Необыкновенное лето (Трилогия - 2)

– С Павликом?

– Насчет его приятеля - Вани Рагозина. Помните - Рагозин, у которого вы хлопотали о деньгах, тогда... с Цветухиным? Так вот, у него есть сын...

– Странно...
– почти в смятении перебила его Аночка.
– Как это совпало! Я - тоже по поводу Павлика. Он пропал.

– Пропал?

– Третьего дня поутру ушел и больше не возвращался.

– И вы искали его?

– Отец заявил в милицию, расспрашивал, кого мог, на берегу...

– Может, что-нибудь известно Дорогомилову?

– Арсений Романович говорил со всеми товарищами Павлика и ничего не узнал... Никаких следов. Ужасно.

– Ну, разумеется, - сказал Кирилл грубовато, с желанием подбодрить Аночку, - вам, поди, бог знает что лезет в голову: исчез, погиб, и еще что! Просто удрал на фронт. Он же грозил, что удерет.

– Но ведь это не утешение! Он совсем маленький и - конечно - не снесет головы.

– Вы что, серьезно думаете, что таких вояк пропускают на фронт?

– А как же, если он туда убежал?

Она взялась за спинку стула и опустилась неожиданно тяжело для своего легковесного хрупкого тела.

– Послушайте, Аночка, - начал Кирилл, но она не дала ему говорить.

– Я знаю, что я, я виновата! При маме этого ни за что не случилось бы! Она так любила Павлика! А я совсем забросила его. Ведь он ребенок, понимаете, он еще совсем ребенок!

Она уткнула лицо в острый сгиб своего локтя, по-прежнему держась за спинку стула.

– Вы сама ребенок, - сказал Кирилл, подходя к ней ближе.

Это будто разжалобило ее, она обиженно пробормотала себе в руку, едва не всхлипывая:

– Я хотела позвать вас на репетицию, у нас скоро генеральная репетиция, а теперь я знаю, что провалюсь, знаю, знаю, непременно провалюсь!

Он договорил еще суровее, боясь, что вдруг она расплачется:

– Не выдумывайте. Какое событие - репетиция! Прекрасно сыграете свою Луизу, или кого там? И я еще буду вам хлопать. Подумаешь! Невидаль какая Луиза! Я хочу сказать - ничего не стоит сыграть вашу эту Луизу. А Павлика... Я должен был разыскивать одного, ну, буду разыскивать двоих. Уверен, его притащат к вам с милицией. Не первый такой герой.

Аночка приподняла голову.

– "Не первый такой герой! Разложить бы да всыпать пару горячих!" сказала она, очень похоже подражая упрямому баску Кирилла, и он отвернулся, чтобы сохранить серьезность.

– Завтра с утра я подыму на ноги милицию, все будет сделано, - сказал он мягче.

– Правда?
– почти весело спросила она.
– Правда, по-вашему, я должна хорошо сыграть свою роль?

Он не ждал такого поворота.

– Если играли до сих пор...

– Откуда вам известно, что я играю Луизу?

– Спрашивал у мамы.

– Все-таки, значит, вспоминали обо мне?

– Все-таки да.

– И поэтому не видались со мной два месяца?

– Не может быть!

– Семь недель и три дня.

– Вы считали?
– еще больше удивился Кирилл.

– А вы потеряли счет?

Он с сожалением повел рукой на бумаги и карты, из-под которых не видно было стола.

– Понимаю, - сказала Аночка, - не до того...

У нее медленно поднялись брови, и в этом невольном движении разочарования было столько горечи, что он смолчал.

– Надо идти. Спасибо вам. Я очень, очень боюсь за Павлика!

– Я провожу вас.

– Что вы, разве можно?

– возразила она и, совершенно повторяя его жест, показала на стол.

– Постойте, постойте, - сказал он, разыскивая глазами и не находя свою кепку.
– Я хочу пройтись так, как тогда, на бахчах.

– И потом скрыться на два месяца?

– Тем более хочу. Пошли!

Так и не найдя кепки, он вышел с непокрытой головой.

Прохладная тьма окутала их - вечера уже полнились предчувствием осени, их очарование казалось строгим и грустным. Воздух был крепок. Отчетливо наплывал прямой улицей долгий, зовущий гудок парохода.

Кирилл взял Аночку под руку. Второй раз держал он тонкую кисть, в которой прощупывалась каждая косточка. Ему пришла мысль, что, вероятно, часто эта рука ищет опоры и опускается от усталости. Но в резких сгибах кисти он будто услышал скрытое упрямство.

– Вам холодно... без фуражки?

– Вы совсем не то хотели спросить, - сказал он.

– Почему вы думаете?
– тотчас возразила она, и запнулась, и прошла несколько шагов, ожидая - что он ответит.

– Я почему-то должна придумывать, как с вами заговорить, - сказала она, не дождавшись.
– Наверно потому, что вы не хотите говорить о самом важном. Погодите, погодите! Я знаю, вы непременно сейчас спросите: а что самое важное? Правда?

Он усмехнулся и спросил:

– В самом деле, что самое важное? Сейчас, например, разыскать Павлика, верно?

– Да, конечно, - согласилась она чересчур поспешно.
– Но вы не досказали мне тогда, в автомобиле, помните?.. Вы совсем не жалеете, что расстались с Лизой?

– Ах, вот оно, самое важное!.. Я не люблю возвращаться к прошлому.

– Она вышла второй раз замуж. Недавно. Когда вы уже вернулись в Саратов. Вы слышали? Это не прошлое, а настоящее.

– Но это такое настоящее, которое не должно меня касаться.

– Не должно? Или действительно не касается?

– Вы только в этом случае придира или вообще?

– Вообще!
– безжалостно утвердила она.

Он снова усмехнулся, но будто с неохотой, и долго молчал.

– Чтобы с этим кончить, раз это вас занимает, - сказал он вполголоса, - я действительно перестал вспоминать о Лизе. Сначала себя заставлял, потом это вошло в привычку - не вспоминать.

– Значит, вы еще любите ее?
– с нетерпением спросила Аночка, дернув рукой, точно собравшись высвободить ее, но тут же раздумав.

– Откуда это значит? Той Лизы, которую я любил - сколько лет назад, я уж и счет потерял, - той Лизы, может, и не было вовсе.

– Но ведь это же чепуха, - даже с некоторой обидой сказала Аночка и на этот раз решительно вытянула руку из его пальцев.

– Почему чепуха? Была наша с ней юность, наша надежда.

– Конечно, чепуха. Если было, значит, есть. А если нет, значит, вы просто неустойчивый человек.

– Вот верно! Неустойчивый!

Ему стало очень весело, он громко рассмеялся, и Аночка вдруг мягко вложила свою кисть ему в ладонь, словно и не отнимала руку, и они шли дальше, уже ничего не говоря, но чутко слушая друг друга, хотя слышен был только мерный хруст пыли об асфальт под ногами.