Нэнуни-четырехглазый

В растерянности он еще и еще раз озирался вокруг, и — как будто в грудь влилось что-то горячее: в нескольких шагах в глаза бросился большой рыжий ком…

— Шурка, смотри! Вот он, красный волк! Попался, попался, проклятый невидимка!

Конь захрапел и шарахнулся в сторону… Трясущимися руками привязали его к дереву и подбежали к редкому трофею. Опустились на колени в снег, трогали, гладили и рассматривали зверя. Он был похож, на очень крупную лайку. Палево-рыжий, с круглой, головой и на редкость пушистым хвостом. Братья, как зачарованные, ерошили красивый нежный мех.

Юрий был счастлив, но не мог отказать себе в удовольствии в свою очередь зацепить брата:

— Ну, что, помешала рогожа, a?

Но Александр как будто не слышал. Он первым пришел в себя.

— Стой! Раз тут остался один, стало быть, могли отравиться и еще. Надо проследить стаю насколько возможно.

Препирательства и колкости были забыты. Они забросили волка в сани и теперь один шагал впереди по следам, а второй потихоньку трусил в санях сзади.

Волки шли странно. Не гурьбой и не дружной рысью, как обычно, а вразброд. Некоторые несуразно петляли, заметно волочили ноги, шарахались, ложились и катались, но вставали и шли дальше. Многих тошнило. И вдруг, через сотню шагов, мальчики заметили впереди чуть припорошенный снегом круглый холмик. Ветер играл на его поверхности сверкавшими на солнце шерстинками. Они бросились вперед: есть еще один ири!

Потом третий. Окрыленные такой неслыханной удачей, братья почти бежали по следам несколько верст и погрузили в сани целых восемь волков! Остальные, по-видимому, едва унесли ноги. Они пересекли по льду Лебяжью лагуну и взяли направление на сипевшие вдали горы. Вероятно, как решили юноши, волки удирают домой в Маньчжурию.

После полудня надвинулись тучи, начал сыпать снег, заметая следы. Больше ничего не попадалось, было похоже, что оставшиеся в живых совсем оправились: видимо, им досталось меньше отравленного мяса. Ребята остановились и решили возвращаться. Аккуратно, один к одному, уложили восемь рыжих пушистых зверей, взобрались в санки и уселись сверху поудобнее.

Уже в сумерках они прикатили во двор усадьбы.

Волков втащили в кухню и разложили на полу. Полюбоваться на них при свете сильной керосиновой лампы сбежались Платон, Антипов, конюх Митюков, пастухи-корейцы. Обе сестры, Ян и Сергей. Мать внесла и посадила верхом на волка маленького темноглазого Павлика.

Девочки гладили блестящий мех и прикладывались к нему щекой. Мальчишки опасливо дергали хищников за уши и хвосты. Митюков, как обычно, успел к вечеру хватить разведенного спирта: нос красный, светлые глазки сверкают, сивая бороденка взъерошена. В таких случаях он бывал особенно разговорчив. И сейчас, сидя на табурете, слегка заплетающимся языком поучал:

— Доигрались, заразы. Сколь ночей людям спать не давали, сколько наших олешек зазря погубили. Вот, туды вам и дорога…

В эти минуты пунцовые, счастливые охотники за обе щеки уплетали мясную похлебку из косулятины, наперебой рассказывая сидевшему рядом дядьке Платону подробности сегодняшнего дня.

Когда кончили ужинать, Ольга Лукинична распорядилась:

— Ну, мужики, тащите теперь волков в кладовку на холод. Здесь оставлять нельзя, жарко. Да и не дай бог, слюна оттает, потечет на пол. Это же стрихнин, не шутки. Вы, Нюта и Лиза, приготовьте теплой воды. Как вынесут, помойте аккуратненько. — Она улыбнулась: — Вот папа-то приедет — обрадуется!

Он прибыл через день и, конечно, просиял. Очень подробно расспросил сыновей, похвалил, потрепал по плечам. А жене наедине сказал:

— Молодцы ребята, не подвели. Как камень с души свалился!

Потом, при участии детей и помощников, аккуратно снял шкуры, отпрепарировал черепа и два лучших скелета. Очень редкие по тем временам четыре шкуры и черепа были отправлены в адрес Российской Академии Наук. По одному комплекту пожертвовано во Владивосток, Хабаровск и Иркутск, — обществам изучения Приамурского края. А одна рыжая голова, как живая, много лет смотрела со стены рабочего кабинета Нэнуни-Четырехглазого.

Альпинусы надолго оставили Сидеми в покое, пятнистые олени уцелели для потомков.

ГУСИ-ЛЕБЕДИ

Ярким мартовским утром по сверкавшему льду Лебяжьей лагуны тянулся конный обоз. На переднем возу сидел Михаил Иванович с Яном, за ними — его шурин Семен Лукич с Александром, следом — Платон о Юрием. Дальше Митюков и Андрей Агранат с помощниками. Все сани были загружены туго набитыми мешками с необмолоченным ячменем и чумизой.

Не доезжая с полверсты до западного, густо поросшего камышом берега, где когда-то тигр задавил Желну, Михаил Иванович остановил копя и дал подтянуться остальным.

— Ну вот, отсюда и начнем. Кто в первый раз, знайте: будем рассыпать зерно неширокой, в аршин-полтора полосой, с интервалами в несколько сажен. Семен Лукич, ты с Шуркой держись слева от нас, Платон с Юрием за вами, и дальше, как ехали. Ориентируйтесь на меня. Пойдем широкими кругами, нужно захватить площадь побольше. Ваня, развязывай мешок и, как я трону, сыпь позади саней помаленьку, — родители, да и все домашние часто называли Яна — Иваном, Ваней. — Ну, поехали…

Теперь сани двигались параллельно друг другу, а помощники, стоя на запятках, опустошали на лед мешок за мешком.

Маленький Ваня тронул отца за плечо.

— Папа, а зачем мы сыплем зерно полосами, а не кучкой?

— Ты же знаешь, что мы его оставляем для перелетных птиц. Скоро они начнут подлетать с юга и садиться здесь на отдых. Найдут корм и примутся есть. И если его свалить кучами, сильные не подпустят слабых. Гуси и лебеди поедят, а уткам не достанется. Да и среди них есть большие и маленькие.

— А если полосками?

— Тогда всем хватит. Ведь эти полосы протянутся на много верст и на каждом шагу сможет разместиться несколько десятков птиц. Пусть они даже толкаются и скандалят, все равно большинство сумеет наесться вволю. Хотя без драк и обид, конечно, не обойтись. Понял теперь? Тогда рассыпай аккуратно, не торопясь…

К обеду весь запас зерна лежал длинными полосами и петлями на потемневшем, уже ноздреватом льду лагуны. Все съехались на мысок, распрягли коней, развели на песчаном берегу костер, повесили чайник. Вытряхнули и свернули мешки, бросили лошадям сена, задали овса. Все расселись вокруг огня: кто на кочке, кто на выброшенном во время высокой воды плавнике. Уже пахло весной.

— Не пожалели вы ноне для путешественников ячменя да чумизы, Михаил Иванович. Прошлые-то годы столько не жаловали, — миролюбиво ворчал Платон, поправляя палкой жар под закипающим чайником. Он не увлекался охотой на птицу и во время перелета замещал дома всех охотников. Такой расход зерна считал блажью, неразумным расточительством. Михаил Иванович улыбнулся.

— Не жалей, брат. Мы же этот корм сами вырастили, а качество его здесь, у моря, сам знаешь какое. Только птицу и кормить. Зато этой весной задержим ее не на неделю, как в прошлые годы, а дольше. Эти полета кулей привяжут многих до конца перелета, а часть, смотришь, вообще гнездиться осядет. Осенью будут свои I выводки. Разве плохо?

— Правильно, Михаил Иванович, а уж охота нынче должна быть первый сорт! — Страстный охотник Семен Лукич взъерошил соломенную бородку и с удовольствием потер руки: — Вон, по всему Забайкалью и не кормят, а возами бьют. Так ежели мы сотни тысяч приголубим да накормим, так и пострелять всласть не грех.