» ставили? Кричали на него?.. По щекамъ били!.. Математика?.. Астронома?.. Милаго «Косинуса»?.. Да за что?.. ».

Когда Ольга Петровна везла третью передачу было прекрасное лѣтнее утро. Ей посчастливилось достать мѣсто въ трамваѣ и, — часъ былъ такой — она, даже сидя, доѣхала до Шпалерной. Посылка была тяжелая и очень удачная. Была полендвица, хлѣбъ, яйца, масло, плитка шеколада, сахаръ, чай и папиросы.

Въ бюро Ольгу Петровну встрѣтили, какъ знакомую, но сидѣвшiй за окошечкомъ человѣкъ сердито оттолкнулъ ея пакетъ.

— Нѣту передачи, — коротко и злобно сказалъ онъ.

— Да почему?..

— А вотъ, пожалуйте въ канцелярiю, тамъ вамъ все разъяснятъ.

Въ канцелярiи было двое. Одинъ очень молодой, круглолицый, упитанный, толстомясый и мордастый въ пиджакѣ поверхъ синей косоворотки разсказывалъ о чемъ-то веселомъ сидѣвшему у окна, развалившемуся на стулѣ молодому еврею въ черной просторной суконной рубахѣ «Толстовкѣ«. На полныхъ щекахъ его еще остались ямки здороваго смѣха и зубы были весело окрыты, когда онъ оберулся къ Ольгѣ Петровнѣ и, строго посмотрѣвъ на завернутый въ бумагу пакеть, сказалъ:

— Кому передаешь?..

— Гражданину Матвѣю Жильцову, № 928, - робко отвѣтила Ольга Петровна, огорошенная обращенiемъ на «ты».

Молодой человѣкъ взялъ со стола листъ и карандашъ и, небрежно держа карандашъ за верхнiй конецъ, повелъ имъ по листу, отъискивая фамилiю. Онъ поднялъ румяное, веселое лицо на Ольгу Петровну, смѣхъ искрился въ его сѣрыхъ холодныхъ глазахъ.

— Вези назадъ домой… Сама поѣшь, — сказалъ онъ, смѣясь.

— То-есть?.. Какъ это? — не поняла его Ольга Петровна.

— Гражданина твоего архангелы накормятъ.

Ольга Петровна ничего не понимала. Она вопросительно посмотрѣла на молодого еврея. Тотъ подмигнулъ весело хохотавшему человѣку и спросилъ Ольгу Петровну:

— Вы кто ему будете?..

— Я?.. Я жена его.

— Ну такъ теперь вы не жена его больше, а вдова Жильцова.

Ольга Петровна все еще ничего не понимала. Молодой человѣкъ сдержалъ свой смѣхъ и сказалъ, дѣлая серьезное лицо.

— По опредѣленiю суда № 928 за злостную агитацiю среди иностранцевъ противъ совѣтской власти приговоренъ къ высшей мѣрѣ наказанiя. Приговоръ третьяго дня приведенъ въ исполненiе. Точка…

— Точка?… ничего не соображая, спросила Ольга Петровна.

— Все… Кончено, — можете идти. Третьяго дня… Ольга Петровна, какъ заведенная кукла повернулась и пошла изъ канцелярiи. Она такъ далека была отъ мысли что ея мужа могутъ казнить, что все еще не осознала того непоправимаго, что вдругъ произошло.

День былъ ясный, теплый, солнечный. По проспекту Володарскаго, бывшему Литейному, толпами шли люди — Ольга Петровна ихъ не видѣла. Она шла, наталкиваясь на прохожихъ и стараясь понять, что-же это произошло?.. Она — вдова?.. Значитъ — Матвѣй Трофимовичъ умеръ?.. Но почему не дали ей знать, когда онъ умиралъ — она простилась-бы съ нимъ. Онъ, вѣроятно, умеръ внезапно. Онъ приговоренъ къ высшей мѣрѣ наказанiя. Боже мой!.. Онъ казненъ! Это слово вдругъ стало ей яснымъ и понятнымъ и точно острымъ жаломъ пронзило ея тѣло и по нему пошелъ страшный смертный холодъ: Нѣсколько разъ она про себя повторила это ужасное слово: — «казненъ». Старалась запомнить его и усвоить. Казненъ!.. Казненъ!!. казненъ!!! Нѣтъ, не вмѣщалось это слово въ ея понятiе. Она видѣла, какъ на паперти убили ея отца. Убили за смѣлое слово, за проповѣдь возстанiя. Ну, то… Убили… Въ запальчивости и раздраженiи. Въ свирѣпой, все забывающей злобѣ… Ненависти. Разстрѣляли ея сына Ивана… Такъ то на военной службѣ… Онъ не послушался приказа. Но за что могли взять, осудить и казнить Матвѣя Трофимовича?.. Что такое онъ могъ сказать иностраннымъ туристамъ? Кто могъ его понятъ?.. Развѣ за такое слово можно казнить?.. Вѣдь, если онъ что и сказалъ, то только одну правду?..