Нэнуни-четырехглазый

Ладью опробовали на воде и вытянули на катках на берег под погрузку, а наутро назначили выход в дальнее плаванье. Вечером все в последний раз сидели в просторной горнице Силы Ковалева и, поужинав, принялись за неизменный, со сливками, солоноватый забайкальский чай — сливан. Дыбовский не скрывал своей радости:

— Наконец-то все готово и можно отправляться. Но, главное, какое судно получилось, а? На нем, если потребуется, пройдем хоть до Тихого океана! Молодец, пан Михал, моя вера в ваши способности полностью оправдалась.

Янковский смущенно улыбнулся.

— Мне и самому по душе наша «Надежда». И знаете, не покидает предчувствие — впереди ждет что-то необыкновенное!

Годлевский только сдержанно кивнул. Они с Янковским успели уже не раз поспорить на политические темы и довольно резко расходились во взглядах. Пан Виктор называл Михаила марксистом и даже коммунистом.

Сила Ковалев с шумом потягивал сливан. На темном от степного загара лице резко проступали глубокие морщины, кольцо в кольцо курчавилась слегка посеребрившаяся черная борода. Но очень молодо и твердо смотрели живые, как у кречета, зоркие глаза. Он согласно наклонил голову.

— Лодка — красавица, что и говорить. Заглядение. Берегите свою «Надежду» пуще ока. Только ты, Бенедикт Иванович, запомни одно: народ здесь всякий, — ухо нужно востр о держать. Я не о станичниках, казаки народ добрый, не обидят. А поплывете дальше, у незнакомого берега на ночь не становитесь, на якоре надо ночевать, в сторонке. Ежели какой варнак с берега и сунется, на воде его ночью завсегда слыхать. А сами проспите — Барсик ваш взлает, предупредит…

— Спасибо за совет, Сила Михайлович, но разве и теперь еще бывают случаи нападения на проезжих, грабеж?

— Береженого бог бережет. Тут, паря, Забайкал сам знаешь. Беглому уголовнику черт не брат, он с голоду чего не натворит. — За ним стража гоняется, а он и сам спуску не дает. Слыхал, поди, песню: «Славное море — священный Байкал»? Как там говорится: «Шилка и Нерчинск не страшны теперь, — пуля стрелка миновала». Вот и не забывайте про такие дела, смотрите в оба…

Утром вся станица высыпала на берег провожать путешественников. «Надежду» дружно столкнули с катков и она, украшенная флагами, горделиво закачалась на речной волне. Бенедикт и Михаил сели на весла, Виктор примостился у руля, Барсик застыл на носу. Наступила торжественная минута.

— Спасибо, друзья, за все! Счастливо оставаться! Прощайте!

Дыбовский поднял над головой фуражку, Янковский оставил весло и — бах-бах! — дал салют из двустволки. Станичники скинули шапки, бабы замахали платками и над рекой раскатилось, как в хоре: «С бо-го-м!!!..»

«Надежда» развернулась на быстрине, еще раз покрасовалась перед старицей и скрылась за поворотом.

«НАДЕЖДА»

Ингода и Онон, сбегаясь, образуют Шилку. Шилка и Аргунь — Амур. Вниз «Надежду» увлекало течение, вверх — парус, а когда не было нужного ветра, поднимались на веслах, на шестах. Порою тянули свою ладью по-бурлацки, бечевой. В береговых обнажениях брали образцы горных пород, изучали рыб, на стоянках добывали зверей и птиц, ловили насекомых. Препарированные, пронумерованные и описанные экспонаты отправляли со встречными пароходами в Иркутск, Усольцеву.

Разведав Ингоду и Онон, спустились по быстрой Шилке и поднялись по Аргуни. Здесь, в небольшой станице на русской стороне, провели первую зиму. «Надежда» отдыхала на берегу, ученые в теплой казацкой избе обрабатывали летние материалы. Охотились u a стенных козлов — дзеренов, косуль — гуранов, как зовут их в Забайкалье, дроф, волков, лисиц.

Однажды днем в избу вбежала возбужденная хозяйка.

— Господа, тревога! К станице конный отряд приближается! Варнаки! Прошлые годы они сколь раз налетали…

Похватав оружие, все выбежали во двор. В самом деле, к селу приближались вооруженные всадники. Станичники — стар и млад — выбегали из своих домов и, щелкая затворами бердан, строились за деревянным частоколом. Но вдруг крик:

— Да это ж наши! Казаки!.. Отставить! — раздалась команда.

И действительно — казачий эскадрон был уже у околицы. Стали видны усатые и бородатые лица, папахи, шашки, пики. Все высыпали встречать и замерли в изумлении. В центре отряда важно вышагивал длинноногий верблюд, а на нем, в роскошном седле с вышитой попоной, восседал в бобровой шапке бородатый вельможа. Мигом построенные станичники взяли на караул.

Высокий чиновник приподнял свои бобры, милостиво раскланялся со встречавшими и поплыл сквозь станицу дальше. Есаул подъехал к атаману заставы, поднес ладонь к папахе:

— Вольно! Не беспокойтесь, распустите людей. Эскадрон на постой не встанет, ночевать намерено в следующей крепости.

— Слушаюсь! Р-рра-зойдись! — по-военному скомандовал седоусый хорунжий, а потом менее официальным тоном спросил: — Кого это изволите сопровождать, ваше благородие?

— Русский посол в Китае. Направляется из Пекина в Кяхту, — сотник улыбнулся и добавил негромко: — Кавалерист не ахти важный, вот и путешествует на верблюде. Собственном!

Он снова козырнул атаману и легким наметом пустился вслед удалявшемуся эскорту. А посол, в окружении лихих казаков, уже выплывал в степь, мерно покачивался на своем «корабле пустыни», направляясь дальше по древнему великому «Чайному пути»…

Весна набежала раньше обычного. И как только Аргунь очистилась ото льда, сползла на катках в реку «Надежда». Но лето 1873 года оказалось на редкость сухим и жарким, русло быстро обмелело. Лодка часто садилась на песчаных косах, плавание задерживалось. Помня советы деда Силы, ночевали на якоре на тихих плесах, в стороне от суши, хотя правый маньчжурский берег казался совсем пустынным. Лишь однажды видели двух конных монголов.

Не скоро миновали знакомое устье Шилки и оказались на могучей спине плавного Амура. На русской стороне стали появляться небольшие казачьи станицы с белыми церквушками на пригорке, с небольшой пристанью. Путешественники высаживались, чтобы купить хлеба, молока, овощей. Разнообразнейшей рыбы и мяса добывали вдоволь сами.

Велик батюшка Амур. Только в августе показались долгожданные купола церквей города Благовещенска. Приближалась осень, а до Уссури было еще далеко, и Дыбовский надеялся договориться с пароходом. Оставив «Надежду» и ее экипаж у причала, доктор ушел в город. Прошел час, другой, третий.