Необыкновенные москвичи
Шрифт:
Рыжова спала, сидя на табуретке у столика, положив голову на протянутую руку. Косынка сползла у девушки на ухо, открыв стриженые светлые вихры; белый уголок платочка слегка шевелился от ее неслышного дыхания. Горбунов давно уже смотрел на Машу... Очнувшись, он в первую же минуту вспомнил о ней, и его охватило нетерпеливое предвкушение радости. Это было похоже на то, как он просыпался некогда в день своего рождения, счастливый сознанием наступившего праздника. Горбунов действительно сейчас же нашел Рыжову в комнате, но как будто не сразу ее узнал. Его поразили мальчишеские волосы, тонкая рука с огрубевшими недлинными
Комнатка, где он теперь находился, была невелика. Кроме его носилок, в ней поместились еще двое других: одни виднелись из-за простыни, протянутой наподобие занавески, — на них лежал кто-то с забинтованной головой; вторые носилки, рядом с Горбуновым, оставались пока пустыми.
Маша проснулась, когда пришли санитары, чтобы забрать их. Она подняла голову, и недоумение отразилось на ее лице, но сейчас же его сменило беспокойство. Поискав глазами, девушка увидела Горбунова и секунду всматривалась в него. Потом, словно испугавшись, быстро встала, прижав руки к груди.
— Маша, — умоляюще начал старший лейтенант.
— Ну вот, — сказала она, поморщилась и всхлипнула.
— Измучилась... Маша, — выдавил Горбунов из себя.
— Ах, нет! — сказала она жалобно.
— Маша, — позвал старший лейтенант.
— Ну вот, — прошептала она, стискивая на груди побелевшие кулачки, и приблизилась к носилкам, стуча сапогами.
— Руку... дайте... — Горбунов силился приподняться. — Руку...
Девушка как бы с трудом наклонилась, и он, вымаливая прощение, положил ее ладонь к себе на губы.
— Что вы! — громко сказала Маша, глядя на свои обломанные ногти.
Она слабо потянула пальцы назад, но Горбунов не выпускал их, и тогда сквозь смущение на лице ее проступила странная высокомерная улыбка. Маша легонько погладила влажную, колющуюся щеку, и старший лейтенант судорожно вздохнул.
— Какой вы! — радостно упрекнула девушка.
Тихо убрав руку, она выпрямилась и вдруг заметила на столе свой платочек. Ужаснувшись, она провела ладонью по непокрытой стриженой голове и взглянула на Горбунова так, будто теряла его. Тот все еще тянулся за ее рукой, и Маша, покраснев, тряхнула вихрами. Лицо ее говорило: «Да, я такая... Что же делать, если мне так трудно быть красивой?..»
Она вернулась к столику, повязала косынку и снова села.
— Ну вот... вы и проснулись, — вымолвила наконец она.
— Да... Я уже, — пробормотал старший лейтенант. — И ничего не болит...
— Вас Юрьев оперировал? — неожиданно раздался новый, громкий голос.
С носилок, стоявших за простыней, на Горбунова и Машу смотрела плосколицая, скуластая девушка; толстая повязка на ее голове была похожа на чалму.
«Ох, мы и забыли, что здесь Дуся!» — подумала Маша и застыдилась: Максимова давно уже, видимо, наблюдала за ними.
— Юрьев, —
ответила Маша, так как Горбунов еще не знал этого.— Замечательный хирург... Он и меня оперировал.
— Тебе ничего не надо, Дусенька? — спросила Маша сконфуженно.
— Нет, мне лучше, — твердо произнесла Максимова.
— Маша, — сказал Горбунов, — сядьте сюда.
— Куда? — спросила она, покосившись на Дусю. Та внимательно, хотя и бесстрастно, смотрела на нее.
— Ближе сядьте, — попросил старший лейтенант.
Девушка, словно нехотя, передвинула свой табурет к носилкам и села прямо, сложив на коленях руки.
— Устали вы... со мной? — спросил Горбунов.
— Ни капельки, — возразила Маша.
— Я вижу, — настаивал он.
— Что?
— Что устали... — В тихом голосе Горбунова звучали умиление и признательность.
«Нехорошо, что Дуся все слышит...» — терзалась Маша; радость, которую она испытывала, казалась ей жестокостью по отношению к раненой подруге. Но поделиться с ней счастьем она не могла, и глухое раздражение против человека, заставлявшего ее быть жестокой, поднялось в девушке.
«Ну и пусть слышит!» — решила вдруг Маша.
— Ох, и боялась я за вас, — призналась она.
— Боялись? — восхитившись, повторил Горбунов.
— Ну да...
— А долго я спал? — спросил он.
— Больше суток.
— Вот беда... — сказал Горбунов.
— Это еще не беда. — Маша улыбнулась.
— Вы были здесь, а я вас не видел, — пожаловался Горбунов.
Максимова отвела занавеску и придерживала ее, чтобы лучше видеть.
— А знаете, Рыжова? — сказала вдруг она.
— Что?
— Меня ведь к ордену представили...
Маша удивленно молчала, и Максимова пояснила:
— К ордену Ленина... У меня еще Красное Знамя есть... Только я его пока не получила.
— Ого, здорово! — искренне одобрил Горбунов.
Рыжова недоверчиво вгляделась в лицо Дуси; посветлевшее от потери крови, оно было сдержанным, непроницаемым, и только узкие, чуть раскосые глаза слишком ярко горели на нем.
— Сразу оба и вручат теперь, — сказала Максимова.
«Бредит она», — заподозрила Маша, ничего не слышавшая раньше об этих наградах. Но раненая девушка говорила так уверенно, что Рыжова заколебалась.
— Точно... Оба и вручат, — подтвердил Горбунов и снова повернулся к Маше.
— Подумать только... Целые сутки вы были здесь... а я вас не видел, — проговорил он. — Но теперь вы никуда не уйдете.
— Как это никуда? — пропела Маша весело.
Максимова попыталась сесть на носилках.
— Сам полковник Богданов представил меня, — сказала она глухо, настойчиво, требуя внимания к себе.
— Значит, получишь, — заметила Рыжова неопределенно.
— Да... — Глаза Максимовой были устремлены теперь куда-то мимо Маши. — Скоро, наверно, получу.
«Врет она все... Ох, бедная!» — едва не вскрикнула Маша, охваченная раскаяньем и жалостью.
— Дусенька, может, тебе дать что-нибудь? — ласково спросила она.
— Нет, не надо... — Максимова секунду помолчала. — Я не за орденами на фронт пошла, но все-таки приятно...
— Ну, еще бы! — сказал Горбунов.
Он был прямодушен и не сомневался в том, что отважная, по-видимому, девушка говорит правду.
— Обидно, что так глупо ранило меня... с самолета, не в бою... — продолжала Дуся.