Ненужная крепость

Хори кивнул. Говорить сейчас силы и в самом деле не было — словно с последними его словами она, почти целиком растраченная в бою и после, в подвале, окончательно выплеснулись из него.

Легкий шум внизу и потрескивание веревки подсказали, что возвращаются следопыты, а волна смрада от них подтвердила это чуть позже. Иштек, похоже, ее уже и не замечал — еще недавно постоянно обнюхивавший себя и моющийся при первой возможности долговязый маджай рухнул рядом с ними, не обращая на свою вонь ни малейшего внимания. Углядев флягу Баи, он бесцеремонно дотянулся до нее, напился и протянул ее севшему на корточки напротив Туру. Тот благодарно кивнул и неторопливыми маленькими глотками стал пить.

— Похоже, мы разобрались со следами, как и что там произошло. Говорить сейчас или потом всем вместе сразу рассказывать? — Иштек явно имел в виду жреца и прочих участников их ночного совета.

— Скажи сейчас, — проклекотал пересохшим вновь ртом Хори.

— Мы все живы сейчас благодаря тому бывшему негру, что напал на командира. Их всех затолкали туда связаных, восемь человек, и все они упирались и сопротивлялись. Там им еще и ноги связали. Затем привели еще двоих, еще не превращенных, но уже зачарованых или опоенных зельем, это ясно по следам их и тех, кто их вел — они не сопротивлялись, но брели как во сне. Их окончательно заколдовали, сделали Потерявшими душу каким-то ритуалом, и, как детям тем, перерезали горло. Затем замуровали стену. Тот негр, огромный, видно, понимал, что будет, и боролся до конца. Добрый воин — он не потерял разум, и смог сам порвать путы. Это видно по его рукам, он их не щадил. После он в темноте начал освобождать других. Он успел развязать одного полностью, а второму только лишь руки, когда Проклятые души начали восставать. Освобожденные негром пытались освободить еще других, а негр бился во тьме с неупокоенными. Всего освободились целиком четверо, в том числе и тот, кому негр успел только руки освободить, у пятого были развязаны руки, у шестого ноги. Они, как могли, кинулись помогать негру. Троих Потерявшие душу успели убить — они хоть и медленные были сразу после поднятия, но, видно, тьма им не помеха. Убили негра того большого, женщину и мужчину со связаными руками, но негр успел таки проломить одному восставшему голову, прежде чем умер сам. Второго добили вторая женщина, мужчина со связаными ногами и последний из освободившихся. Он как раз и проломил голову второму восставшему, а мужчина со связаными ногами вцепился в ноги умертвию. Женщина тоже била тварь по голове, но случайно в темноте убила и мужчину со связаными ногами. Она попала ему в висок, но он потом все же восстал неупокоенной душой. Скорее всего, он уже был покусан и умирал, и ее удар просто совпал с его смертью, иначе не знаю — как бы он восстал? Оставшиеся женщина и мужчина были сильно изранены и быстро умерли, не успев освободить последних двух связаных. Тем досталось хуже всех — когда шестеро покусаных, ставших потерянными душами, восстали, их сожрали заживо.

— И почему же мы тогда должны быть благодарны негру тому?

Иштек с жалостью, как на недоумка, посмотрел на командира:

— Мы сражались с шестью восставшими, которые съели двоих людей, так? Ты видел, какими сильными и быстрыми они стали. Справились бы мы, если бы все пошло, как хотели те колдуны, проклято будь их семя? Если бы две твари сожрали восемь человек? Какими бы ужасными стали они тогда? Боюсь, мы все погибли бы. И мы, и все в лагере. Так что, хоть он и доставил нам много бед после смерти, если бы не его храбрость при жизни, было бы много хуже. Я так думаю, если жрец и госпожа знают ритуалы для спасения проклятых душ, нам надо будет спасти не только души Анхи, но и негра того. Или даже всех тех шестерых, что бились во тьме, до того, как самим стать проклятыми. Мне кажется, Маат это будет угодно.

— Ты прав, наверное. Я вот все думаю — кто же хуже, сами эти чудовища или колдуны, их породившие? И, сдается мне, колдуны те сами, по своей воле, уже потеряли свои души. Добровольно потеряли! И они, стало быть, хуже всех. Нам надо их найти и убить во что бы то ни стало. Это злое колдовство должно уйти и не предстоять более пред лицами Геба и Нут [171] .

Нехти хмыкнул:

— Отец мой, это именно то, почему я тебя просил сначала поговорить все же со мной до принятия решения. Многое надо учесть, о многом подумать и многое мне надо сказать твоим ушам.

171

бог земли и богиня неба

— Да, ты прав, наверное. Но что мы сейчас будем делать? — устало и как-то по-детски спросил Хори.

— Себекнехта со сломаными ребрами мы наверх не вытянем без вреда для него. Баи тоже сейчас не встанет. Значит, и им, и кому-то при них все равно придется оставаться в башне. Предлагаю — Тура отпускаем к госпоже, он ей доложит о том, что здесь случилось. Я и Тутмос останемся с ранеными. Вы с Иштеком будете следить за порядком в лагере. В башню надо принести воды на всех, а утром первым делом привести жреца.

— Если он не проснулся от того шума, что мы подняли.

— Сомневаюсь. Сам бой с Проклятыми душами занял от силы минут восемь-десять, и не было ни боевых кличей, ни стонов и мольбы о пощаде, ни звона оружия. Я думаю, снаружи и не слышно было, как мы тут умирали и убивали.

— Ты опять прав. И еще — я переставлю пост, что у конюшни, ближе к башне. Пусть без моего приказа никого не пускают внутрь, даже и жреца. Но, боги! Если бы ты знал — как я хочу спать! Мне кажется, что я во сне, в котором мне снится, что я хочу спать, и даже сейчас то, что я говорю — мне тоже снится…

— Проверь посты прямо сейчас, но всерьез, и ложись спать, а первую половину ночи пусть бдит Иштек, он более привычен к такому. Самым печальным будет, если к рассвету на нас нападут те воровские негры с колдунами. Тогда ты понадобишься больше, чем он, так что еще один резон тебе лечь спать первым. Хотя, честно говоря, я в нападение не сильно верю. Иштек и дикие негры нашли бы их следы, я думаю. Но — верь в милость Ра после богатых даров, а успех все же готовь сам. Я тоже посплю, и пусть Ушастик дежурит первую половину оставшейся ночи. Мнится мне, он не уснет все равно… От своей великой отваги…

Глава 32

Хори не помнил, как он выбрался из башни и проверил посты. Он не помнил, как оказался в командирском домике и в своей постели. Ему снилось, что он дома, за столом у бассейна в тени виноградных лоз, и Руиурести несет ему блюдо с пирожками и кувшин с финиковым вином. Он берет у нее кувшин, и пьет, пьет, но никак не может напиться. Руи вдруг обращается в негра-Проклятую душу, со стрелой в правом плече и израненными путами до кости руками. Левой своей лапищей, капая из изодранного запястья слизью, он хватает Хори и начинает трясти его, и от взгляда рыбьих глаз больно в сердце и страшно до жаркой молнии по всему хребту и ниже, до коленей. Тварь, однако, почему-то не пытается его укусить, только трясет за плечо и что-то сипит. Разобрать свистящий клекот невозможно, но юноша понимает — Проклятый просит освободить его душу. И Хори никак не может перестать — ни пить, ни бояться. Затем негр пропал. Хори в пустыне. Очень хочется пить — по-прежнему. В руке его тыквенная бутыль, судя по весу — полная. Он вытаскивает зубами пробку и делает глоток и чувствует во рту теплое, подкисающее пиво. Обычно он любил, как и все египтяне, теплое пиво, но кислое — оно лишь оставило во рту отвратительный мертвый вкус, словно запах Проклятых душ… Чтобы отбить эту мерзость, он впился зубами в огурец, оказавшийся в другой руке. Вдали виден его отряд, Джамму-нефер. Они уходят прочь, пыля понуро по дороге и забыв его тут, в пустыне. А он даже не може стронутся с места. Глянув вниз, он увидел, что ноги его застряли в занесенной песком и словно утонувшей в нем полусгнившей лодке, неведомо как оказавшейся в пустыне. Хотя юноша твердо знал — это именно он притащил сюда эту лодку волоком на канате. Выломав наконец из трухлявого дерева ноги, он увидел, что отряд отдалился еще больше. Попытавшись их позвать, Хори чувствует, что голос отказал ему. Он отхлебнул из бутыли — и на этот раз в бутыли оказалась кровь. А вокруг, гнусно скалясь, прыгает карлик. Большое его лицо морщится издевательскими гримасами, а светлые глаза яростно блестят. Он вдруг начинает расти, оставаясь при этом, вот диво, карликом. Вот видно только его искаженное лицо, вот только глаза, вот один лишь серо-зеленый глаз яростно смотрит на молодого неджеса. Вот глаз моргнул — и превратился в женский половой орган. Аккуратный, лабия невелика и сомкнута, и вдруг — этот орган начинает расти, и пульсирует, как моргающий глаз. Губы вытягиваются, растут и превращаются в крылышки. Сначала — небольшие, они увеличиваются, оборачиваясь в громадные крылья грифа. Эти упругие плоскости обнимают Хори, не давая вырваться и побежать за своими, все уходящими по пустыне вдаль. Вокруг вспыхивает огонь. Хори смотрит на него, ему жарко. Вот пламя охватило уже держащие Хори крылья, а затем — и его самого. А с неба все смотрит громадный серо-зеленый светлый и немигающий глаз давешнего кривляки-карлика. К горящему долгие годы юноше из бесконечной дали приближается, медленно и кособоко, кто-то. Он ближе, ближе… Это все тот же негр-Измененный, по-прежнему умоляющий о чем-то Хори.

— Просыпайся, командир, — вдруг отчетливо говорит негр, и Хори наконец, заполошно дергаясь и еле понимая на полпути из сна в явь, что будит его Иштек, и в самом деле просыпается. А пить хочется так же сильно, как и во сне. Он вообще себя чувствовал, как после попойки с дракой — ломило и саднило все тело, но особенно — голова. И вообще — казалось, что болели даже сбритые на голове волосы и потерянные навсегда молочные зубы. Видно, он надышался вчера вони и гари в погребе и башне, и короткий сон не дал облегчения. Иштек же выглядел до неприличия бодрым по сравнению с ним. Хотя ночь и ему далась, как видно, нелегко… Холодная морозящая хребет истома отступила, сменившись горячей волной, и Хори с ужасом подумал, что обмочился. Но, хвала богам предвышним и предстоящим — нет. Увидев тыквенную бутыль с водой, он жадно припал к ней. Но противный вкус во рту никуда не делся.

— Долго я спал? — хрипло спросил он.

— Одну стражу. Скоро все проснутся. Я подумал, что надо тебе встать и еще раз потолковать с Леопардом.

— Кто знает о ночных бедах, кроме диких?

— Думаю, писец знает. Или догадывается. Он не спал, когда мы уходили в башню, и видел нас. И когда мы вернулись, он тоже не спал.

Хори вздохнул. Минмесу ему не нравился, невзирая на свою историю. Но он мог быть во многом полезен, а при нынешнех обстоятельствах — даже незаменим. Да и не следовало обсуждать его с Иштеком. Надо было срочно взбодриться, проснуться окончательно. Для начала — умыться. Он взял мешочек с солями и снадобьями для утреннего туалета.

— Тутмос в башне?

— Да, и Нехти там. И раненые. Воды им отнесли. Но надо бы посмотреть на раны их при свете солнца.

— Мы, по крайней мере, Измененными не стали. Надеюсь, и у них все спокойно. Пойдем к колодцу, польешь — мне надо умыться, да и тебе не помешает.

Кряхтя и морщась, он доковылял до выгребных ям и помочился. Затем, так же тяжело и одеревенело, дошел до поилки. Вначале спина, руки, ноги — короче, все члены — еле сгибались, но постепенно он разошелся, спиной чуствуя глумливый взгляд долговязого следопыта. Как тому удавалось быть ехидным с торжественно-постным лицом — уму непостижимо! Холодная вода, щедро выплеснутая из кожаного ведра коварным Богомолом, дубиной вышибла из него дух и победила, наконец, сон. Хори сперва наконец напился, почистил зубы очищающей солью бед и еще раз умылся, неторопливо и тщательно, с умывальной смесью суаб. Затем протер подмышки мазью из смешаных и перетертых скипидара, ладана, семян и благовоний, омыл в последний раз руки и наконец-то ощутил себя живым и почти целым. Мстительно окатив в ответ водой с ног до головы Иштека, он отправил его за жрецом, писцом и маджайкой. Правильней всего будет показать им все на месте, в башне. Подумав, он решил не тратить время на подведение глаз и бровей, и прямо-таки услышал материнское: «ни один ленивый мальчик никогда и ничего не добъется в жизни!» Нет, у него был с собой и зеленый порошок из малахита, и черный из галенита, но не было никакого желания заниматься этой, как он считал, ненужной ерундой. Во-первых, он, особенно глядя на неподводящих глаза маджаев, убедился, что, вопреки всеобщему мнению, и без этих зелий глазные болезни не одолеют его. Во-вторых, без них кожа не зудела, особенно если вспотеть. Голову брить тоже было некогда, и, проведя по ней рукой, он убедил себя, что все пока в порядке, снова явно услышав материнское: «Ленивый мальчик!» Роль ритуала и привычки он пока недооценивал.