Необыкновенное лето (Трилогия - 2)

Рагозин одним большим шагом спустился с бугра.

Его сменили еще два оратора. Но они говорили кратко - все было сказано до них, да и ветер разгуливался сильнее, мело метелицей, люди жались теснее друг к другу.

Могилу еще не сровняли с поверхностью земли, когда начали разбредаться. Трамваи не доходили до кладбища, надо было идти пешком к университету. По широкому полю перед кладбищем вожжами тянулась поземка, закручиваясь вокруг трамвайных столбов. Местами проступила голая земля, расчищенная ветром. Снег сдуло к тесовым кварталам, и они насупленно темнели на ярко-белых тротуарах.

Мальчики - руки в рукава или в карманы, - намерзнув, пока стояли у могилы, почти бежали впереди не поспевавших за ними взрослых.

– Как летит время, - сказала Вера Никандровна Аночке, - ведь это с Павликом рядом - сын Лизы будто?

– Да, Витя.

– А Павлик совсем молодец.

– Да. Иногда не верится, что я его нянчила.

Аночка засмеялась.

– Ты что?

– Помните историю с шоколадом?

– С шоколадом?

– Это еще перед войной. Помните, вы подарили Павлику на именины плитку шоколада? Мама ему велела поделиться со мной. Он долго мучился, все не хотел давать. Потом говорит: "Ну хорошо, мама, я только дам Аночке ма-аленький кусочек".
– "Почему же маленький, когда у тебя много?" - "Я боюсь, большим кусочком как бы она не подавилась".

Теперь они вместе засмеялись, но смех как-то сразу оборвался, точно они вспомнили, что идут с похорон. Прикрывая от порыва метели рукавом лицо, Аночка мельком спросила:

– Почему не пришел Кирилл Николаевич?

– Да, жалко. Он понял бы своего отца, после этой речи - почему дружил отец с Дорогомиловым... Кирилл хотел пойти. Но что-то неотложное в военном комиссариате.

Аночка резко вскинула брови, но промолчала и сосредоточенно прибавила шаг: мальчики слишком далеко убежали вперед.

Они кучкой семенили посередине мостовой, нагнувшись против ветра, мешавшего как следует говорить. Они перекидывались короткими словами, подолгу не отвечая друг другу.

– Здорово мой отец говорит, а, Пашка?
– спросил Ваня.

– Ага, - согласился Павлик, но подумал и прибавил: - Зря это он про книжный хлам. Мой отец обрадовался.

– Чего обрадовался?

– Толкнул меня и говорит: товарищ Рагозин со мной согласен - Арсений Романович держал один хлам.

– Ну и пусть. Тоже! Твой отец!

Вите думалось, что Петр Петрович не сказал об Арсении Романовиче самого важного. Самое важное состояло в том, что Арсения Романовича больше нет и что таких, как он, никогда больше не может быть.

– А как мы об Арсении Романыче напишем?
– спросил он.

– Что напишем?
– захотел узнать Ваня.

– На кресте.

– Правда, а?
– встрепенулся Павлик.

– На кресте!
– насмешливо переговорил Ваня.

– А что?
– сказал Витя, принимая вызов.

– У Арсения Романыча будет памятник, а никакой не крест.

– Ну да, памятник. Большо-ой!
– протянул Павлик.

Все трое по очереди потерли уши.

– Ребята! Мужик на санях!
– воскликнул Витя.

– Дурак какой! Снегу-то с гулькин нос, а он вылез, - сказал Ваня.

– Надо так написать, - проговорил Павлик сосредоточенно: - Здесь лежит наш Арсений Романович, и потом подписи.

– Какие подписи?
– спросил Ваня.

– Ну, подписи - ты, я, Витя, еще кто, еще.

– Тоже выдумал! Кто это на могилах расписывается? Я на кладбище целое лето жил, знаю.

– Ну и что же, что жил? Разве есть закон? Захотим, так распишемся.

– А чего такое - селение праведных?
– спросил Витя.

– На кресте, да? Знаю, - сказал Ваня.

– На кресте, да?
– повторил за ним Павлик.

– Это всё попы!
– сказал Ваня.
– Воскресение, селение. Начнут архиреить! А ничего и нет. Закопают, так не воскреснешь.

– Ну да, - согласился Павлик.
– Отзвонил, и больше каюк.

– А на Марсе?
– скептически спросил Витя.

– На Марсе! Подумаешь!
– дернул плечами Павлик.

– Ты не читал, вот и говоришь.

– Ты читал, да плохо, - сказал Ваня.
– На Марсе не мертвецы, а живые люди.

– Ага, - подтвердил Павлик.
– Только там марсисты.

– Надо так, - предложил Витя.
– Здесь покоится (он сделал паузу, сомневаясь - нужно ли что-нибудь о прахе и о местности)... покоится Арсений Романович, самый хороший человек!

Он неуверенно взглянул на товарищей. Павлик подумал и признал, что проект удачен. Ваня был не очень доволен.

– Надо еще нарисовать и выбить на камне, - дополнил он.

– Рисунок?

– Ага.

– А про что рисунок?

Тут мальчиков догнал Рагозин и положил им на плечи тяжелые руки в варежках.

– Замерзли?

– Не-ет!
– дружно откликнулись они, опять потирая ладонями уши.

– Петр Петрович, мы спорили про памятник, какую сделать надпись.

– Ну, какую же решили сделать?

Они опять заспорили наперебой, выдумывая новые предложения и в конце концов заставив Рагозина сказать, какую надпись сделал бы он сам.

– По-моему, надо просто: Арсений Романович Дорогомилов, революционер.

– И всё?
– спросил Павлик, от неожиданности разинув рот.

– И всё.

– И всё!
– вскрикнул Ваня.
– Вот это да-а!

– Это да-а!
– закричал тогда и Павлик.
– Арсений Романыч тоже был бы рад, правда, а?

И только Витя задумался и ничего не сказал. Ему было грустно, что о таком человеке, как Арсений Романович, будет написано всего одно слово.

Мальчики шли в ряд с Петром Петровичем, стараясь так же широко шагать, как он, и скоро добрались до площади, где толпа людей дожидалась трамвая.

Становилось очень морозно, быстро темнело, вьюга крутила и крутила все злее. Но мальчики, прохваченные холодом и засыпаемые снегом, присоединились к толпе и стали терпеливо, вместе со взрослыми, ждать, чаще растирая уши, щурясь сквозь метель на далекие неясные фасады университета.

37

После первого спектакля "Коварства" Аночка и Кирилл видались каждую неделю, и в день похорон Дорогомилова тоже должна была состояться встреча.

Кириллу казалось, что они видятся очень часто, то есть что чаще видеться невозможно - так трудно и хитро было выкроить два-три часа, свободных одновременно и у него и у ней. Сложнее, конечно, было для него. Аночка как-то спросила, договариваясь о свидании: