Неоконченный пасьянс

— Погибшая Барклай была моим клиентом. Я биржевой брокер, аккредитован от банкирского дома «Рейнхарт». Некоторое время — а если точнее, последние полтора года — я был доверительным управляющим Александры Васильевны, давал ей разного рода рекомендации по инвестированию свободных денег в ценные бумаги и по её доверенности совершал сделки на бирже. Вчера я был допрошен сыскными агентами…

— Допрос был официальным? — перебил говорившего Шумилов. — Извините, дабы не терять времени я сразу буду вас останавливать и уточнять детали. Допрос проводился в присутствии чиновника прокуратуры? был составлен протокол?

— Нет, ничего такого.

— Значит, это был не допрос, а опрос или беседа, как угодно. А кто с вами беседовал?

— Агенты Иванов и… Ганевич… Ганевский…

— Владислав Гаевский, — подсказал Шумилов. — Ясно. И что было потом?

— Поговорили и ушли. Всё выглядело вполне пристойно. По возвращении домой я узнал, что эти же агенты побывали по месту моего проживания в Петербурге, поговорили с домовладелицей и — вы сейчас будете смеяться! — похитили из моей комнаты фотопортрет, на котором я был изображён вместе с младшим братом Александром.

— Нет, смеяться я не буду, ничего смешного в этом нет, — Шумилов пожал плечами. — Узнаю нашу сыскную полицию, прихватить фотокарточку — это вполне в её духе. И что же потом?

— Сие, конечно, возмутительно, но дальше ещё хуже! Сегодня я только уехал на торги, на Биржу, как появляется посыльный от моей домовладелицы, который сообщает мне, что у меня на квартире проводится обыск! Всё чином, как полагается: и товарищ прокурора присутствует, и ордер выписан, и полиция пригнана… Обложили как какого — то народовольца — бомбиста: полицейский на улице, полицейский во дворе, полицейский в подъезде, полицейский перед дверью и, наконец, полицейский за дверью! Я, бросив всё, примчался сломя голову и наблюдал завершение обыска своими глазами. Они разбирали мебель! Они выстукивали изразцы, которыми выложена печь, и если плитка звенела, они её откалывали! Они отодрали плинтуса! Они подняли паркет! Я удивлён, почему они не отодрали обои! То, что они натворили, хуже пожара! Вы можете представить, на что стали похожи мои комнаты после такого, с позволения выразиться, обыска?!

Шумилов вздохнул:

— В общем — то могу. Я поработал в прокуратуре и видел не раз, как проводятся такие обыски. Неприятно, конечно, но это всего лишь свидетельство серьёзного подхода к делу. Насколько я понимаю, сегодня вас всё же допросили официально?

— Да, сегодня со мной беседовали уже «под протокол». Товарищ прокурора Эггле тянул из меня жилы часа, эдак, два с половиной!

— Ну, это пустяки, — отмахнулся Шумилов. — Какие уж тут жилы! Я так понимаю, вас даже не арестовали?

— Да за что же меня арестовывать! — воскликнул с болью в голосе Штромм. — Если б я был виноват! По сути заданных мне вопросов я понял, что они подозревают, будто я прибыл в Петербург поездом из Ревеля ранним утром двадцать четвёртого апреля и совершил убийство Александры Васильевны Мелешевич. Но поездом на самом деле приехал мой младший брат, а я плыл в Петербург пароходом и был в городе только после одиннадцати часов утра. Они меня меняют местами с братом, вы понимаете?

— Вы, что же, сильно похожи?

— Ну не сильно… но похожи. Он младше меня на полтора года. Одного роста, только несколько худощавее.

— Тогда умозаключения нашей сыскной полиции вполне логичны.

— Но ведь они ничего не нашли во время обыска, ни в чём так и не смогли обвинить, но… уже опорочили меня в глазах домовладелицы, скомпрометировали в банке, испортили репутацию в глазах моих биржевых коллег… Да что же это за издевательство?

— От меня — то что вы хотите, Аркадий Венедиктович?

— Я прошу вас помочь мне выкрутиться из того положения, в котором я оказался.

— Каким образом? Я не присяжный поверенный, не работник Следственной части прокуратуры. Я даже не Сыскной агент. Вы, вообще — то, знаете кто я?

— Домовладелица, у которой я проживаю, госпожа Самохина, состоит в прекрасных отношениях с госпожой Раухвельд. Так что, полагаю, я имею вполне верное представление о вас.

— Тогда я повторю свой вопрос: что вы хотите от меня?

— Помочь доказать мне мою невиновность.

— А вы невиновны?

— Истинный крест!

— Хорошо, — кивнул Шумилов. — Есть только два маленьких, но безусловных, условия, которые вы должны принять к сведению: во — первых, вам надлежит быть со мною абсолютно искренним. Попытка обмана с вашей стороны приводит к безусловному прекращению нашего взаимодействия. Никакие смягчающие или объясняющие ложь обстоятельства мною не будут приниматься к рассмотрению.

— Понятно, — кивнул Штромм. — А второе условие..?

— Ну, а во — вторых, в том случае если я установлю вашу виновность в этом преступлении либо иных тяжких преступлениях, я точно также прекращу наши взаимоотношения и все собранные мною сведения сообщу Сыскной полиции. Поэтому, если вы не очень уверены в своей невиновности, либо держите за пазухой некий камень и рассчитываете использовать меня «втёмную» против полиции, то я, возможно, окажусь тем человеком, кто окончательно погубит вашу репутацию и саму судьбу. Так что принимая во внимание мои условия, подумайте хорошенько ещё раз, хотите ли вы на самом деле, чтобы я взялся доказывать вашу невиновность?

Штромм неожиданно улыбнулся.

— Я полагал, вы заговорите о деньгах…

— А что о них разговаривать? — в свою очередь улыбнулся Шумилов. — Двадцать пять рублей в сутки, за первые два дня деньги вперёд, а там дальше станет ясно…

Аркадий излёк из внутреннего кармана солидное портмоне и достал оттуда сторублёвый кредитный билет.

— Я, Алексей Иванович, согласен даже на удвоенный тариф, только помогите мне отбиться от этих орлов.

Шумилов принял деньги и продолжил:

— Теперь я попрошу вас отвечать на мои вопросы быстро, чётко и по возможности не задумываясь. Если точного ответа не знаете, говорите то, что кажется вам наиболее близким к действительности, но опять — таки, делайте это не задумываясь.

— Почему? — не понял Штромм.

— Когда человек начинает вспоминать то, чего на самом деле не знает, то он просто — напросто конструирует правдоподобную ложь. А конструировать ничего не надо, надо просто сказать как есть. Итак, Аркадий Венедиктович, начнём: на каком пароходе вы плыли в Санкт — Петербург? когда и где вы на него сели? предъявляли ли при посадке паспорт? — вооружившись блокнотом и карандашом, Шумилов записывал самое существенное из ответов Штромма. — Опишите, пожалуйста, свою каюту: если обходить её слево направо от двери, где какая мебель стояла? где находился предмет, выглядевший среди прочей мебели самым новым? самым старым?

Аркадий Штромм отвечал, как того требовал Шумилов, практически не раздумывая. Удовлетворившись полученными ответами, Алексей Иванович захлопнул блокнот:

— Хорошо, Аркадий Венедиктович, а теперь объясните мне, почему вы не поехали в Петербург ревельским поездом? А заодно объясните, почему ваш брат не поплыл пароходом?

— Я находился в Гапсале по делам наследства. Чтобы попасть в Петербург поездом мне следовало сначала приехать в Ревель, там потерять примерно четыре часа на вокзале в ожидании поезда и уехать поздно вечером. И ради чего? Чтобы утром — ни свет, ни заря — оказаться в столице. Невыспавшимся и голодным. Плыть пароходом гораздо удобнее: я поднимаюсь на борт прямо в Гапсале, спокойно плыву по морю, наслаждаясь видом из каюты первого класса, и оказываюсь в Петербурге чуть позже одиннадцати часов утра: сытый, выспавшийся и в хорошем настроении. Пароход «Рижской компании» швартуется на Васильевском острове, потому буквально через четверть часа я оказываюсь на Бирже, где могу принять участие в торгах во второй половине дня. Согласитесь, плыть кораблём мне во всех смыслах куда удобнее, нежели ехать поездом. Что же касается брата Александра, то он постоянно проживает в Ревеле. Разумеется, ему удобнее ехать поездом: ему не надо пересаживаться и терять время на вокзале.