Неоконченный портрет

Она признала, что поступила безнравственно. Она попыталась сделать то, в чем обвиняла Дермота, — попыталась бросить Джуди.

— Я чувствовала, — сказала она, — что могла загладить свою вину, лишь живя ради Джуди, о себе же не думать больше никогда… Мне было так стыдно…

Она, мисс Худ и Джуди уехали в Швейцарию.

Дермот написал ей туда, вложив в письмо то, что нужно было для оформления развода.

Какое-то время она с этим ничего не делала.

— Понимаете, слишком я была растеряна, — сказала она. — Раз он просит, значит надо это выполнить, только бы меня оставили в покое… Я боялась… боялась, что со мной еще что-нибудь случится. Я боюсь с тех самых пор как…

В общем я не знала, как быть… Дермот считал, что я ничего не делаю в отместку ему… Это не так. Я обещала Джуди, что не отпущу ее отца… И вот готова была уступить, только потому, что отвратительно трусила… мне так хотелось… о, как мне хотелось… чтобы они с Марджори объединились — тогда бы я смогла развестись с ними… Я могла бы тогда сказать Джуди: «У меня не было другого выхода»… Дермот написал мне, что как считают все его друзья, вела я себя позорно… все его друзья… те же самые слова!

Я затаилась… я просто хотела отдохнуть… где-нибудь, чтобы мне было спокойно… где бы Дермот не мог добраться до меня. Я была в ужасе, что вот он опять появится и начнет беситься… на меня… но нельзя уступать только потому, что тебя запугали. Это непорядочно. Я трусиха, я знаю — я всегда была трусихой… я ненавижу шум и скандалы все, что угодно, только бы меня оставили в покое… Но я не уступаю, потому что боюсь. Я держалась до конца…

В Швейцарии я снова окрепла… Невозможно передать, как это замечательно. Не плакать всякий раз, как надо подниматься в гору. Не испытывать тошноты при виде пищи. И прошли те жуткие невралгические боли в голове. Душевная боль и физические страдания — когда это бывает сразу вместе, — человеку не по силам… Можно вытерпеть либо то, либо другое, но не то и другое вместе…

Когда я снова почувствовала себя совсем здоровой, я вернулась в Англию. Написала Дермоту. Сказала, что в разводы не верю… А верю (хотя, может, сам он это считает старомодным и неправильным) в то, что надо сохранять семью и терпеть ради детей. Нередко слышишь, писала я, что детям лучше, если родители, которые друг с другом не ладят, расстаются. По-моему, писала я, это неправильно. Детям нужны родители — оба родителя — потому что это их родная плоть и кровь… ссоры и пререкания вовсе не имеют для детей такого значения, как думают взрослые, — возможно это даже им на пользу. Учит их жизни… В моей семье было слишком много счастья. И выросла я дурочкой… Я написала также, что мы с ним никогда не ссорились. Всегда ладили…

«Не думаю, — писала я, что любовным интрижкам на стороне стоит придавать большое значение»… Он может быть вполне свободен — главное, чтобы он был добр к Джуди, был хорошим ей отцом. И я написала ему снова что знаю: он для Джуди значит куда больше, чем я буду когда-либо значить. Я ей нужна физически — как маленькому зверьку, когда он бывает болен, а вот духовная связь у нее с ним.

Если он вернется, писала я, то не услышит от меня ни слова упрека. Почему бы нам не проявить друг к другу доброту, раз оба мы так настрадались, спрашивала я.

Выбор за ним, писала я, но пусть не забывает, что разводиться я не хочу и не верю в развод, и что если он выберет развод, то вся ответственность падет на него.

В ответ он прислал новые доказательства необходимости развода…

— Я развелась с ним…

Это был кошмар, — этот развод…

Стоять перед кучей людей… отвечать на вопросы… на вопросы очень интимного характера… про горничных…

Я ненавидела все это. Меня от этого тошнило.

Наверно, легче уж быть разведенной. Тогда не придется стоять там…

Словом, как видите, я уступила. Дермот своего добился. С таким же успехом я могла бы уступить и в самом начале и избавить себя от массы огорчений и страданий…

Не знаю, радоваться ли мне, что не уступила раньше, или нет…

И не знаю, почему я всё же уступила — потому, что устала и хотела покоя, или потому, что убедилась: это единственное, что стоит сделать, или потому, что все-таки хотела уступить Дермоту…

Иногда мне кажется, что из-за последнего…

Вот почему я с тех пор всегда чувствую себя виноватой, когда Джуди смотрит на меня…

Ведь получалось так, что я предала Джуди ради Дермота.

Глава вторая Размышления

Дермот женился на Марджори Коннелл через несколько дней после того, как суд вынес окончательное решение.

Я полюбопытствовал, как относилась Селия к сопернице. Она так мало рассказывала о ней, как будто той и не было. Она не стала говорить, будто слабовольного Дермота совратили с пути, хотя именно на это обманутые жены чаще всего и ссылаются.

Селия ответила на мой вопрос сразу же и честно.

— Не думаю, что его сбили с пути истинного. Марджори? Что я думала о ней? Не помню… Это казалось не важным. Важно было то, что происходило с Дермотом и со мной, а не с Марджори. Его бесчеловечное отношение ко мне — вот чего я не могла пережить…

И в этом, мне кажется, я вижу то, что сама Селия увидеть не сможет. Она с нежностью относилась к собственным страданиям. Если бы к шапочке Дермота, когда он был ребенком пришпилили бабочку, он бы не расстроился. Он бы твердо решил, что бабочке это нравится!

Именно так он относился и к Селии. Он любил Селию, но хотел иметь рядом Марджори. Он был по существу высоконравственным молодым человеком. Чтобы жениться на Марджори, ему надо было избавиться от Селии. Но поскольку он любил Селию, он хотел, чтобы эта его идея и ей пришлась по душе. Когда Селия воспротивилась, он разозлился. И оттого, что ему было плохо, когда он обижал ее, он обижал ее еще сильнее — с совершенно ненужной безжалостностью… Я могу понять это, я почти могу посочувствовать…

Допусти он мысль, что он жесток по отношению к Селии, он бы так себя вести не смог… Как многие другие безжалостно честные мужчины, он не был честен по отношению к самому себе. Он считал себя лучше, чем был на самом деле…

Он хотел быть с Марджори и должен был ее получить. Он всегда добивался того, чего хотел, и жизнь с Селией его в этом смысле лучше не сделала.

В Селии, я думаю, он любил ее красоту и только…

Она же полюбила его крепко и навсегда. Он был, как она однажды выразилась, у нее в крови…

И она цеплялась за него. А Дермот не переносил, когда за него цеплялись. В Селии было мало огня, а женщина, в которой мало огня, с мужчиной не справится.

Вот в Мириам сидел бес. Несмотря на всю ее любовь к Джону, мне не верится, что ему всегда было с ней легко. Она обожала его, но и терзала. А в мужчине сидит зверь, которому нравится, когда ему идут наперекор.

У Мириам было то, чего не хватало Селии. То, что грубо можно было бы назвать, наверное, нахальной смелостью.

Когда Селия начала противиться Дермоту, было уже поздно…

Она сама признает, что о Дермоте стала думать по-другому теперь, когда ее больше не сбивала с толку его неожиданно проявившаяся жестокость.

— Сначала, — говорит она, — выглядело так, будто я всегда его любила и делала все, как он хотел, а потом, когда он мне впервые в самом деле понадобился, когда у меня было горе, он повернулся и нанес мне удар в спину. Сказано это, наверное, несколько газетным языком, но я выразила то, что чувствовала… Есть в Библии слова, которые передают это в точности. — Селия помолчала и процитировала: — «Ибо не враг поносит меня — это я перенес бы; не ненавистник мой величается надо мною, — от него я укрылся бы; который был для меня то же, что я — друг мой и близкий мой». Как раз это-то и обижало. «Друг мой и близкий мой».