Неночь

Сильно раздосадованный этими маленькими тюфяками, набитыми мясом, и их острыми палочками, кракен по большей части сосредоточился на том, чтобы затащить свой породистый ужин – который, несомненно, теперь сокрушался, что был украден, даже больше, чем раньше, – под песок. Но когда Мия укуталась во тьму, чудовище издало оглушительный рев и вновь выскочило из земли, размахивая щупальцами во все стороны. Казалось, Мия окончательно его разозлила.

Трик выплюнул песок изо рта и выкрикнул предупреждение, пытаясь разрубить очередную конечность. Похоже, от тенистого плаща не было никакого проку – под ним Мия почти ослепла, а зверь все равно ее видел. Она позволила теням упасть со своих плеч, прыгнула к стонущему коню и покатилась по пыли. Девушка извивалась между лесом когтей и отростков под звуки свистящего шипения щупалец в воздухе, чувствуя волну почти неминуемых ударов, которые чудом не задевали лицо и горло. В этой буре она не знала настоящего страха. Просто увиливала и пригибалась, скользила и перекатывалась. Танец, которому научил ее Меркурио. Танец, которым она жила почти каждую перемену с тех пор, как ее отец совершил длинный прыжок с короткой веревкой.

Кувырок в пыли, переворот назад. Она прыгала между щупальцами, как дитя между дюжиной скакалок. Мия глянула на распахнутый клюв чудища, чье щелканье и рычание заглушало ржание Ублюдка, прислушалась к скрежету огромной туши, вылезающей из песка. Пыль царапала ей легкие, в воздухе витал запах влажной смерти и соленой кожи. Вдруг Мию осенило, и на ее губах заиграла улыбка. Резко рванув вперед и перепрыгнув через одно, два, три извивающихся отростка, девушка вскочила на спину жеребца.

– Зубы Пасти, она и вправду свихнулась… – выдохнул Трик.

Конь снова взбрыкнул, но Мия цеплялась за него ногами, руками и несокрушимой решимостью. Потянувшись к седельным мешкам, она схватила тяжелую банку с красным порошком. А затем, сделав глубокий вдох, замахнулась и кинула ее в пасть кракену.

Банка разбилась о клюв существа, и осколки вперемешку с порошком посыпались прямиком в глотку. Мия скатилась со спины Ублюдка, чтобы избежать нового удара, и поползла по песку. Воздух пронзил мучительный вой. Кракен отпустил жеребца и начал царапать и раздирать себе рот. Трик еще раз неуверенно пронзил его ятаганом, но зверь совершенно позабыл о своей добыче. Его большие глаза закатились, и он начал вертеться на песке, закапываясь глубже и глубже, завывая, как пес, вернувшийся домой после трудного рабочего дня, чтобы обнаружить в своей конуре другую псину, курящую его сигариллы в постели с его женой.

Мия поднялась на ноги, песок бурлил от дерганья кракена. Смахнув с глаз влажную от пота челку, улыбнулась, как безумная. Трик стоял с отвисшей челюстью, окровавленный ятаган вяло болтался в его руке, лицо было перепачкано в пыли.

– Что это было? – изумленно поинтересовался он.

– Ну, строго говоря, они не головоногие…

– Нет, я о том, что ты кинула ему в пасть.

Мия пожала плечами.

– Банку с «вдоводелом» Жирного Данио.

Трик моргнул пару раз.

– Ты только что одолела кошмар Пустыни Шепота банкой с молотым чили?

Мия кивнула.

– Обидно. Он действительно вкусный, а я украла лишь одну банку.

На минуту в пустыне воцарилась звенящая, недоверчивая тишина, наполненная фальшивой песней изматывающих ветров. А затем юноша разразился хохотом, и его грязное лицо озарилось белоснежной, как кость, улыбкой, и на щеках появились ямочки. Вытерев глаза, он смахнул капли темной крови с ятагана и ушел за Цветочком. Мия повернулась к своему украденному жеребцу, поднимающемуся с песка; его шея и передние ноги были залиты кровью. Девушка, пытаясь угомонить коня, обратилась к нему успокаивающим тоном, несмотря на то, что у нее в горле пересохло от пыли.

– Ты цел, мальчик?

Мия медленно подошла к нему с вытянутой рукой. Животное пережило огромное потрясение, но через пару перемен отдыха в их наблюдательном пункте он поправится и, если повезет, проявит к ней большее расположение – теперь, когда она спасла ему жизнь. Мия уверенно погладила его по бокам, потянулась к седельным мешочкам за…

– Дерьмо!

Девушка взвизгнула: жеребец так сильно укусил ее за руку, что остались кровавые отметины. Конь откинул голову, и его ржание до боли напомнило хихиканье [37] . Взмахнув гривой, он ковыляющей трусцой поскакал по направлению к Последней Надежде, оставляя за собой кровавые отпечатки копыт.

37

Если хоть один конь, рожденный при свете Аа, и был способен на смех, то это Ублюдок.

– Стой! – закричала Мия. – Стой!

– Ты действительно ему не нравишься, – заметил Трик.

– Благодарю, дон Трик. Когда закончишь петь свою Оду Очевидности, возможно, ты окажешь мне честь и догонишь коня, свалившего со всеми моими гребаными вещами?!

Юноша ухмыльнулся, запрыгнул на Цветочка и помчался в погоню. Мия прижала к себе раненую руку, прислушиваясь к слабому, принесенному ветром, смеху кота, который не был котом.

Сплюнула в песок, глядя на отдаляющегося жеребца, и прошипела:

– Ублюдок…

Трик вернулся спустя полчаса, ведя за собой прихрамывающего Ублюдка. Воссоединившись, они с Мией побрели по пустыне к небольшой скале, которая должна была послужить им наблюдательным пунктом. Они постоянно следили, не шевелится ли что-то под песком; двеймерец принюхивался, как ищейка, но никто больше не поднимал свои щупальца (или другие отростки), чтобы стать преградой на их пути.

Ублюдку и Цветочку разрешили пожевать небольшие островки травы, окружавщие скалу, – конь Трика с радостью взялся за дело, а вот Ублюдок просто смерил Мию уничижительным взглядом животного, привыкшего есть свежий овес в каждый прием пищи. Он дважды пытался укусить девушку, пока та его привязывала, из-за чего Мия выбрала новую тактику и демонстративно погладила Цветочка (хотя он ей тоже не особо нравился), а также скормила ему пару сахарных кусков из седельных мешков. Единственным лакомством для украденного жеребца стал самый грубый жест, который Мия могла изобразить [38] .

38

Известный как «костяшки», этот жест подразумевал собой поднятие кулака с указательным пальцем и мизинцем, оттопыренными так далеко, как позволяли суставы.

Жест берет начало со времен битвы Алых Песков, в которой король Франциско I Итрейский, также величаемый Великим Объединителем, одолел последнего лиизианского короля волхвов, Люциуса Всемогущего.

После поражения Люциуса предполагалось, что лиизианское сопротивление итрейскому правлению наконец прекратится. Итрейская оккупация завоеванных территорий была столь же изобретательна, сколь коварна: небольшая группка костеродных администратов заполняла собой вакуум, образовавшийся благодаря уничтожению правящего класса, и, путем принуждения и взяточничества, учреждала новую элиту, связанную напрямую с Итреей. Местные сыны отправлялись в Годсгрейв на обучение, а итрейские дочери выходили замуж за местных мужчин, и богатство перетекало в нужные карманы. Через несколько поколений побежденные задавались вопросом, почему они вообще оказывали сопротивление.

Но с Лиизом все сложилось иначе, дорогие друзья.

После смерти Люциуса в лиизианскую столицу, Элай, отправили гарнизон люминатов, чтобы они присматривали за тем, как идет процесс «ассимиляции». Все шло хорошо, пока кадры элитных войск, преданных памяти Люциуса, не организовали нападение во время банкета во дворце бывшего короля волхвов. Итрейская элита и гарнизон люминатов были захвачены, сторонники Люциуса построили их в ряд и, одного за другим, кастрировали раскаленным клинком.

Позже пленников освободили, а элитные силы лиизианцев забаррикадировались во дворце, ожидая неизбежного возмездия. Продлившись больше шести месяцев, осада Элая стала легендой. Она гласила, что сторонники Люциуса ходили по дворцовым зубчатым стенам, держа кулаки поднятыми, с указательным пальцем и мизинцем, оттопыренными так далеко, как позволяли суставы, – издевательский жест, который должен был напомнить атакующим итрейцам, что повстанцы все еще обладали своими… причиндалами, в то время как итрейское достоинство скормили собакам. Несмотря на то, что в конечном итоге сторонников Люциуса победили, «костяшки» вошли в широкое употребление у граждан республики: издевательский жест служил демонстрацией превосходства над лишенным чести противником.

– Почему ты назвал своего коня Цветочком? – спросила девушка, когда они с Триком готовились к подъему.

– А что не так?

– Ну, большинство мужчин дают своим коням более… мужественные прозвища, вот и все.

– Легенда, Принц и все такое прочее.

– Однажды я встретила коня, которого звали Громобоем, – она подняла руку. – Клянусь светом.

– Мне это кажется глупым, – юноша шмыгнул. – Выдавать подобные сведения за просто так.

– В смысле?

– Ну, если называешь коня Легендой, ты даешь людям знать, что считаешь себя неким сказочным героем. Если называешь Громобоем… Дочери, с тем же успехом можно повесить себе на шею табличку «У меня горошинка вместо члена».

Мия улыбнулась.

– Поверю тебе на слово.

– То же самое с парнями, которые называют свой меч Душегубом или Череполомом и так далее, – Трик собрал дреды в неряшливый пучок на голове. – Все они просто придурки.

– Если бы я хотела дать имя своему клинку, – задумчиво начала Мия, – то прозвала бы его Пушистиком.

Трик хрюкнул от смеха.

– Пушистиком?

– Бездна, конечно! – девушка закивала. – Только представь, какой страх бы он внушал. Одно дело, если тебя одолел противник, владеющий мечом по имени Душегуб… с этим еще можно жить. Но до чего будет стыдно, если из тебя выбьют все дерьмо клинком по имени Пушистик.

– Ну, вот и я о том же. Имена многое рассказывают о тех, кто их дает. Может, я не хочу, чтобы люди знали, кто я такой. Может, мне нравится, когда меня недооценивают. – Двеймерец пожал плечами. – Или же я просто люблю цветочки…

Мия не могла сдержать улыбки, пока они поднимались по обломанному утесу. Оба взбирались без крюков и веревок – подобная глупость распространена среди молодых, видимо, считающих себя бессмертными. Их наблюдательный пункт находился на высоте тридцать метров, и когда парочка добралась до вершины, то совсем выбилась из сил. Но, как Мия и предполагала, со скалы открывался великолепный вид; перед ними простиралась вся пустыня. Саан направлял на них свой беспощадный жаркий взгляд. Мия задумалась, насколько же невыносимой станет жара во время истиносвета, когда небеса опалят все три солнца.