Необычайные похождения Севы Котлова. Повести
Шрифт:
— Ты чего ревешь? То есть плачешь! — спросил я.
Витик-Нытик сперва хотел сделать вид, что вовсе не плачет, а потом махнул рукой (чего уж там скрывать!) и глубоко всхлипнул.
— Уезжа-аешь? Да-а?… — спросил он своим обычным занудным тоном, растягивая гласные буквы.
Мне стало жалко грустного Нытика, и я даже замялся:
— Да нет… Как тебе сказать? Еще не все ясно. Вот Дима, например, не хочет ехать… Возможны еще всякие неожиданности.
— Обма-анываешь, да? Утеша-аешь?…
У Витика по лицу побежала еще одна слеза. Она бежала быстро, будто ей было стыдно и она
— Ну что ты? Что ты?
Я стал искать носовой платок, но его, как всегда, на месте не оказалось. И тогда я проехался по щекам Нытика рукавом своей курточки.
— А ты не уезжа-ай… — стал просить Витик. — Вот у нас в квартире тоже один сосед уехал, а семья его осталась: сидят, квартиру сторожат… Вот бы и вы так! А?
— Нет, нам так нельзя! Мы папу одного отпустить не можем!
— А я ка-ак же?…
— Ты будешь обо мне все знать! Меня, понимаешь ли, назначили специальным корреспондентом вашей стенгазеты по всему Заполярью. Я буду каждые десять дней присылать заметки о себе, о своих делах. И ты все будешь про меня знать!
— А ви-идеть не бу-уду, да-а?…
— Потом увидишь! Ты вместе со всем классом приедешь к нам туда, в Заполярск. После окончания школы… Так некоторые выпускники делают. Ну и наши ребята тоже решили так поступить! Всем классом — на ударный объект! И ты, если бы здесь не ревел… то есть не плакал, тоже об этом знал бы! Ну, чего ты вдруг?…
— Ну да-да, вдруг… Как же я без тебя останусь?
Тут Витик-Нытик стал вспоминать, как мы по Диминому паспорту в кино ходили, и как разгадывали таинственную подпись «ТСБ», и как за спутником через бабушкин театральный бинокль наблюдали, и как ссорились, и как дрались… Да, мы ведь раньше очень часто ссорились с Витиком и даже по целым неделям с ним не разговаривали, а теперь вот и у меня в носу вдруг что-то защекотало. Но я решил не распускаться, быть мужчиной и приободрить слабого Нытика.
— Вот видишь, — сказал я, — мы с тобой часто ссорились, ругались… Я тебя даже треснул однажды! Помнишь?
Я хотел этими воспоминаниями утешить Витика, но он никак не утешался.
— А кто тебя Нытиком прозвал? Помнишь? Я прозвал!…
— Ну и пусть…
— Чудак человек, ты подумай, сколько у нас в классе хороших, даже прекрасных, можно сказать, ребят. Толя Буланчиков, и Тимка Лапин, и Галя Калинкина… И еще целых тридцать пять человек! Они тебя никогда не били и Нытиком не обзывали!
— Не ну-ужно мне других товарищей!…
Я раньше не подозревал даже, что Витик-Нытик такой верный и преданный друг. Мне стало стыдно за то, что я частенько подсмеивался над ним. Но я не показал виду, чтобы еще больше не расстраивать Нытика.
— Чем без толку хныкать, — сказал я, — помог бы мне лучше в одном деле!
— В како-ом?… Зубы загова-ариваешь, да-а?…
— В каком? В любовном! Вот в каком!…
У Витика-Нытика сразу высохли слезы.
— Ты влюбился? Да?!
— Да нет… Это я про Диму хотел тебе рассказать. Он, понимаешь, влюбился и не хочет с нами ехать в Заполярск. Не знаю прямо, что делать!
Витик-Нытик был очень любопытным. Шмыгнув носом, он торопливо поинтересовался:
— Ваш Дима? Влюблен?! А в кого, а?…
Я
«убиваю любовь»Витик-Нытик сказал мне, что в старых журналах, которые еще до революции выходили и которые очень любит перечитывать его бабушка, даются разные советы насчет того, как нужно «убивать любовь». Там так прямо и написано: «убивать».
— Там сказано, — говорил мне на следующий день Витик, — что для этого самого… ну, для убийства любви нужно вызвать у того, кто пострадал, то есть влюбился, «отвращение к любимому предмету».
— Ты что-то перепутал, — сказал я. — Это же совсем про другое говорят: «любимый предмет». Вот история — это мой любимый предмет. И еще литература. А тут при чем?…
— Не ве-еришь? — заныл Нытик. — Ты ведь еще никогда не влюблялся?
— Нет…
— Вот ви-идишь! Откуда же тебе знать? А те, которые эти советы сочинили, они-то уж знают! Я своими собственными глазами читал! Там так и написано: «вызвать отвращение к любимому предмету»! То есть, прости, я немного перепутал: «к предмету любви»!
…Нашу поездку в Заполярск пришлось отложить на месяц, потому что Дима должен был сдать экзамены на аттестат зрелости, — и я решил за этот месяц, как говорится, скоростным методом вызвать у Димы «отвращение» к Кире Самошкиной.
На следующий день (предпоследний, накануне моих каникул), на большой перемене, я стал внимательно разглядывать Киру.
— Смотри! Смотри!… Маленький Димин братишка! — захихикали Кирины подружки, с которыми она ходила по коридору, прямо-таки обнявшись. Они так и сказали: «маленький братишка»! Не знаю, как у Димы, а у меня сразу возникло это самое «отвращение». И Кира тоже стала подхихикивать и тоже внимательно разглядывать меня.
Я, помню, полез за платком, но так как его опять не оказалось на месте, я просто рукавом вытер вспотевшее от волнения лицо, пригладил волосы и продолжал свои наблюдения. А Кира вдруг мне подмигнула и, проходя мимо, стала что-то напевать. Да, да, прямо на переменке в коридоре стала напевать! «Отвращение» мое возрастало с каждой минутой…
Я все это старательно запомнил и вечером, дома, приступил к делу.
— А Кира-то Самошкина, — сказал я Диме, — какая-то странная. На перемене все время ходит, обнявшись со своими подружками. И они ее тоже обнимают, прямо смотреть…
Я не договорил слова «противно», потому что Дима мечтательно возвел свои глаза к потолку и перебил меня:
— Да, ты прав. Подруги очень любят ее! И даже обнимают… Я это сам тоже заметил. Она ведь прекрасный товарищ и друг!
Я с жалостью посмотрел на Диму: нашел кем восхищаться!
— А ты заметил, как она все время улыбается? Ничего нет смешного, а она улыбается… — продолжал я. — И еще подхихикивает…
— Не подхихикивает, а просто смеется! — возразил Дима все с тем же глупым, мечтательным выражением на лице. — Да, я заметил это! У нее очень веселый и добрый нрав. Она любит улыбаться! И это прекрасно! Это замечательно!… Ты прав, Севочка!