Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Неоконченный портрет. Нюрнбергские призраки
Шрифт:

Когда она вошла с гостиную — кабинет президента, Рузвельт уже сидел в своем большом коричневом кожаном кресле слева от камина.

Две кузины президента расположились на широком диване, Люси Разерферд несколько поодаль, в кресле.

Перед президентом стоял небольшой, похожий на ломберный, столик, и Шуматова увидела спину склонившегося над ним Хассетта, который вынимал из папки какие-то бумаги и подавал президенту.

Рузвельт просматривал документы мгновенно. Некоторые подписывал инициалами, другие возвращал без подписи. Погруженный в работу, он не сразу обратил внимание на художницу.

Шуматова отметила, что президент одет именно так, как она просила, — в темно-синей военно-морской

накидке, темно-сером костюме и красном гарвардском галстуке.

Потом она стала устанавливать свой мольберт — это тотчас привлекло внимание президента. Демонстративно отстранив Хассетта, он протянул руку Шуматовой с таким выражением, словно хотел встать и пойти ей навстречу. Художница почти подбежала к креслу и пожала руку президенту. Ей показалось, что ладонь его стала более мягкой, вялой, не такой, как при рукопожатии в Белом доме два года назад.

Хассетт поспешно собрал со столика оставшиеся бумаги и ушел.

— Рад снова видеть вас, миссис Шуматова, — с улыбкой произнес Рузвельт.

Это дружеское приветствие стоило президенту больших усилий. Мысли его по-прежнему были заняты ответом Сталину и «джефферсоновской» речью, которую он так и не успел закончить.

Но президент справился с собой.

Сейчас ему вообще не хотелось ни о чем думать — пусть этот сеанс рисования станет для него отдыхом. Впрочем, если он будет молчать, это покажется художнице невежливым. Разговаривать с ней придется, но только на самые отвлеченные темы. В конце концов это ведь тоже отдых.

Художница устанавливала свой мольберт, размещала на маленьком раскладном столике-скамейке кисти, краски, тряпки для очистки кистей и при этом непрерывно говорила. О чем? О чем угодно. Ее как будто вовсе не интересовало, что может сказать президент, ей было вполне достаточно того, что она сама говорила.

Рассказав, как она всю ночь просила бога, чтобы он подсказал ей, какую позу следует избрать президенту, Шуматова спросила, участвовал ли Рузвельт в подготовке только что выпушенной почтовой марки к столетию штата Флорида. Ни секунды не ожидая ответа, она тут же заявила, что президент выглядит гораздо лучше не только, чем вчера, но даже чем в позапрошлом году, когда она рисовала его маленький портрет.

Одновременно художница установила доску с натянутым на ней ватманом, наклонила мольберт под углом примерно в восемьдесят градусов и сделала острым карандашом набросок — контур головы.

Потом внезапно спросила:

— Чем вы увлекались в детстве и юности, мистер президент? Я знаю, что вы всегда любили рисовать. Но занимались ли вы спортом?

— Футболом, плаванием, — с добродушной усмешкой ответил Рузвельт. — А еще редактировал университетскую газету. Она называлась «Гарвард Кримзон» и много места уделяла спорту.

— А я выросла в атмосфере искусства, — не без гордости сказала Шуматова, — Религия и искусство — вот что культивировалось в нашей семье.

«Что я знаю о ее семье? — спросил себя Рузвельт. — Да, кое-что знаю. Еще перед тем, как было решено, что Шуматова будет рисовать мой первый портрет, Люси рассказывала мне об этой художнице. По происхождению она русская. Из богатой семьи. Эмигрировала в Штаты вместе с мужем, кажется, накануне революции».

Вот, собственно, и все, что президент знал о Шуматовой. Тогда, в сорок третьем, они почти не разговаривали во время сеансов. Впрочем, не разговаривать Шуматова не могла, но Рузвельт был слишком поглощен своими мыслями, чтобы вслушиваться в слова, которые она произносила. Именно тогда осложнились отношения с Россией, возмущенной тем, что обещанное открытие второго фронта беспричинно откладывалось вновь и вновь. Рузвельт был не в состоянии уследить за потоком слов этой полной, немолодой, черноволосой, слишком энергичной, может быть, даже назойливой

женщины, но из вежливости время от времени повторял: «Да… Конечно… Очень интересно…» Причем нередко произносил эта слова невпопад.

Сейчас Рузвельт вдруг подумал: «Как странно, что меня, столько сил отдавшего русскому вопросу, оказавшегося лицом к лицу с ним в первое свое президентство и сейчас, столько лет спустя, опять поглощенного проблемами, связанными с Россией, вот уже второй раз рисует именно русская художница».

«Перст божий!» — сказал он себе, внутренне усмехнувшись.

Пришедшая ему в голову мысль об этом странном совпадения невольно заинтересовала его.

— Насколько я знаю, вы происходите из богатой русской семьи, миссис Шуматова? — спросил президент.

— Да, сэр, — опуская глаза на уже появившийся на бумаге набросок, ответила Шуматова. — Моей семье принадлежали две деревни и тысячи десятин земли.

— Как, как? — с интересом переспросил Рузвельт.

— Ах, простите, сэр, — поспешно сказала Шуматова, — русская десятина — это около трех акров.

— Значит, вы были богаче меня, — с усмешкой произнес президент.

— Я все потеряла, а вы многое приобрели, — с несвойственной ей горечью отозвалась Шуматова.

— Где вы жили в России? — пропуская ее слова мимо ушей, спросил Рузвельт.

— Родилась в Харькове, но вскоре вернулась в наше родовое имение Шидеево.

— Харьков я знаю, — задумчиво сказал Рузвельт, — он не раз упоминался в военных сводках. А Ши…

— Шидеево. На Украине.

— Вам, наверное, будет приятно узнать, что эта республика имеет все шансы получить право на самостоятельный голос в будущей Организации Объединенных Наций?

— Кажется, не без вашей протекции, мистер президент?

— По протекции, если вам хочется употребить это слово, миллионов украинцев, погибших в боях против Гитлера.

— Так или иначе, мистер президент, по вашему росчерку пера Америка признала Россию. В результате — простите меня за дерзость — было узаконено то, что моя семья лишилась своего состояния.

Все, кто был в комнате, ждали, что Рузвельт вспылит и бросит Шуматовой одну из своих убийственно-насмешливых фраз.

Но, к их удивлению, президент был настроен миролюбиво.

— Знаете ли, миссис Шуматова, — щурясь, сказал он. — Я вообще люблю принимать законы молниеносно… Раз — проект! — Два — закон! Не терплю бюрократических проволочек! Вы сказали, что Америка признала Россию одним росчерком моего пера? Вы недалеки от истины. Знаете, как это произошло? Так и быть, открою вам государственную тайну. В 1933 году моя жена побывала в одной из наших школ. В классной комнате она увидела карту с большим белым пятном. «Что это, — спросила она, — Северный полюс? Но тогда он явно не на месте…» Ей разъяснили, что подлинное название этого пятна упоминать не разрешается. Это и была Советская Россия. История с пятном показалась мне бюрократической глупостью, и я написал президенту Калинину письмо с предложением прислать своих представителей для переговоров. Вот и все. Раз, два, и признание!

Заметив, что Люси делает ей умоляющие знаки, Шуматова сдержалась и не стала возражать.

А Рузвельт молча опустил голову. Еще десять минут назад Шуматова наверняка попросила бы его не изменять позы. Но сейчас она не решалась сделать это.

«Значит, так, — думал Рузвельт. — Значит, одним росчерком пера…»

Прошлое вдруг хлынуло на него, как шквал, как прилив огромной океанской волны.

Нет, конечно, нет! Все это было совсем не так!..

Во время разговора с Шуматовой в сознании Рузвельта включился какой-то тайный механизм, тот самый, который автоматически приходил в действие перед сном. Это о нем он говорил Люси, когда они сидели рядом в машине на вершине горы. Путешествие мысли!

Поделиться с друзьями: