Непобежденная крепость

«Июль месяц 1880 года мне пришлось прожить в деревне Дубровке, на Неве, около Ладожского озера, – «вроде как на даче», по словам моего хозяина.

Как-то раз вечерком заходит ко мне этот хозяин и спрашивает, не поеду ли я в Шлюсин.

Шлюсином народ величает здесь уездный город Шлиссельбург.

– Там завтра (разговор происходил 7 июля) престольный праздник Казанской Божией Матери… Явленная икона… Народу, что на этот праздник собирается, – страсть! Со всех мест. Пароходы только лишь успевают перевозить… Икона чудотворная, многим, говорят, помогает… И явилась-то она спервоначалу в крепости, а уж опосля ее, значит, в город перенесли. Одначе этот день и поныне в крепости соблюдают. Невольников выпущают во двор, и ходят они по двору на воле целый день… Крепость и ту на этот день отворяют и всех, кто, значит, только пожелает, – всех туда пущают. Такое уже разрешение, стало быть: что хошь смотри».

Герою очерка захотелось побывать в знаменитой тюрьме, и он отправился в путь.

«Катер подъезжает к пристани. Мы выходим на крохотный клочок берега, примыкающий к крепостной стене. Почти в самой средине стены высится широкая массивная башня, называемая Государевой. Через эту башню идет ход в крепость. День и ночь ход этот оберегается крепким караулом. Нас пропускают, однако, без всяких процедур и затруднений.

Направо и налево от входа, вдоль крепостных стен, расположены помещения для арестантов и конвоя. Тут же помещаются различные мастерские. Крепостной двор представляет собою маленькую площадку, стиснутую со всех сторон угрюмыми тюремными стенами. На этой площадке расположены церковь, дом коменданта крепости, разные службы и другие постройки, в которых помещаются офицеры, доктор, священник и т.д. Зелень газонов и небольшие группы деревьев, расположенные между постройками, не в состоянии смягчить тяжелого впечатления, навеваемого общим видом тюремных стен и башен.

Все приехавшие на катере направились в церковь. Но оказалось, что мы опоздали: обедня уже окончилась, и священник вместе с явленной иконой уехал в город для участия в крестном ходе. Нас встретил лишь один церковный сторож…»

Дальше идет рассказ о том, как герой осматривает тюремные помещения и слушает рассказы тюремщиков-экскурсоводов.

«Мы приблизились к крепостной стене. В средине ее, начиная от поверхности земли, выделялось довольно большое отверстие полукруглой формы. От него шел спуск вниз – узкая лестница со ступеньками из белых плит вела в глубь земли. Вокруг на земле лежали груды старого кирпича и камня. Спустившись по лестнице вниз, мы очутились на дне подземелья, представлявшего собою довольно просторную комнату со стенами, выложенными кирпичом.

– Это подземелье, ход и лестница – все это было замуравлено. Только недавно их очистили от кирпича и камня… Обратите внимание на кладку кирпича в этих стенах. Замечаете ли вы, что в средине стен кладка имеет совершенно другой характер, чем в остальных местах? Даже кирпич другой. Ясно, что здесь существовал когда-то ход, который был замуравлен впоследствии. Постучите сюда палкой. Слышите? Звук совершенно другой, чем в остальных местах, – точно там, дальше пустое пространство. Может быть, там-то и существовали те подземные камеры, о которых рассказывают легенды. Недаром же почти все убеждены, что здесь существовали пытки. Многие, осматривая казематы, ищут следы крови на стенах! Рассказывают, что многих узников держали в течение всей жизни в наклонном положении… Однако здесь так холодно и сыро, что меня пробирает дрожь…

Мы вступили в коридор, чуть-чуть освещенный узкой полоской света, падавшего откуда-то сверху. На нас пахнуло гнилою сыростью подвала…

Тяжелая дверь, скрипя заржавленными петлями, тихо отворилась…

Представьте себе пещеру – мрачную, потрясающе мрачную пещеру, высеченную в каменной массе, с двумя дырами, просверленными в этой массе. Эти дыры заменяют окна. Они сделаны так высоко, что даже стоя на полу, или, вернее, на дне этой пещеры, вы не в состоянии что-нибудь видеть в эти окна. Но если бы даже вам удалось заглянуть в необыкновенно глубокие оконные ниши, то вы не увидели бы ничего, кроме позеленелых стекол в толстых переплетах рам да еще более толстых и частых железных решеток. Луч солнца вовеки не проникнет сюда, не осветит, не разгонит вечного мрака, вечных сумерек, что сгустились в темных углах этой «кельи». Смертью и гробом веет от стен и сводов этого подвала. Вы испытываете ощущение, какое овладевает человеком, попавшим в могильный склеп. Как далеко кажутся отсюда та жизнь, те люди, тот мир, среди которых вы только что жили и действовали!

Сыростью, затхлою гнилью насквозь пропитан спертый воздух. Дух спирает от этого воздуха, легкие отказываются работать. Перед глазами встают зеленые круги и пятна…»

Интересно, что брошюра Александра Степановича Пругавина, описывающая Шлиссельбургскую крепость накануне появления там народовольцев, вышла только четверть века спустя, накануне освобождения из крепости последних членов «Народной воли».

Осталось тогда в крепости всего несколько эсеров.

Эсер Григорий Гершуни назвал прощание с народовольцами сдачей крепости: ««Народная воля» сдавала крепость своей преемнице, Партии социалистов-революционеров…»

Он же сказал тогда прочувствованную речь: «Не в традициях русских революционеров взаимные излияния чувств. Но необычность настоящего момента, неизвестность, увидимся мы или нет, обязывают нас высказать вам хоть часть того, что сказать должно было бы.

Партия социалистов-революционеров считает себя духовной наследницей «Народной воли». Мечтой и стремлением пионеров ПСР было вдохнуть в молодую партию тот дух революционной стойкости, гражданского мужества и беззаветной преданности народному делу, которым так сильна была «Народная воля» и который покрыл ее такой неувядаемой славой. Вы – последние могикане пленной, разбитой партии. Сегодня ее старая гвардия, отслужив все возможные и невозможные сроки, оставляет Шлиссельбург и передает нам, молодым солдатам молодой партии, свое знамя.

Помните: мы знаем, что то знамя облито кровью погибших здесь товарищей. Мы знаем, что оно переходит к нам чистым и незапятнанным, что таковым же мы должны его сдать нашим преемникам, если таковые еще, к несчастью, будут. И мы надеемся, что эта задача окажется нам по силам.

Уходя отсюда, вы, восемь человек, уносите 203 года тюремного заключения. Ноша чудовищная, почти невероятная. И если вы под тяжестью ее не пали, товарищи, вы честные, надежные носильщики. Вот чувства, волнующие сегодня нас, остающихся, и тех, которые ждут вас там, за стенами этой тюрьмы…» 50 .

50

Гершуни Г. Из недавнего прошлого. – М.: Земля и воля, 1917. – С. 197-199.

После этого, когда увезли и эсеров, снова можно стало попасть в крепость на экскурсию, пока в 1907 году не началось здесь строительство новой каторжной тюрьмы.

Так что не очень-то и долго в Шлиссельбурге, как выразился герой очерка А.С. Пругавина, двери отворяли для «всех, кто, значит, только пожелает…»

Впрочем, для нас сейчас существеннее свидетельство А.С. Пругавина, что Шлиссельбургский чудотворный образ Казанской Божией Матери находился в крепости перед прибытием туда народовольцев…

6

Шлиссельбургский образ Казанской иконы Божией Матери находился в крепости и тогда, когда привезли в Шлиссельбург нового вечника – Варфоломея Стояна (Чайкина).

После приговора суда в Казани Варфоломей Стоян отбывал наказание в мариупольской тюрьме, но вскоре бежал оттуда посредством подкопа. Считается, что он принимал участие и в революционной смуте, укрывая бунтовщиков и занимаясь вместе с ними грабежами и налетами. После завершения смуты 1905 года Варфоломей Стоян был схвачен при подстроенном полицией фиктивном ограблении ювелирного магазина в Ярославле. Его снова судили, и теперь он был помещен в Шлиссельбургскую крепость на пожизненную каторгу.

Совпадение поразительное.

Столь близкое соседство Шлиссельбургского чудотворного списка Казанской иконы Божией Матери и человека, уничтожившего чудотворный первообраз Казанской иконы, создает столь сильное драматургическое напряжение, что, перебирая документы, испытываешь ощущение, будто читаешь чью-то пьесу.

Вот, например, допрос Варфоломея Стояна в Шлиссельбургской крепости жандармским подполковником Михаилом Васильевичем Прогнаевским.

Допрос этот состоялся в 1912 году и был продиктован теми сомнениями, которые появились после расследования преступления и суда в Казани.