Необыкновенное лето (Трилогия - 2)

Задавая эти вопросы и отвечая на них, он все глядел перед собой на пустырь, который покойно стлался впереди, облитый чуть-чуть потемневшим закатом.

Он скоро заметил красно-желтое пыльное облако наискосок от наступавшей линии матросов. Затем он услышал голоса, передававшие справа по цепи команду. Он сначала не разобрал слов, потом до него долетели крики: "Ложи-ись!" - "Ого-онь по кавалери-и-и!" Он тоже крикнул влево от себя:

– Ложи-ись! Ого-онь по кавале...

Немного спереди пыли он рассмотрел длинный строй низеньких коней, часто перебиравших ногами. Над строем светящимися нитями загорались и потухали клинки сабель. Казаки лавой лились по степи, накатываясь ближе и ближе с каждой секундой.

Грянул винтовочный залп, и его подхватили, соревнуя друг другу в завывающем стуке, пулеметы.

В казачьей лаве появились бреши, плотный строй расчленился на столпившихся кучками коней в одних местах и на реденькие цепочки в других. Но лава еще накатывалась, вырастая, и топот копыт уже передавался землей телу Рагозина, точно сердце его стучало не в грудь, а прямо в почву.

Новые залпы кое-где еще больше сжали кавалерию в отдельные кучки, кое-где рассыпали. Одни кони стали выбрасываться вперед, другие отставать.

Рагозин уже различал передних коней по мастям и видел закинутые кверху ощеренные морды, за которыми пригибались седоки, когда пулеметы подняли свой металлический вой до визга, и стало видно, как с седел срывались то тут, то там казаки, и лошади, обезумев, мчались без седоков либо тоже рушились на землю.

Тогда Рагозин расслышал чугунный конский топот совсем рядом и вовсе не оттуда, откуда ждал. В небывалом страхе глянул он и перекинул налево свой маузер.

На виду у его взвода вынеслись на пустырь из-за разрушенных хибар яростные всадники. Их было до сотни - на крупных, тяжелоногих конях - и впереди летел, клинком вычерчивая в воздухе спирали, моряк в распахнутом бушлате и бескозырке. Конь серой масти под ним недовольно крутил головой. Ленточки винтились у моряка над затылком, и полы бушлата били по коленям. Он привстал в стременах. Рот его был открыт. Сотня позади него кричала "ура!".

Рагозин прежде только слышал о матросах-всадниках, воевавших об руку с сухопутными отрядами моряков, но никогда не видел их в строю. Теперь он смотрел на них в деле. Они скакали на грузных своих лошадях, как истые конники, но вид у них был такой, будто они рванулись в рукопашную схватку: все на них развевалось и плясало под порывами тела и встречного вихря.

Крайний из этой сотни всадник промчался совсем близко от Рагозина. Он разглядел лицо матроса, перекошенное застывшим смехом, и разобрал необычайную команду-крик.

– Лево руля, братишки! За мно-ой!
– кричал со своим выражением недвижимого хохота матрос.
– Та-ак держать!.. Туды-т-твою...

– А-а-а!
– неслось следом за умчавшейся сотней.
– А-а-а!..

Стрельба остановилась. Рассеянная огнем кавалерия в беспорядке поворачивала назад, прибавляя ходу. Матросы-всадники уже сидели у казаков на плечах, и в воздухе засверкали шашки.

В этот момент цепи опять поднялись в атаку.

У Рагозина было такое состояние, что разгром белых только задерживается, но что он неминуем, и вот теперь осталось последнее усилие, чтобы сломить сопротивление и захватить город.

Вид конных матросов только укрепил это чувство, и, оглянувшись на свою цепь, Рагозин увидел, что взвод его - не хуже всадников, а так же яростен, так же стремителен на бегу, так же слит в нераздельный сгусток.

Матросы бежали за Рагозиным, овеваемые своими вьющимися винтом ленточками, либо гололобые, потерявшие бескозырки, кто с трепыхающимися за спиной воротами рубах, кто в одних тельняшках, мокрые, как пловцы, кто в кожанках нараспашку, кто с патронными лентами крест-накрест по груди.

"Такие люди если идут, то идут только за победой, - подумал Рагозин, и победа - вот она!
– впереди!"

Стала ясно видна наконец позиция белых - изломанный окоп в конце пустыря, и Рагозин услышал нарастающее по цепи гудение голосов: матросы зачали "ура!".

В то же время справа он опять близко увидел конных моряков, вразброд скакавших по пустырю, и за ними - новую лаву казаков, наползавшую оттуда, где только что спасалась бегством расстроенная кавалерия.

И тогда из-за окопов хлынул по наступающим беглый огонь.

Рагозин споткнулся, упал лицом вперед, хотел встать. Но будто кто-то придавил сапогом к земле его плечо и не отпускал.

– Пусти, - крикнул он, но рот ему залепило глиной, и он сам расслышал только мычанье.

Он повернул голову и стал со злобой выплевывать глину.

В двадцати шагах от него мчался на коне тот моряк в распахнутом бушлате, который повел на казаков сотню.

Едва Рагозин признал моряка, как тот изо всей мочи натянул повода, отвалился спиной на круп коня, но тут же выпустил повод, и конь стряхнул его наземь. Одна нога всадника мгновение еще торчала в стремени, потом выскользнула.

Конь же, как в цирке, встав на дыбы, пошел на задних ногах, колотя копытами передних воздух. Серый, в яблоках, освещенный закатом, он переливался пунцовыми пятнами и словно взлезал по вертикали на небо. Он вдруг показался Рагозину таким маленьким, что его можно было бы уместить на листе бумаги. Потом он опять вырос и поскакал в степь.

Среди криков, долетавших до него, Рагозин услышал сильнее всего:

– Комиссар!.. Комиссар!..

Он еще больше повернул голову, чтобы посмотреть - кто же его так прижал сапогом к земле.

Он увидел прямо перед своим лицом будто знакомое, но неузнаваемое лицо скуластого человека с раздутыми ноздрями и тяжелым, подавляющим все черты подбородком. Человек этот, оскаливаясь, кричал ему на ухо:

– Куда тебя? Куда?

Рагозин не понял, что нужно этому человеку, но тут же вспомнил, что это - Страшнов, и почему-то обрадовался, и хотел ему крикнуть в ответ, но не мог, а только прокряхтел кое-как:

– Я сам, - и стал подыматься.

Никогда не испытанной силы боль в ключице и плече принудила его не двигаться.

– Что сам? Несогласный! Сам...
– сердито гудел Страшнов, поворачивая его и подсовывая свои руки ему под спину и под колени.

Потом Страшнов поднял его и побежал с ним, как с ребенком. Рагозин ничего не слышал, кроме толчков боли, от которых мутилось сознание. Страшнов же набавлял шаг, пригибаясь под тяжестью ноши и от ужаса, что не успеет вынести раненого с поля, как настигнут казаки. Топот кавалеристов слышался громче, чем в первый раз, и опять раздались залпы...

Уже почти на берегу Страшнов перехватил санитаров с носилками и затем доставил Рагозина моторным ботом на "Октябрь".