Непарадигматическая лингвистика

Окончания всех лиц единственного числа аориста и 3-го лица множественного числа: *-m, *-s, *-t, *-nt отличаются, по А. Н. Савченко, от соответствующих окончаний презента только отсутствием конечного который [Савченко 1974/2003: 279] называется частицей-показателем настоящего времени.

1– е лицо множественного числа аориста, по мнению А. Н. Савченко, имело два варианта: *-mes/-mos; *-me/-mo.

2– е лицо имело окончание *-te.

И здесь небезынтересным можно считать мнение А. Н. Савченко о том, что основы глагола не выражали времени: время выражалось окончаниями, но при этом основы презента выражали длительность действия, а основы аориста – действие как факт, независимо от длительности или законченности. Поэтому, по мнению А. Н. Савченко, понятие «имперфекта» вообще условно: это глагольные формы, в санскрите и греческом образованные от основ презента, но с окончаниями, как в аористе, и с аугментом.

Окончание 3-го лица *4ъ сохранилось только в санскрите (см. выше исследование об этом окончании Шмальштига).

Перфект

Его окончания восстанавливаются в книге А. Н. Савченко следующим образом:

1– е лицо – *-ha;

2– е лицо – *-tha;

3– е лицо – *-e.

Окончание первого лица множественного числа – то же, что в презенте и аористе.

Второе и третье лица множественного числа отчетливым образом не восстанавливаются.

Само значение перфекта, по А. Н. Савченко, не было выражением прошедшего времени: «состояние, им выражавшееся, существовало в настоящем, а действие, вызвавшее это состояние, в прошлом» [Савченко 1974/2003: 284].

Вывод из этого также представляется небезынтересным: «Таким образом, перфект занимал особое положение в грамматической системе индоевропейского глагола. Это объясняется тем, что он был пережитком несколько иной грамматической системы, существовавшей в праиндоевропейском языке на древнейшей стадии его развития» [Там же: 284].

Мы оставляем без анализа те разделы книги, которые посвящены формам футурума и формам наклонения, как формам явно позднейшим и разнообразным по языкам.

А. Н. Савченко кратко останавливается на интересной категории инъюнктива, имеющего значение разнообразное и неопределенное. Эта форма признается А. Н. Савченко наиболее архаичной, приобретающей значение только в контексте и также, вероятно, являющейся «остатком весьма древней праиндоевропейской категории».

Наибольшее внимание автор уделяет формам медия, который «прошел сложный путь развития в праиндоевропейском языке», и следы этого пути «отразились в разных языках по-разному». Именно медий и был маркированной категорией, отражавшей «средний» залог.

Среди медиальных форм реконструируются «первичные» и «вторичные» окончания презента, имевшие геодиалектную дистрибуцию.

«Первичные» окончания (перечисляются лингвистически достоверные формы трех лиц единственного числа и формы 3-го лица множественного): *-ai, *-sai, *-tai, *-ntai.

«Вторичные» окончания (те же формы): *-e (только у тематических глаголов), *-so, *-to, *-nto.

Совершенно очевидно, что этот набор флексий не «особый», а соотносится с флексиями презента и аориста [97] .

Сразу, однако, видно, что парадигматическая «нормальная наука» здесь давит на исследователя. Примером этого являются рассуждения А. Н. Савченко о том, что данные ряда языков (итало-кельтские, санскрит и др.) обнаруживают еще третий ряд окончаний медия: *-ha, *-tha, *-a, *-r.

97

См. по этому же поводу далее иные предположения: ««Вторичные» окончания медия *-so, *-to, *-nto, как мы уже видели, также не выражали первоначально ни времени, ни залога. По-видимому, они были фонетическими вариантами окончаний *-s, *-t, *-nt, причем древнейшими» [Савченко 1974/ 2003: 324].

«Эти три ряда не могли составить единую систему, потому что в презенте, аористе и наклонениях противопоставлялись только «первичные» и «вторичные» окончания. (…) По-видимому, перед нами – различные системы, сложившиеся на различных этапах развития праиндоевропейского языка» [Савченко 1974/ 2003: 303]. Далее интересно то его замечание, что «вторичные» окончания, по мнению А. Н. Савченко, первоначально не были показателями медия, а его древнейшими показателями были окончания: *-ha, *-tha, *-a, *-r. Только в хеттском языке они составляют систему, а в других индоевропейских языках «существуют как уцелевшие обломки какой-то иной системы».

Само значение медия связано прежде всего с непереходностью. Но, по мнению А. Н. Савченко, это свойство медия было приобретено позднее, а на первоначальном этапе медий обозначал состояние. В этом отношении он был очень близок к перфекту, имея с ним общее происхождение, то есть восходя к более древней общей категории состояния.

В заключение этого необходимого, как нам кажется, обзора раздела «Глагол» книги А. Н. Савченко мы считаем нужным обратить внимание на то, что автор ее практически приближается к высказанным через 10—15 лет идеям Ф. Адрадоса и К. Шилдза, о которых мы говорили, но никак не может отрешиться от давления принятой тогда парадигмы. Мы уже не раз подчеркивали, что он ощущает потребность нащупать какую-то неясную древнейшую парадигму и ищет ее осколки в различных формах. Именно поэтому был предпринят пересказ этой главы о глаголе его книги. Искомая в ней «древнейшая парадигма» – это и. – е. Стадии I, по Ф. Адрадосу. Трудности представляет для А. Н. Савченко решение о хронологии хеттского. С одной стороны, он «утратил», в частности, аорист. «Однако тот факт, что во втором тысячелетии до нашей эры аорист уже был полностью утрачен, заставляет думать, что хеттский и не унаследовал от праиндоевропейского вполне сложившейся категории аориста» [Савченко 1974/2003: 320]. С другой стороны, «Отличие хеттской глагольной системы определяется тем, что она отражает индоевропейскую систему более раннего периода» [Там же: 322]. В системе Адрадоса– Шилдза это и. – е. Стадии II.

§ 7. Партикулы и « имя»

Пожалуй, сама идея многосоставности словоформы, включающей в себя «местоименные» показатели, началась с именных форм, а в дальнейшем эта «местоименность» окончаний стала неким общим местом таксономической лингвистики. Во всяком случае, с этой идеей не спорят.

Разумеется, с наибольшей страстью и эмоциональной убедительностью эта идея была выражена у Фр. Шпехта в книге, писавшейся всю Вторую мировую войну и сразу после выхода ставшей очень популярной [Specht 1947].

Происхождение индоевропейских именных парадигм Фр. Шпехт видит в соединении именных основ, точнее, нужно сказать, корней, с последовательно к ним «приклеивающимися» личными и указательными местоимениями.

Глядя сейчас на его фундаментальное развертывание именных парадигм в их становлении, видишь следующую эскалацию наращений. Сначала возникали лексические классы. Причем не равные по значимости для человека, а имеющие коммуникативные приоритеты. Далее возникали основы, как атематические, так и тематические. Первой появилась двухпадежная система: Casus rectus и Casus obliquus. Затем – падежные системы в разных вариантах.

Все сказанное выше является фактом общеизвестным. Значительным является наглядность демонстрации Шпехтом «вечного возвращения» практически одних и тех же расширителей имени (Erweiterungen), которые, однако, присоединяясь к именному «входу», меняли свое значение и свои функции. Тем самым, анализируя книгу Фр. Шпехта, мы наблюдаем именную парадигму в становлении.

Среди этих упомянутых расширителей Фр. Шпехт видит три основных (точнее, изначальных): k/g, t/d, s. Сначала они создают лексически значимые основы. Например, – t как бы одушевляет предметы, выделяя части тела. Ср. славянское ного-ть, ко-го-ть и др.

Расширителями были и другие «местоимения». В частности, это i, u, n, e/o, men/mn (bh), r/l и др.

Ре-интерпретируя его анализ, мы можем сказать, что одни и те же элементы в процессе эволюции именной парадигмы осуществляли переход от формирования «по-словной» семантики к семантике «полу-синтаксической», добавляя показатели ich-дейкси-са и der-дейксиса. Затем происходила дальнейшая грамматикализация этих показателей, и создавалась именная парадигма в привычном для нас виде. Совершенно очевидно, что сквозь все эти диахронические изменения проходит самоутверждение одной и той же категории – категории определенности, поскольку первичное выделение одушевленного существа, частей тела и под. есть вполне интерпретируемая маркированность. Фр. Шпехт в качестве ich-дейксиса приводит «местоимение» i, а в качестве отдаленного дейксиса – t/d. Таким образом, как пишет Фр. Шпехт, «Der nominale i-Stamm ist nicht weiter als eine Zusammensetzung der blossen Wurzel mit dem Demonstrativpronomen i» [Specht 1947: 303] [«Именное i-склонение есть ничто иное, как объединение голого корня с указательным местоимением i»].