Неоконченный портрет. Нюрнбергские призраки

— Хорошо… Давайте продолжать.

…Внезапно дверь в комнату, где сидел президент, распахнулась.

На пороге стояла Грэйс Талли. Взглянув на ее раскрасневшееся лицо и горящие глаза, Рузвельт понял: что-то случилось.

— Я… я, простите, мистер президент, я так бежала из коттеджа, где коммутатор… Мне хотелось скорее, как можно скорее…

— Так что же ты медлишь? — воскликнул Рузвельт, которому мгновенно передалось волнение секретаря. — Скажи наконец, в чем дело!

— Я хотела было позвонить вам, но потом подумала, что там, на линии, могут возникнуть помехи… Или он может…

— Да скажи наконец толком! Какая линия, кто может, что может?! — перебил ее президент.

— Гопкинс, сэр, у телефона. Гарри Гопкинс! — не произнесла, а скорее выдохнула Грэйс Талли.

Когда Рузвельт узнал, что Гопкинсу дали сильное снотворное, он решил отложить разговор с ним до следующего дня. А потом, погрузившись в раздумья, уже не вспоминал о своем намерении связаться с «Мэйо Клиник».

Но сейчас слова Талли привели президента в возбуждение, какого он давно не испытывал.

— Где Гарри? — воскликнул Рузвельт.

— Гарри? Но вы же знаете, он в Рочестере, в больнице!

— О господи, я спрашиваю: какой телефон?! Откуда надо говорить? С коммутатора? Приттиман, коляску!

— Приттиман вам не нужен, сэр, и коляска тоже не нужна, — торопливо проговорила Талли. — Вы можете разговаривать отсюда, линия переключена на этот телефон… — Она ткнула пальцем в коричневый аппарат на письменном столе президента. Рузвельт схватил трубку и крикнул срывающимся голосом:

— Гарри? Это ты, Гарри?

В трубке послышался гул.

— Гарри! — нетерпеливо повторил президент, прижимая трубку к уху и чуть ли не касаясь губами микрофона. — Ты слышишь меня?

— Мистер президент! — раздался в трубке мужской голос. Но он был не похож на голос Гопкинса. То ли его так изменила болезнь, то ли это искажение на спецлинии…

— Гарри, это ты? — неуверенно спросил Рузвельт.

— Нет, мистер президент, — послышалось в ответ, — я дежурный врач. Сейчас связь будет переключена на мистера Гопкинса.

— Как же вы посмели разбудить его? — с несвойственной ему резкостью воскликнул Рузвельт.

— Хэлло, мистер президент! — раздалось в трубке.

Теперь ни гул на линии, ни столь нехарактерная для Гопкинса слабость в голосе не могли ввести президента в заблуждение: с ним говорил его любимый помощник.

— Гарри, извини, что потревожил тебя, — взволнованно произнес Рузвельт. — Тебя разбудили? Я ведь категорически запретил…

— Меня разбудил господь бог, а он… не подчиняется… даже президентам.

Да, подумал Рузвельт, Гопкинс пытается острить, чтобы успокоить своего босса, но тем не менее очевидно, что каждое слово дается ему с большим трудом.

— Ты знаешь, у нас с тобой лишь несколько минут. Поэтому говорю коротко. Мне нужен твой совет… Ты слышишь меня? — тревожно спросил президент.

— Слышу, берегите минуты, сэр! — ответил Гопкинс.

— Дело в том… — начал Рузвельт, но Гарри прервал его словами:

— Поздравляю вас с близкой победой. Важнее этого дела ничего быть не может!

Сейчас он говорил чуть громче, чем раньше, и президент с болью в душе представил себе, чего стоят Гопкинсу эти усилия.

— Теперь я слушаю вас. — На этот раз Рузвельт скорее угадал слова Гопкинса, чем разобрал их.

— Гарри, я получил от Сталина два письма, — торопливо, но стараясь говорить очень четко, сказал президент. — Они написаны со сдержанной яростью. Первое касается бернского инцидента. Сталин употребляет в этой связи все мыслимые слова, разве что кроме слова «предательство». Во втором письме содержится упрек, что мы срываем пункты ялтинского соглашения, касающиеся Польши. Я уже не первый день ломаю себе голову над проектами ответа, пытаясь совместить несовместимое: признание и отрицание, готовность погасить конфликт и нежелание ронять свое достоинство. Короче, в чем-то оправдаться, в чем-то обвинить. Но я опасаюсь, Гарри!

— Чего?

— Гнева Сталина… Ведь я привык иметь дело с западными дипломатами и нашими политиканами. А Сталина я знаю фактически очень мало. Боюсь, что в создавшейся ситуации он может взять назад и свое «японское обещание» и свое согласие поддержать идею ООН. А для нас все это жизненно важно… Я хочу знать твое мнение: каким должен быть ответ на его письма? Надо ли мне полностью все отрицать? Или извиниться? Должен ли я выдвигать контробвинения или, напротив, льстить Сталину? Подумай, Гарри, ведь от нашего союза с Россией зависит не только будущее Америки, но и судьба всего мира!..

Рузвельт взглянул на часы.

— Мы говорим уже целых пять минут, Гарри! — испуганно сказал он. — Отвечай, прошу тебя!

— Я не оракул, не дельфийская пифия, — тихо произнес Гопкинс. — Я должен подумать.

— Но у нас нет времени! — воскликнул президент и тут же содрогнулся от мысли, что Гопкинс может истолковать эти слова неправильно.

— Времени у меня больше, чем золота в Форт-Ноксе, — с легко угадываемой усмешкой сказал Гарри.

— И все же я прошу тебя поскорее! Мне нужен какой-то ориентир!

— Хорошо. Я попробую разорваться между вами, мистер президент, и господом богом, которому я, видимо, тоже срочно понадобился. Что вам сказать?.. Вы знаете мое мнение о Сталине — я не считаю его диктатором в том смысле, в каком это слово употребляют херстовские газеты. Но не подлежит сомнению, что власть его велика… О будущем мира он думает не меньше, чем мы с вами, — в этом я твердо убежден… Ваш ответ, по-моему, должен быть сугубо деловым. Никаких эмоций. Директор солидного банка пишет письмо своему самому солидному клиенту — я бы это так определил… Отвяжитесь!

— Что? — удивленно переспросил Рузвельт.

— Это я медикам, которые уже ломятся в дверь палаты. До свидания, мистер президент, а может быть, и прощайте!

Гопкинс умолк.

И снова в трубке раздался энергичный голос врача:

— Простите, мистер президент, но я выполняю свой долг. Пациент провел бессонную ночь…

— Я понимаю, док! — упавшим голосом сказал Рузвельт. — Лечите его! Умоляю, лечите так, как лечили бы меня. Нет, нет, еще лучше!

Некоторое время президент сжимал трубку в руке, сжимал так крепко, что трубка разогрелась. Потом медленно опустил ее на рычаг. Затем восстановил в памяти все, что сказал Гопкинс…