Необычное литературоведение
Шрифт:
В упоминавшейся в той же главе книге Олеария есть любопытное место: «Недалеко от Коломны нашли мы на дороге, идущей кустарником, огромный широкий камень, похожий на надгробный, который тиран Иван Васильевич приказал привезти из Ливонии в Москву; но когда возчики, везшие этот камень, узнали, что тиран умер, они бросили его и оставили на этом месте». Слово «тиран» к середине XVII века, когда Олеарий писал свою книгу, не успело еще приобрести революционно-негодующего оттенка, оно употреблялось в смысле «самовластца», как в свое время именовали себя, к примеру, Сфорца и Медичи. Никакой попытки узнать, что это за камень и на что он понадобился царю в Москве, Олеарий не сделал. Но в этом путевом наблюдении нас интересует другое: полная отторженность подданных от государевых начинаний. Вполне вероятно, что этот камень нужен был царю для какого-нибудь благого дела — ну хоть новую паперть соорудить перед Успенским собором. Но возчикам до этого государева дела никакого своего дела нет. И лишь прослышали, что
Кажется, нечто подобное произошло с печатным делом, но еще до смерти Ивана Грозного. Вначале он проявил к нему недюжинный интерес, и по его указу оно началось в Москве. Книгопечатанию посчастливилось, что во главе его стали такие подвижники, как Иван Федоров и Петр Мстиславец. Результат известен. Появился шедевр печатного дела — «Апостол». Но затем по причинам, изложенным в прошлой главе, царь «попустил» ненавистникам типографии и, по сути, вынудил к бегству первопечатников. Восстановив сгоревший печатный двор, Иван Грозный после второго его пожара, видимо, совсем уже оравнодушел к печатному делу. Андроник Невежа по характеру, видимо, никак не мог равняться с первопечатниками, он был последователь, а не начинатель. А в народе просветительская идея еще не успела пустить цепкие корни. Книгопечатание было, видимо, воспринято как временная блажь царя и близкая к ереси выдумка кремлевского дьякона. И — на двадцать лет вперед — давай бог ноги.
Но не такое это было дело, чтобы, раз возникнув, навсегда заглохнуть. Мы видели, как оно ожило снова при Борисе Годунове и — после короткого перерыва в смутное время — стало развиваться в Московском государстве. Рядом с ним продолжалась рукописная традиция. Как раз в ее русле появились первые опыты периодики на Руси. В Посольском приказе для царя составлялись «вестовые письма», в которых сообщались разного рода заграничные известия. Эти вестовые письма с 1621 года стали именоваться «курантами». Название это было взято из заглавия одной зарубежной газеты. Кстати говоря, Посольский приказ выписывал заграничную периодику, в царствование Алексея Михайловича подписка включала 20 газет и журналов.
«Куранты» писались на нескольких листах склеенной бумаги и достигали длины в несколько сажен. Пришлось позаботиться о почте, чтобы обеспечить своевременное поступление газет из-за рубежа. Почтовое дело было поручено иноземцу Леонтию Марселису, заключившему договор с «римским почтарем, который из всех государств всякие вестовые и торговые письма получает и отпущает». Таков был робкий прообраз будущей периодики в России. Здесь все еще только в начале начал: и рукописный способ передачи сообщений, и сами сообщения, носящие характер голой информации, и предельно суженная аудитория — царь и его ближайшее окружение. Но недооценивать такое начало тоже не следует, оно подготовило сознание москвичей к необходимости постоянной информации о делах, выходивших за окружность Земляного вала и, более того, за линию границы, затерявшейся в неведомых пущах и озерах. Мы не оговорились, назвав москвичей в числе читателей «курантов». Ведь до того, как они попадали пред царские очи, и после того, как исчезали с них, они прочитывались десятками, а то и сотнями людей. Читали их в Посольском приказе, тогдашнем Мининделе, и не только дьячки, подьячие, но и просто приказные люди. Переписывала их уже совсем мелкая челядь Посольского двора, которая, конечно, делилась полученными новостями со своими домашними, знакомыми, а то и с первыми встречными в царевом кабаке. Никакие запреты, никакие угрозы «слова и дела» здесь не действовали. Москвичи мало-помалу привыкли к притоку информации, вскоре она и впрямь хлынула на них шумной рекой при Петре Первом.
По пушкинскому определению, «и академик, и герой, и мореплаватель, и плотник», Петр Великий к перечню своих многочисленных специальностей мог прибавить профессии наборщика и метранпажа, корректора и редактора. Легко можно вообразить следующую картину. Прямой и высокий, как сосна, и схожий с ней не только прямизной и вышиной, но коричневостью походного загара, входит Петр в наборную палату Московского печатного двора. Там набирается очередная богослужебная книга. «Повременить! — приказывает молодой царь. — Есть работа новая и невиданная». Меншиков, вошедший следом за Петром, читает, чуть запинаясь, государев указ, по которому надлежит: «По ведомостям о воинских и о всяких делах, которые подлежат для объявления Московского и окрестных государств людям, печатать куранты, а для печатных курантов, ведомости в которых приказах о чем ныне какие есть и впредь будут, присылать из тех приказов в Монастырский приказ, без мотчания, а из Монастырского приказа те ведомости отсылать на печатный двор». Старинное слово «мотчание» от глагола «мотчать» — медлить, мешкать, тянуть. «Без мотчания» следовало делать новое дело!
Петру не терпится самому его начать, и
огрубелыми пальцами он начинает набирать заглавие: «Ведомости о военных и иных делах, достойных знания и памяти, случившихся в Московском государстве и во иных окрестных странах». Закончив набор, сумрачно посмотрел на окружающих: «Церковный шрифт к мирским известиям не пригоден. Нужда вводить новый». Выпивает корец с холодной водой и стремительно, как и появился, покидает печатный двор.«Ведомости» стали первой русской газетой. Начальный их номер вышел 2 января 1703 года тиражом по тому времени немалым — 1000 экземпляров. Петр ревниво относился к их изданию; отмечал карандашом места для перевода из голландских газет и сам правил корректуру. Сохранились листы с его поправками.
Новый шрифт, получивший впоследствии название гражданского, был окончательно введен с 1 января 1708 года, церковный был оставлен для богослужебных и священных книг. Введение гражданского шрифта Петр, соединил с реформой орфографии. Ряд славянских букв ушел из новой печати. Петр и это дело никому не передоверил, до нас дошли листки с собственноручными его написаниями гражданского шрифта.
Как ни странно, более простой и удобный для написания и прочтения, он отнюдь не показался таким его современникам. Они его восприняли чуть ли не как литорию, то есть тайнопись. Интересное свидетельство об этом сохранилось у В. К. Тредиаковского. Василий Кириллович так размышлял об этом в своем «Разговоре об орфографии», изданном в 1748 году: «Прекрасная была сия самая первая печать: кругла, мерна, чиста. Словом, совершенно уподоблена такой, какова во французских и голландских типографиях употребляется. Но уподобление сие было несколько и чрезмерно. Всяк любопытный увидит здесь из приложенного алфавита (следует начертание латинизированных букв). Сие очам российским сперва было дико, и делало некоторое затруднение в чтении, особливо ж таким, которые и старую московскую с превеликою запинкою читают».
Первой книгой, напечатанной гражданским шрифтом, стала «Геометріа, Славенски Землемерие», изданная в 1708 году. На заглавном листе ее было указано, что она «издадеся новотипографским способом, повелением государя, царя и великого князя Петра Алексеевича при благороднейшем государе царевиче и великом князе Алексии Петровиче». Царевич тогда еще был юн, и строгий отец не терял надежды сделать его соучастником своих дел; заглавие старинной книги неприметно открывает нам частицу давней трагедии.
Намеренно или случайно, а скорее всего намеренно, так как Петр хорошо знал общество, руководимое им, следующей книгой гражданского шрифта оказались «Приклады, како пишутся комплименты» — то есть письмовник. И если на «Геометрию» нашлось не так уж много охотников, то комплиментарную науку стали расхватывать вовсю. Кому из офицерской молодежи, например, не захотелось иметь перед собой образец «просительного написания некоторого человека к женскому полу», а человеку более степенному — «объявительное писание о супружестве»! Эта книга способствовала популярности гражданского шрифта куда более, чем строгие государевы указы.
«Ведомости» перешли на новый шрифт частично с 1710, а постоянно с 1717 года. Они, как мы уже говорили, сперва издавались в Москве, но с 1711 года появились первые номера, отпечатанные в Санкт-Питер-Бурхе. Некоторые из них были украшены виньеткой с изображением Петропавловской крепости, Невы, покрытой судами, и парящего над ней Меркурия с затейливой трубой. Молодая столица являла себя читателям в первом своем блеске.
По крылатому пушкинскому выражению, Петр «прорубил окно в Европу». Окно стало не простым проемом в стене, а косящатым, с резными наличниками. Роль таких наличников играли периодическая печать, светские книги, новая орфография, гражданский шрифт. Они не входили в ряд главных реформ Петра, но характеризовали серьезные перемены в культурной жизни страны. Глядя на эти наличники, иноземцы с тревогой догадывались о решительном переустройстве Руси, выросшей в Россию. Хозяева же дома перестройку сопровождали его преображением, радостным прежде всего своему, а не чужому глазу.
С тех времен периодика стала неотъемлемой частью русской культуры, образованности, просвещения. На смену петровской газете в 1728 году стали в строй «Санкт-Петербургские ведомости», издание которых взяла на себя только что учрежденная Академия наук. К ним присоединились в 1756 году «Московские ведомости», выпускавшиеся при Московском университете. Нетрудно проследить связь между зажигавшимися очагами просвещения и печатными светильниками, одна вспышка вызывала другую. Но вспышки не гасли, а порожденные ими огни продолжают светить по наше время. Академия наук СССР скоро будет отмечать 250-летие своего основания, Московский государственный университет имени М. В. Ломоносова с честью развивает традиции великого холмогорца, а периодическая печать стала могущественной силой нашей коммунистической идеологии.