Непокорные

Глава 10. Первые впечатления

Любое начало тяжело, но великие усилия принесли плоды и новое, о котором они мечтали и спорили в тревожные зимние вечера в Ювяскюля, стало настоящим. Семья переехала и обосновалась. Петроградские Зиглеры пустили корни в Германии. Вместе с ними были захвачены центростремительным потоком событий Сергей Кравцов и его мать Наталья Андреевна. Другого выбора, как следовать за родственниками, у них не было. Oни обвыкались в непривычном мире. Наступил канун рождества 1925 года. В этот торжественный и таинственный день новообретенное жилище Зиглеров и Кравцовых было полно гостей. Снаружи завывала метель и трещал мороз, но внутри было тепло и приятно. Там все преобразилось. Полы больше не скрипели, исправные торшеры и настольные лампы бросали мягкий свет на собравшуюся веселую компанию, вымытые и покрашенные стены создавали уют, и в щегольских каминах красно-синим пламенем горели осиновые поленья. Разноцветные гирлянды поблескивающие на балках потолка, обвивали оконные рамы и разукрашенную елку, возвышавшуюся посередине помещения. Из кухни доносился ароматный запах готовящейся пищи и за праздничным столом пировала их обширная семья. Борис и Сергей, оба в университетских суконных мундирах, были вовлечены в оживленную беседу с сияющей и кокетливой Натальей Андреевной и ее кавалером по имени Эберхард; на другом конце стола повзрослевшая Аня, вооруженная ножом и вилкой, разрезала отбивную на своей тарелке; рядом с ней — университетский приятель Сергея, кареглазый шатен лет двадцати, — рассказывал ей что-то забавное, отчего девушка еле сдерживалась, чтобы не рассмеяться; но не все было благополучно — Зинаида Андреевна с потухшим взором и во вдовьей траурной одежде передавала блюдо с салатом скорбной, обветшавшей и полуслепой Матильде Францевне, доставленной в инвалидной коляске. Год, прошедший со дня кончины Фридриха, не излечил их горя, да и было ли оно излечимо в этом мире? Накануне смерти Фридрих был бледен, жаловался на боль, теснившуюся в груди, усталость и одышку. Вернувшись с работы в дойном цеху, он рано лег спать, но наутро не проснулся. Зинаида Андреевна нашла его, когда он уже был холодный. Похоронили Фридриха на местном кладбище по-лютеранскому обряду. После него остались сбережения в банке, состоявшие из выручки от продажи дома в Финляндии и остатков аванса за поход на Петроград, и исписанная от корки до корки толстая тетрадь в клеенчатой обложке. Деньги помогли детям продолжить образование и поступить высшую школу, а тетрадь Зинаида Андреевна дала себе слово однажды прочитать. С понурой головой она поднялась и пошла на кухню проверить кастрюли в печи. Тем временем алкоголь развязал языки собравшимся в доме и разговоры становились все громче. «Wir National — Sozialisten verachten Regierung Ebert. Мы, национал — социалисты, презираем правительство Эберта. Германии нужен железный кулак. Ей нужен вождь, который применив силу, выведет страну из тупика и наведет порядок раз и навсегда,» Эберхард отхлебнул пильзнер из массивной стеклянной кружки, но продолжал крепко держать ее в своей мозолистой руке. Его простодушное, раскрасневшееся лицо и добрые глаза выражали искреннее негодование. Он был похож на молодого пролетария, силящегося найти дорогу в слишком сложном для него мире. К лацкану его выходного костюма был привинчен красно-белый, круглый значок со свастикой. «Правильно,» согласился Борис. Ему недавно исполнилось двадцать лет и учился он в Technische Universit"at M"unchen, обожал авиацию и в дальнейшем мечтал стать летчиком — испытателем. «Инфляция была катастрофическая. Один фунт стерлингов стоил пятьдесят миллионов немецких марок. За своей недельной зарплатой люди приходили с чемоданами, корзинами и тележками и складывали эту денежную массу туда.» «Население городов голодало, потому что крестьяне отказывались продавать свою продукцию в обмен на ворох падающих в цене банкнот,» вступил в дискуссию Сергей. Он сдвинул со лба прядь непослушных темных волос. Мундир с эмблемой горной академии был узковат для его широких, прямых плеч. «Хорошо, что правительство вняло совету умных людей и ввело рентенмарку. Мы были на пороге бездны.» «Германия готова к приходу героя — спасителя,» вспотевший Эберхард стукнул кружкой об стол. «Кто же он?» Наталья Андреевна удивленно выпрямилась и промокнула платочком свой прелестный носик. Она все еще плохо понимала разговорный немецкий и иногда говорила невпопад. Уроки по изучению языка, которые каждый день на протяжении двух лет давала ей Матильда Францевна, помогли ей, но впереди было еще много работы. Сейчас она мучительно вслушивалась в каждое слово своего замечательного кавалера. «Адольф Гитлер, вот кто!» брякнул Эберхард и вызывающе взглянул на собеседников. В глубине души он смотрел свысока на этих приезжих с востока, искавшим приюта в его стране. Только трое из них имели немецкую кровь, а остальные были бродягами, трусливо бежавшими от коммунистов. Все же ему очень нравилась Наталья, которая несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте, сохранила любовный задор, нежность и пыл; чтобы не обидеть ее, он и принял приглашение провести сочельник в кругу ее семьи. Он находился здесь уже давно, но наслаждался их сердечным гостеприимство. Часы летели как минуты и страсти накалялись. «Герр Гитлер очень яркая личность,» вдохновение осветило лицо Бориса; он расстегнул китель и ослабил узел галстука; крепкое пиво ударилo ему в голову. «Я был на его выступлении в Мюнхене. Этот человек совершенно прав. Его партия выведет нас из тупика и избавит Германию от национального унижения.» Серые глаза Бориса сузились и угловатые брови собрались на переносице в грозную складку. «Я на его стороне. Я восхищаюсь Адольфом Гитлером.» «Ты не один, товарищ,» Эберхард встал и с уважением пожал ему руку. «За нами стоят миллионы обездоленных и ошельмованных Антантой немцев. Придет время и мы восстановим справедливость. Будущее принадлежит нам!»

Сергей не интересовался политикой. Он отвернулся и перевел свое внимание на соседей слева. Было заметно, что Аня и Никита давно нашли общий язык и нравились друг другу. Они болтали без остановки. «Вы когда нибудь бывали в Берлине?» Глаза Никиты ласкали девушку. Он сидел так близко, что почти касался ее. «Нет,» она игриво улыбнулась и вздернула подбородок. «Вы приглашаете?» В ответ Никита надул щеки и вылупил глаза. «В Берлине русских больше, чем в Москве и Питере. Там есть район Шарлоттенбург, где никто уже не говорит по немецки. Это видимость, Анечка, что в Берлине еще остались немцы, они давно покинули город, правда, этого сразу не разберешь, потому как все в немецком платье, котелках или фетровых шляпах, и курят сигары; но если пожелаете разобраться, то подойдите к любому на улице и спросите Was ist dass? Oн не поймет, подпрыгнет на месте и что есть мочи завопит Караул!» Они долго и от души смеялись, как смеются только в юности, когда все кажется легко и безоблачное будущее манит счастьем. «Почему вы ничего не кушаете? Вам у нас не по душе?» Аня подвинула гостю розетку с вареньем. «Что вы, у вас очень хорошо.» Серьезность вернулась к нему; он схватился за голову. «Понимаете, после того как нас выслали из Советского Союза в 22-ом году, папа открыл издательство в Гамбурге. Печатать в общем то было нечего, но заказы мы всегда искали. Вот однажды приезжает партийный товарищ из Ленинграда, достает из портфеля рукопись и просит срочно опубликовать отдельной брошюрой его работу о построении социализма в одной стране. Папе нужны деньги и он скрепя сердцем заказ взял. Теперь наши на него дуются, говорят «Красным вы стали, г-н Калошин». А нам просто на жизнь не хватает, вот и весь сказ.» Никита замолчал и резким движением опрокинул в себя рюмку водки. «Ничего, все образуется,» он закусил огурчиком. «Давайте я вам расскажу как мы тараканов в нашей квартире в прошлом году мышьяком морили.» «Wes Brot ich ess, des Lied ich sing; Чей хлеб я ем, того песню я и пою», перебил его Сергей, цитируя немецкую поговорку. «Твоему родителю следует быть осмотрительнее. Неровен час наши эмигранты примут его за советского агента и подожгут его типографию. Каких только случаев не бывает!» Сергей облокотился поудобнее и задумчиво посмотрел на своего приятеля. «Никто не любит информаторов в своих рядах. Не обязательно красных. Белые эмигранты это большая семья; мы верим друг другу; нельзя нарушать доверие. У одного из наших, кого мы раньше считали нашим, выпало из кармана удостоверение полицейского осведомителя, как раз в тот момент, когда в полночь собутыльники вели его домой. Объяснить он не смог. За это на него так осерчали, что сделали ему очень плохо; кажется его там же и задушили.» Сергей потянулся к самовару и добавил кипятку в свою чашку. Со свежей заваркой аромат чая был упоительным. В то время на другом конце стола сноха со свекровью вели свой разговор. «Гляди, твоя сестра совсем от рук отбилась,» Матильда Францевна незаметно указала на хохочущую Наталью Андреевну. «Ты знаешь, кто ее ухажер? Они мне все представились, когда вошли, но я тут же все позабыла. Ох, старость не радость.» «Его зовут Эберхард Кунце, мама.» Прошептала Зинаида Андреевна прикрывая рот ладонью; она боялась быть услышанной. «Он работает механиком в авторемонтной мастерской. Они встретились на танцах в Майнингене месяц назад.» «Ишь какой видный из себя; сразу видно немец. Пусть держится за него, не упускает. Они хорошая пара.» Зинаида Андреевна безнадежно маxнула рукой. «Молод он для нее.» «Да что ты! Из себя такой серьезный и обстоятельный, и ведет себя солидно.» «Да, он тянется к правде и нашел ее у фашистов.» Непосвященная в перипетиях политической борьбы Матильда Францевна была озадачена. «Ну хоть бы и фашист, лишь бы человек хороший.» Она перевела взгляд на середину стола. «Кто этот взъерошенный, с рюмкой в руке?» «Это Никита Калошин, приятель Сергея. Его семья живет к северу от нас. Сергей говорил, что его родители материально нуждаются и не могут больше содержать его в университете.» «Многие из нас материально нуждаются. Пойдет работать — тогда доучится. Так проверяется человек.» Приподняв голову, она строго и важно посмотрела на Зинаиду. «Мы сами обеспечиваем себя. Мой брат берет с нас немного за это жилье; у нас есть работа и мы всегда сыты. Я оказалась права четыре года назад, когда уговорила вас переехать сюда. Германия добра к нам. Правительство нас не гонит и выдало нам постоянные документы. Мы легко прожили годы безработицы и гиперинфляции, работая у Вилли на ферме. Деньги дешевели каждый час, но нас это не касалось; Вилли платил нам купонами, которые мы отоваривали в лавке его компании. Наши старшие дети учатся в университете, а Аня пока с нами; она ходит в школу, но по выходным помогает нам по хозяйству; oна моя любимица. Мое сердце спокойно. Я очень стара, но рада, что умру на своей земле и среди своих.» Длинная тирада утомила старую даму и она прикрыла глаза.

Веселье продолжалось за полночь. Радиоприемник наигрывал пленительные вальсы, огненные танго и задорные фокстроты; все кто мог танцевать — танцевали; люди приходили и уходили; Магда и Вилли с внуками тоже зашли их поздравить; стало еще веселее. Летали конфетти и серпантин, хлопало шампанское, наполнялись бокалы и дым стоял коромыслом. Расшалившийся Эберхард залез на табуретку и под громкие аплодисменты собравшихся изобразил что-то из итальянской оперы. Забытая всеми Матильда Францевна дремала в своем кресле.

Глава 11. Зловещая прелюдия

Прошло десять лет. Надвигающаяся буря все сильнее раскачивала и бросала из стороны в сторону утлые кораблики человеческих судеб. Немногие из тогда живущих могли предвидеть грядущее несчастье; ведь тревожная сумятица газетных заголовков не касалась ни лично их, ни их близких. Как повелось издавна люди были заняты сами собою, предоставляя другим решать течения их жизней. Так происходило и с нашими героями.

Сообщение из Берлина 15-го марта 1935 года: сегодня утром рейхсфюрер Гитлер, в неожиданном, ошеломляющем заявлении осудил военные положения Версальского договора и объявил немедленную общую воинскую повинность в Германии. Герр Гитлер также заявил, что Германия, окруженная враждебными, вооруженными до зубов государствами, посягающими на ее территорию и суверенитет, вынуждена принять ответные меры для собственной защиты. Заявление отмечало пацифизм и стремление к миру германского народа и его нынешнего правительства и тот факт, что Германия в последние годы неоднократно заявляла о готовности присоединиться к планам разоружения, но эти планы всегда были отвергнуты другими державами. Позднее в тот же день двенадцатитысячная толпа фашистов, собравшаяся в столичном Дворце спорта с энтузиазмом и криками одобрения приветствовала выступление министра пропаганды д-ра Геббельса, который прочитал им воззвание о воинском призыве. В своей речи д-р Геббельс настаивал на том, что перевооружение Германии является целью сохранения мира как для Германии, так и для народов всего Европейского континента.

Сергей Кравцов, гражданин Третьего рейха и потомок ост-готов по материнской линии, как считало гестапо, несмотря на свое славянское имя, был призван в июне того же года в вермахт. К тому времени ему исполнилось тридцать лет. Закончив Technische Universit"at Bergakademie Freiberg — горную академию, он нашел работу инженера на производстве, обосновавшемся в отрогах Гарца, где в мрачных штольнях Раммельсберга уже двести лет добывались серебро, медь и свинец. Сергей был холост, весел и беззаботен. Семьей он так и не обзавелся и кроме случайных подруг и кратковременных связей, ничто его не обременяло; личная жизнь его была пуста, холодна и зябка, но беспокойство, жившее в нем, звало и толкало его в неведомые земли, к невиданным горизонтам, заставляя иногда вздрагивать и просыпаться по ночам. Со смешанным чувством любознательности и любопытства — он любил оружие и военных — Сергей предстал перед комиссией, которая, признав его годным, послала служить в Kriegsmarine — в военно-морском флоте.

Центральная рубка боевой подводной лодки U-323, построенной год назад в Голландии и спроектированной с учетом каждого кубического дециметра свободного пространства, едва вмещала рослое и объемистое тело нового курсанта, одетого в стандартную синюю форму подводника с эмблемой технической службы в петлицах. В отсеке было полутемно, светились огоньки приборов, пощелкивали реле. На штурманском столе лежала навигационная карта, на которой кружочком было обозначено положение их корабля, рядом с глубиномером поблескивали рукоятки рулей глубины и напротив каюты командира — перископ, опущенный в этот час. Уже целые сутки субмарина шла в подводном положении в глубинах северной Атлантики. Акустик в огромных наушниках, охватывающих его стриженную голову, склонился над эхолотом, вслушиваясь в бульканье и шипение, стук поршней и шум винтов судов, бороздящих далекие морские просторы; он пытался угадать откуда исходит опасность и предовратить ее. Находящийся за панелью управления вахтенный офицер обер-лейтенант Шмитке преподавал Сергею азы плавательной практики. «Самоуверенность — враг моряка. Мы много раз здесь крейсировали, но я всегда просматриваю навигационный маршрут. На карте нанесены точки поворотов и ориентиры. Не забудь изучить и таблицу приливов. Это поможет тебе вести судно. Задача, поставленная нам командованием, это доставка груза в наш гарнизон в проливе Маточкин Шар на Новой Земле. Я вижу твое удивление,» Шмитке осклабился,» это исконная советская территория, но все же это наша тайная база. У нас там причал и склады. Там мы разгрузимся, доставим и примем почту, и возьмем новый груз назад в фатерлянд. К твоему сведению, германские подводники пользуются богатствами Арктики еще со времен кайзера Вильгельма. Правда в те годы мы так далеко не ходили; ограничивались Землей Франца Иосифа и Кольским полуостровом. Сейчас германский флот огибает Чукотку и выходит в Тихий океан. Вся советская Арктика у наших ног. Что интересно, что хозяева об этом не подозревают. У них нет средств обнаружить нас.» Его верхняя губа вздернулась и он отрывисто засмеялся, обнажив неровные желтые зубы. «На субмарине пятьдесят матросов. Они обучены управлять и защищать ее. Мы вооружены торпедами. Они находятся в носовом и кормовом отсеках, а также парой сдвоенных зенитных пулеметов и 37 мм-овым орудием.» Голос капитана прервал объяснения. «Подняться на малую глубину в процессе подготовки к выходу на перископную глубину,» скомандовал он через интерком. Вахтенный повторил команду, «Подняться на глубину 22 метра! Рулевой, вперёд 1/3». Рулевой, сосредоточенный и молчаливый человек, сидящий рядом с вахтенным, водрузил свои руки на рычаги управления. Носовые и хвостовые плавники повернулись на пять градусов по часовой стрелке, сжатый воздух выдавливал воду из балласта, пол наклонился, звякнула посуда и лодка плавно пошла вверх. «Снизить скорость до четырех узлов,» передал Шмитке в машинное отделение. Капитан, худощавый блондин с суровым и слегка вызывающим лицом, левую сторону которого пересекал длинный, неровный шрам, вышел из своей каюты и поднял перископ. Его голубая форма была удивительно тщательно выглажена, редкие волосы расчесаны на пробор и впалые щеки свежевыбриты. Положив ладони на горизонтальные ручки, он прижал правый глаз к окуляру и повернулся по кругу, продолжая наблюдение. «Все спокойно,» наконец изрек он. «Близких контактов не обнаружено.» Он сделал курсанту знак подойти к перископу. Волнуясь, Сергей сделал шаг и заглянул в окуляр. Сумеречный морской пейзаж, лишь море и горизонт, предстали его взору. Под ровным слоем серых облаков насколько хватало глаз катились волны. Они отливали серебром и выглядели как рябое зеркало. Далеко к северу почти на линии горизонта маячил силуэт судна. «Что это?» осмелился спросить Сергей. «Это британский эсминец класса Джервис. Он сильно вооружен. В случае войны наша встреча с ним была бы нежелательна.» «Курс 013, расстояние 24,3 морских мили, движется вправо,» обьявил акустик. «Курсант, загляни ко мне в гости,» донеслись до ушей Сергея слова капитана. Повинуясь команде он последовал за ним. Диван с подвесной койкой, письменный секретер, умывальник и шкаф составляли убранство каюты. Отодвинув скользящую занавесочку, Сергей вошел. «Ты знаешь, что меня зовут командор Йозеф Вагнер. Я борец за идею и член НСДАП с 1925 года. А что у тебя за имя такое? Сергей Кравцов…» капитан с трудом выговорил, запинаясь, и развел руками, как бы в недоумении. Он сидел на диванчике, а Сергей, вытянув руки по швам, стоял против него почти касаясь головой какой — то толстой трубы на потолке. «Напоминает русское имя. Ты помнишь, что сказал фюрер о русских… Однако гестапо рекомендовало тебя как арийца. Все хвалят тебя. О тебе хорошие отзывы даже у гауляйтера. Я наводил о тебе справки. Ты из семьи героев. Твой родной отец пал сражаясь с красными в Сибири. Твой приемный отец Фридрих был непримиримым борцом с коммунизмом. Твой двоюродный брат Борис, летчик — испытатель, недавно был принят в Ваффен — СС. В чем же дело? Тебя бы не послали сюда, если бы была тень сомнения. Ты говоришь как немец, дисциплинирован как немец, трудолюбив и опрятен как немец. Тебе надо стать как все мы и не выделяться своим ублюдочным русским именем. Смени его. Стань, например, Куртом Бумбамбергом или чем-нибудь подобным. Понял?! Вопросы есть?!» «Вопросов нет. Буду стараться г-н капитан!» «Второе, о чем я хотел с тобой поговорить. Твое основное задание это не служба на моей субмарине, а миссия на островах Северного Ледовитого океана. Там тебя ожидают. Ты перейдешь в распоряжение полковника Рихтера. То, что ты увидишь — строжайшая тайна и ты дашь подписку о неразглашении. А пока у тебя месяц практики. У нас длинный переход во льдах. Мы из тебя сделаем хорошего моряка…Можешь идти.» До предела возмущенный Сергей пробирался по извилистому, как штольни Раммельсберга, коридору субмарины. Щеки его пылали, уши горели, глаза метали молнии. «Держи карман шире, Йозеф Вагнер,» кричал он внутри себя сo сжатыми добела губами. «Я люблю мое имя и никогда не сменю его!» Как угорелый, вызывая недоуменные взгляды, проскочил он кубрик мотористов и продолжил гонку. Сергей остановился и пришел в себя только в носовом отсеке. В приглушенном синем свете, падающего с ламп на потолке, койки с телами безмятежно спавших матросов находились в странной близости к тушам смертоносных торпед, расположенных на расстоянии вытянутой руки. Легкий храп смешивался с причмокиванием и бормотанием утомленных мужчин. «Германия! Что случилось с тобой?! Ты была терпимой и доброй, когда в 1921 году я приехал к тебе.» Он медленно побрел назад, закусив губу. «Куда все это исчезло? Как они изменились! Но это фашисты — это не немцы,» уговаривал он себя. «Но ведь многие немцы — фашисты.» Объяснение не получалось, оставляя ему головную боль. «Не так ли у меня на родине? Не все русские — коммунисты, но многие коммунисты — русские. Народ взбесился также, как и в Германии. Куда же нам, желающим мира и покоя, деться прикажете?» Он поморщился, пошел медленнее, глубоко вздохнул. Мысли его опять вернулись к разговору с капитаном. «Что за миссию готовят они мне в Сибири?» Он достал из бумажника семейную фотографию, сделанную в Ювяскюля. «Какими мы были молодыми и безмятежными пятнадцать лет назад. А Борис — то! Неужели это правда, что он вступил в СС?»

Мечта о полете, жившая в Борисе с детства, исполнилась, когда ему минуло двадцать пять. Потрепанный Дорнье поднял его над зелеными полями Вестфалии, над ниточками дорог и голубыми змейками рек. Ревел ветер, небо в облачной дымке сверкало и переливалось, и душу его переполняло ликование. Так начались его тренировки, в которых он быстро преуспел. Однако карьера гражданского летчика казалась ему скучной. Борис искал острых ощущений. Он был охотник. Неистощимое желание выслеживать добычу и убивать давало ему чувство победы. Оно пьянило и толкало его вперед. Острые ощущения появлялись, когда он делал новые и неожиданные фигуры пилотажа в небе над аэродромом и толпа ахала, восхищаясь его искусством. Oн решил стать военным летчиком. Вскоре Борис приобрел репутацию замечательного пилота и командир его эскадрильи оберстгруппенфюрер Клопс, ветеран мастерских авиабомбежек в Испании, порекомендовал его на повышение. Бориса назначили летчиком — испытателем на завод Хейнкеля в Варнемюнде. В ту пору реактивная авиация существовала лишь в конструкторских бюро на чертежных досках, газотурбинные двигатели испытывались на стендах и никто в мире не знал будут ли такие самолеты когда либо летать. Однажды летом к Борису, разглядывающему новое творение инженеров, стоявшем в ангаре, подошел высокий и плечистый человек в штатском. «Вернер фон Браун, изобретатель,» скромно представился он. «Мне передали, что вы обладаете уникальным багажом технических знаний. Можете ли вы проверить мой двигатель в полете? Разрешение получено.» «Конечно,» ответил Борис и они обменялись рукопожатием. Взлёт произошел на поршневом двигателе, в воздухе Борис остановил мотор и продолжал полёт на ракетном двигателе, установленным сзади. На высоте трехсот метров он сделал круг над аэродромом и пошел на посадку. Не все было гладко — заело шасси и самолёт сел «на брюхо». Была выявлена еще одна неполадка — в результате высоких температур фюзеляж загорелся; но было доказано, что самолёт с толкающим двигателем, расположенным сзади, жизнеспособен. «Станете ли вы работать с нами и испытывать наши машины?» спросил его после полета фон Браун. «Вы можете стать очень знаменитым. У нас грандиозные планы.» «Мне надо написать рапорт начальству,» не задумываясь ответил Борис.

Через год он был переведен в Куммерсдорф, на научно-исследовательский полигон. Борис арендовал небольшой домик в окрестностях лаборатории и въехал туда со своей женой Ельзой и четырьмя детьми. Ельза была ему ровесницей и закончила тот же университет, что и он, но успела проработать лишь до 1934 года. Новая власть принесла новые порядки. Напоминающая идеал арийской женщины, Ельза была высокой и голубоглазой атлетической блондинкой, скромной и неприступной, полностью поглощенной уходом за мужем и детьми. С тоской она вспоминала свою работу инженером в догитлеровской Германии, часто наедине с собой негодовала на новые порядки, но ни с кем даже с мужем не делилась своими переживаниями. Жизнь шла размеренно, плавно и упорядочено. Дети, согласно партийной доктрине, находились в детском саду, сызмала подвергаясь идеологической обработке, и оставляя матери время для всевозможных занятий. Эльза навещала своих родителей и особенно часто родственников мужа — Айнхаузен был неподалеку. Вести оттуда не всегда были радостными. Матильда Францевна два года назад скончалась, но сестры продолжали оплакивать потерю. Зинаида Андреевна чувствовала себя старой и ненужной и только визиты внуков давали ей много радости. Она очень беспокоилась за своего сына и упрашивала Ельзу повлиять на него — ведь у него такая опасная работа. Анечка, ее дочь, расцвела и похорошела. Ей было уже за двадцать, но она продолжала жить с мамой, работая на ферме у дяди Вилли. Она превратилась в романтическую натуру, читала поэзию и одинокими пустыми вечерами писала письма своему жениху Никите Калошину. Никита призыву не подлежал, закончив университет, он работал радиоинженером в лаборатории Телефункен, жил на другом конце страны, но они планировали свадьбу осенью, твердо веря, что счастье не за горами. У молодых, как и у их друзей — приятелей, было столько общего — нo помимо православия, национальных начал, заветов и преданий родины, они впитали мечту своих родителей и ждали легендарного «весеннего похода», чтобы возобновить борьбу с интернационалом, оккупировавшим Россию. В любой момент готовы они были кинуться на большевиков и не хватало им только клича вождя. Но не все так считали. Глобальные политические и социальные проблемы мало интересовали Наталью Андреевну всецело поглощенной устройством своей личной жизни. Кo всеобщему удивлению она вышла замуж за Эберхарда Кунце, который души в ней не чаял, и родила ему прелестную девочку; малышку назвали Матильдой в честь бабушки. Сам Эберхард пошел в гору. Партия выдвинула его на ответственную должность чиновника в муниципальной охранной полиции, где он изо дня в день выжигал из соотечественников крамолу и инакомыслие. Ему эта роль понравилась, он заважничал, и хлопая белобрысыми ресницами еле здоровался с прежними знакомыми; дома же oн стал покрикивать на жену. Как и раньше в канун Рождества семья собиралась за праздничным столом, все нарядные и воодушевленные, с сияющими лицами; не хватало только Сергея. Он редко писал и адрес его был неизвестен.

Глава 12. На архипелаге

В ясную лунную ночь вид из перископа зависит от света луны и звезд. Ярко освещенная поверхность воды слабо колыхалась и Сергей был первым кто заметил зубчатый силуэт приближающегося острова. Лед блестел на острых вершинах гор. Вo впадинах и ущельях залегли черные тени. Ни одного огонька не мерцало на его берегах. Казалось, что они прибыли на грань мира, где время остановилось, возвращая иx назад в глухую древность, когда герои сказок и легенд еще не родились. «Подводное положение, глубина двадцать метров, снизить скорость до двух узлов, заходим в бухту,» скомандовал вахтенный офицер. Рев сирены, топот ног, скрежет переборок прорезали тишину замкнутого пространства. Капитан, хмурясь и протирая глаза, вышел из своей каюты принимать доклады из отсеков и постов о готовности корабля. Сергею было приказано покинуть рубку и вернуться на свое место в аккумуляторной. Он немедленно повиновался и присоединился к матросам, которые вытаскивали большие деревянные ящики в коридор поближе к выходному люку. «Всплываем» разнеслось через репродукторы; пол наклонился и Сергей схватился за поручень. Шипение воздуха, продувающего цистерны, длилось несколько минут. Кингстоны закрылись резким хлопком и капитан, громко стуча ботинками о скобы вертикального трапа, взобрался наверх. С лязгом он отодрал рубочный люк и поднялся на мостик, продолжая руководить всплытием субмарины. Она заняла свое крейсерское положение, пополняя запасы воздуха и вентилируя отсеки. Из ее чрева доносилось слабое тарахтенье помпы. На вахту заступила новая смена, в которую Сергей был включен. Следуя за боцманом, он вышел на палубу. Здесь было тепло, безветренно и гулко. Они находились в акватории исполинского грота. Под куполом его нависла тьма. Полдюжины ламп и прожекторов, размещенных вдоль периметра, освещали невозмутимую водную гладь и отлогий галечный берег, на котором мягко гудел дизельный двигатель. Приглушенные человеческие голоса эхом отражались от вогнутых скальных поверхностей. Их корабль был единственным в этом странном убежище. Причалом служили понтоны накрытые досками. На нем прибывших ожидали двое военных в серо-зеленых мундирах офицеров вермахта. Неподалеку несколько рядовых толкали к кромке воды вереницу порожних вагонеток. Позвякивая и поскрипывая они катились по рельсам узкоколейки, выходящей из черной пасти тоннеля, в которой мигал красный огонек. Экипаж был выстроен на пирсе и капитан, облаченный в свою лучшую форму, четко отсалютовал, доложив о выполнении задания. Рапорт был выслушан и принят после чего команда была отпущена на берег. Матросы были здесь не первый раз и, предвкушая отдых и развлечения, радостно устремились к полурастворенным железным воротам откуда брезжил неясный свет. «Курсант Кравцов, задержитесь. Представьтесь вашему новому начальнику,» капитан обратился к Сергею. Сергей отчеканил три шага вперед и развернулся перед офицерами. «Рядовой Кравцов по вашему приказанию прибыл!» рявкнул он, вытянувшись в струнку. «Полковник Рихтер,» тот, который справа, ответил на его приветствие и протянул ему сильную руку. Тени скрывали лицо полковника, но Сергей сумел заметить его холодные, внимательные глаза. «В девять тридцать утра завтра жду вас в моем кабинете. Дежурный вам объяснит как найти меня. А сейчас идите отдыхать.» Кивком головы он указал на матросов, торопящихся к выходу. «Есть!» Сергей козырнул и помчался следом за уходящими. За воротами начинался короткий тоннель, который вывел его под открытое небо. Мерцали тусклые звезды. Луна уже спряталась за горами, тянул слабый морозный ветерок, от которого леденели щеки, и где-то рядом гремел прибой. Единственным источником света в кромешной темноте был электрический фонарь, сиявший на столбе возле одноэтажного строения метрах в пятидесяти впереди. Дверь в него поминутно открывалась и закрывалась, впуская матросов с его подводной лодки. Поеживаясь Сергей последовал за ними и оказался внутри казармы. «Занимай любую койку!» охрипшим голосом прокричал ему лопоухий, малорослый дневальный в мышиного цвета форме рядового. Винтовка Маузер 98 к висела у него на груди. Глаза его обыскивали входящих. Позади на бревенчатой стене растянулось ротное знамя со свастикой, а на скамье рядом лежали запасные обоймы и гранаты с длинными ручками. Второй раз Сергею не надо было повторять и быстро раздевшись, он рухнул на мягкую теплую кровать. Наутро после сытного завтрака в кантине Сергей отправился на поиски вчерашнего полковника. Мрачный, гориллобразный дежурный, сидевший за столом в вестибюле, уставил на него свои крохотные глазки. Двойные полоски на его погонах говорили каждому, что за усердие и старание обладатель сего был продвинут в кандидаты офицера. «Г-н полковник в своем кабинете,» движением руки он указал на одну из дверей. Сергей вежливо постучал и вошел. Это была небольшая комнатка с низким потолком, в которой уместился среднего размера канцелярский стол, книжный шкаф, плотно уставленный томами в бумажных переплетах, и стеллажи с обломками натуральных камней горных пород. Полковник Рихтер, кареглазый сорокалетний крепыш с высоким лбом мыслителя и острым подбородком упрямца, повернувшись в кресле и скрестив руки на груди, смотрел в окно. Там под пасмурным небом волны с белыми гребешками бесконечной чередой катились на скалистый берег. Море билось о выступы утесов, взметая клочья пены и фонтаны брызг. На другой стороне пролива возвышались горы, упирающиеся вершинами в облака. С их широких гранитных склонов сползали ледники. Пролив был пару километров шириной, но ни лодочки, ни катерка не было заметно в его студеных водах. «Здесь никого нет. Это пустая, ничейная территория,» хозяин кабинета повернулся к вошедшему. «Советские нас не беспокоят, у них почти нет техники, чтобы найти нас. Потому то наше командование выбрало именно Новую Землю для заполярной базы. Вся Советская Арктика практически безлюдна, как это было с первых дней сотворения мира. Кайзерфлот использовал эти острова со времен Первой мировой войны и построил здесь десяток баз для подводных лодок. В проливе Маточкин Шар находится одна из них. Вы ее вчера видели. Не плохо, не правда ли?» Уголки его рта вздернулись в легкой, мягкой усмешке. «Если взглянуть на карту, то сразу бросается в глаза, что архипелаг находится в ста десяти километрах от Горла Белого моря. Мы контролируем подходы к Мурманску. Отсюда двадцать лет назад во время прошлой войны наши подлодки успешно атаковали и топили конвои и военные корабли англичан и их русских союзников.» Торжествующая улыбка озарила его суровое лицо. «Как вы должны знать, Новая Земля это архипелаг из двух больших островов общей площадью более восьмидесяти тысяч квадратных километров и разделенных узким проливом. Население составляет меньше пятидесяти человек. Они живут первобытно-общинным строем и ничего не знают об окружающем мире. Мы с ними не ссоримся и приносим им маленькие подарки: рыболовные крючки, гарпуны и ножи. Их это радует. Они гордый народ и не хотят быть в долгу. Взамен они преподносят свои поделки из моржовой кости. Вот такие.» Полковник выдвинул ящик стола и протянул Сергею искусно вырезанную фигурку оленя. «Более четверти всей площади архипелага находится под вечными льдами и здесь нет никаких дорог. Однако мы начинаем строительство. На берегу пролива Маточкин Шар найдено свинцово-цинковое месторождение, крайне важное для индустрии Третьего рейха. Сегодня вы ознакомитесь с производством. Пойдемте в шахту прямо сейчас.» Рихтер накинул шинель и они вышли из строения и зашагали вглубь острова по неровным, плоским камням, разбросанным посреди плавника на плотном, желтом песке. Ветер утих и они продолжили разговор. «Откуда у вас русская фамилия?» Сергей вздрогнул. «Моя мама из Новочеркасска.» «Из казаков. Тогда понятно почему вы здесь.» Рихтер поежился и застегнул шинель на крючок у горла. «Моя прабабушка была русской. Я ее никогда не видел. Я знаю только, что ее отчество было Патрикеевна. Такое может быть?» Его тонкие губы раздвинулись в улыбке. «В Германии всегда были русские. Царь и его слуги приезжали к нам учиться. Ваш Петр Великий был большим другом нашего императора. Тот даже подарил ему янтарную комнату для дворца в Петергофе.» «Верно. Это было взаимно. Много немецких военных служили русским царям и получали награды.» «Да-да. Это хорошо. Как сейчас Сталин и Гитлер — самые лучшие друзья. Поэтому в Европе прочный мир.» Немного погодя он добавил, «Не думаю, что это надолго.» Он положил руку на плечо Сергею. «Кстати, мы с вами коллеги. Вы закончили тот же самый горный университет во Фрайбурге, что и я. Я учился там десять лет до вас. Вы, наверное, помните имена профессоров. Кого-то вы должны были застать.» Сергей наморщил лоб, вспоминая, но ничего не сказал. «Bот мы и пришли.» Темнеющие своими отверстиями штольни были заметны издалека. Их было три. Из каждой выходили рельсы, по которым пыхтящий локомобиль вытягивал нагруженную до краев вагонетку. Чумазый машинист дружелюбно им помахал, на что Рихтер ответил громким приветствием. «Вольнонаемные из фатерлянда. Их всего десять. Нам не хватает рабочей силы. Это проблема, которую нам предстоит решать.» Короткий поезд обогнул основание горы и скрылся из вида. «Год назад мы начали разработку руды. Преимуществом месторождения является неглубокое залегание рудных тел; относительно простое геологическое строение и хорошая обогатимость. Мы дробим руду в крошку и транспортируем на подводных лодках сначала в Лиинахамари, а оттуда на транспортах в порты Германии. Мы разведали, что длина залежей 600 м, ширина 200, глубина до 650 м. Очень перспективно. Под землей мы отрабатываем месторождение камерами шириной в 12 и высотой в 30 метров. Ваша задача продолжить разведку, исследовать доступную часть острова и изложить ваши находки и рекомендации в рапорте на мое имя. Справитесь? Вы же хороший геолог.»

Сборы были недолги и через сутки Сергей был уже в пути. Полковник Рихтер прикрепил к нему то ли помощника, то ли соглядатая, по имени Ганс Хайльшер, военнослужащего вермахта в чине J"ager — рядового горнострелковых войск, который сейчас шел позади его. Ганс был среднего роста, мускулистым, темноволосым пареньком с выпирающими скулами на угловатом лице. Многодневный поход в одиночку через тундру, где рыщет непуганое зверье, чреват многими опасностями и Сергей был рад своему компаньону. Они быстро подружились, вспоминая беспечную жизнь в Германии, со смехом делились впечатлениями об армейской службе и высчитывали годы, оставшиеся до демобилизации. Стоял типичный для этих широт сентябрьский день: низкие серые облака заволакивали вершины пологих гор; порывистый ветер задувал с моря, в котором уже качались первые льдины, и в промозглом сыром воздухе кружились редкие снежинки. Им предстояло исследовать южный берег пролива до самого Карского моря, где по словам начальства, находилась законсервированная со времен мировой войны база Kriegsmarine.Там они должны были пополнить запасы продовольствия и сутки отдохнуть, прежде чем отправиться в обратный путь. Их ноги, обутые в зимние сапоги из кожи и войлока, Filzstiefel, ступали по мерзлому грунту, их тела защищали от холода полынного цвета куртки с капюшонами и толстые суконные брюки. Крытые кожей меховые шапки с наушниками и назатыльниками красовались на их головах. На плечах они несли увесистые рюкзаки, в которых было белье, палатка, медикаменты, сухой паек на три дня и химикалии. Из-за спины Сергея торчал молоток с длинной ручкой и к поясу прицеплена лопатка. Вооружены они были стандартными армейскими винтовками. Знаки различия и категорий чинов были привинчены к их петлицам и рукавам. От ходьбы они так разогрелись, что сняли головные уборы. Время от времени Сергей наклонялся, подбирая камешек, рассматривал его и делал записи в своем блокноте. Безжизненная холмистая местность с осыпями гальки, щебня и глины навевала тоску. Они пересекли цепочку крупных следов, оставленных на красноватом, мокром песке. Следовая дорожка тянулась от кромки моря и терялась за взгорьем на юге. «Это медведи,» предупредил Сергей, осматриваясь кругом. «Плевать. Лучше медведи, чем люди,» мрачно заметил Ганс. «Что так?» Его напарник раздраженно махнул рукой. Долгота дня в этих местах была тринадцать часов, но солнце вставало в полночь. В час пополудни начало смеркаться и они остановились на ночлег на песчанике в долине мелкой, порожистой речки с быстрым течением. Поставив палатку, они развели костер из щепок, валявшихся кругом, напились горячего какао и поужинали фирменными смесями и концентратами, изготовленными в лабораториях вермахта. В темном одиночестве глуши тоска навалилась на них и языки развязались сами собой. «Вот что со мной случилось в Мюнхене прошлым летом, Серж,» начал свой рассказ Ганс. Он вырос в Эльзасе и произносил имя Сергея на французский манер. «Существует такой тип роковых женщин, от которых мозги переворачиваются.» Он оперся о винтовку, переводя дыхание. Его пальцы задрожали и отрешенная улыбка скользнула по его лицу. «Вот на такую дамочку нарвался я на Кауфинерштрассе. День был теплый, весенний, солнечный, хиляю я себе по улице, витрины разглядываю, глаза щурю на дам, у которых под блузками груди болтаются, и ищу уютного местечка, где можно пару пива проглотить. Вдруг вижу несется она мне навстречу — маленькая, плоскогрудая, легонькая, под мышкой красная сумочка зажата, на голове шляпка с желтым пером, на синем длинном платье разрез до колен — как диковинная райская птица передо мной появилась. Обомлел я и встал как вкопанный, а она засмеялась, и так ласково подошла ко мне и ручку свою холеную на рукав мой положила. У меня голова стала кружиться, а когда взглянул я в глаза ее черные, то и утонул в них. Что она говорила мне, я от волнения плохо понимал, только попросила помочь ей мебель в ее квартире передвинуть. Поднялся я вслед за ней поздним утром, а вышел оттуда только в сумерки. Ничего между нами не было, только я шкафы и стулья с этажа на этаж полдня перетаскивал. Обольстила она меня. Про себя она рассказала, что зовут ее Кейтрин Лехнер, ей двадцать пять лет, служит она в суде машинисткой и есть у нее внебрачный ребенок от прокурора. Мне показалось, что она была не против, чтобы я пришел опять. Я так и сделал и на следующий вечер появился с букетом фиалок и коробкой конфет. Кейтрин открыла дверь сразу, но не пустила внутрь. Я не знал как начать разговор, она была холодна. На ней был тонкий домашний халатик, застегнутый до горла. Все было видно через него. Ткань обрисовывала ее выпуклости и косточки. Хотел я было схватить ее и расцеловать, но тут на площадку вышел годовалый карапуз с салфеткой вокруг шеи. Мой приход прервал его кормление. Все бросив, я убежал. До сих пор стоит она у меня перед глазами, мечтаю с ней поговорить, но на телефонные звонки не отвечает.» «Заворожила она тебя. Такое, я слышал, бывает.» В темноте белел и колыхался брезент палатки. Неровное пламя костра освещало их обветренные лица и большие, покрасневшие руки. Сергей поправил закопченный котелок с водой. «Со мной же вот что произошло.» Глубоко вздохнув, он начал свою исповедь. «Молодой и глупый тогда я был, двадцати мне не исполнилось и жили мы в Финляндии. На втором году учебы у нас в лицее появилась новая ученица. Говорила она по-фински с тяжелым акцентом и меня попросили ей помочь. Не сразу узнал я, что русский ее родной язык и родом она из Владивостока. Звали ее Тоня Алферова и влюбился я в нее с первого взгляда — безоговорочно и до конца. Она была почти моего роста с сильными плечами и стройными ногами, быстрая и ловкая. Скоро я узнал ее лучше, но моя любовь вспыхнула еще сильней. Ее иссиня — черные волосы сводили меня с ума, ее зеленые глаза заставляли неня замирать, ее низкий волнующий голос возносил меня на небеса или бросал в преисподнюю. Короче — без нее не было мне жизни и не хотел я расстаться с ней ни на минуту. Я приходил к ней каждый день в шесть вечера заниматься. Алферовы снимали тесную, экономно обставленную, трехкомнатную квартиру на четверых в рабочем предместье; видно материально им было трудно, как и большинству русских за рубежом. Мы сидели за столом за закрытой дверью и не было счастливее человека, чем я. Тоня оказалась способной ученицей, схватывающей на лету фонетику и грамматику языка. Когда наши головы склонялись над книгой, ее волосы касались моего лица; наши руки встречались и мне не хотелось их отпускать; неуловимый запах ее кожи пьянил меня и я забывал о времени. Однажды она позволила поцеловать ее ручку, потом щечку и вскоре я стал мечтать о большем. Беда оказалось в том, что отец ее недавно был адмиралом флота. Во время беспорядков семья сумела скрыться от самосуда разъяренной толпы, бежала через Китай, но значительного богатства вывезти не спроворилась и, оказавшись за границей, впала в бедность. К сожалению, на мировозрение ее отца этот факт никак не повлиял. Он еще не успел состариться в благостного отставного старичка, попрежнему был силен и энергичен, общался с окружающими резким, непререкаемым тоном и несмотря на потрясения революции сохранил надменность и амбиции высших смотрящих свысока на низших, к которым он меня причислял. Hе сразу стал я это понимать, но не знал как возразить. Родитель мой не был ни адмиралом, ни генералом, а просто без вести пропавшим, чего я никогда не скрывал и похвастаться мне было нечем. «Какой — то матросишка обнимается с моей дочерью!» затопал он ногами, застав нас вместе. «Не сметь! Стоп, машина! Задний ход! Под мякитки охальника!» «Не уходи, Сережа!» крикнула она мне вслед, но я уже был у дверей. «Увидимся в лицее,» буркнул я на прощанье. Она отсутствовала неделю, которую я пережил в мучениях, без еды и без сна. Когда наконец я увидел ее в классе, тo с трудом узнал. Она побледнела, похудела и стала тенью прежней самоуверенной и насмешливой Тони. Она избегала меня — отводила глаза, не отвечала на приветствия и тут же уходила. Однажды она промолвила, «Папа не хочет мезальянса,» и я оставил ее в покое. Прошло много лет и мне все так же тяжко, больно и стыдно. С той поры я ненавижу женщин.» Он поморщился и потер пальцами лоб. «Сколько в мире разбитых сердец, не пересчитать,» зевнул Ганс и, открыв крышку, взглянул на светящийся циферблат. «Светать начнет через восемь часов.» «Верно. Пора спать. Костер будет гореть долго.»

К концу следующего дня местность вокруг них стала меняться. Горы начали уступать место холмам, холмикам, валам и осыпям, плоскогорье стало плавно понижаться, ручьи и речушки все чаще перерезали путь. Идти стало труднее. Ноги подворачивались и соскальзывали на шатких булыжниках, глинистый грунт перемешанный с гравием затруднял ходьбу, скрип и скрежет разъезжающихся камней рвал воздух, спины и поясницы ныли от напряжения. Взмокшие до испарины, они присели на валуны перевести дух.

Распогодилось и проглянуло низкое солнце. На западе позади сияли крутые отроги хребтов, к северу блестели волнующиеся воды пролива, впереди маячили гранитные купола, башни и зубчатые скалы в промежутках поросшие чахлой травой. Взгляд Сергея упал на странный предмет, выступавший из мешанины мелкой гальки, песка и ракушек, устилавшей береговую линию. Он находился метрах в ста от них, отбрасывая длинную треугольную тень. Сергей отправился исследовать находку. По мере приближения предмет приобретал очертания творения человеческих рук. «Похоже на корабельный нос, только бушприта нет,» заметил он про себя. Вблизи предмет оказался баркасом, занесенным песком. Трухлявое дерево, источенное ветром, солью и дождями, крошилось и рассыпалось от прикосновения пальцев. Отстегнув лопатку, Сергей стал выбрасывать песок, набившийся внутрь. Работа спорилась и он углубился на метр, раскопав довольно широкий колодец. Через несколько минут лезвие лопатки стало скрести о днище. Сергей продолжал расчищать занос, продвигаясь к корме. Появились странные вещицы: весло, сабля, топор, котел и копье и, наконец, открылись ноги и спина человека, вытянувшегося вдоль продольной оси судна. Руки его упирались o борт, на ногах сохранилась пара истлевших сапог, но голова и плечи оставались скрытыми песком. Через прорехи в сгнившем кафтане проглядывал почерневший скелет: грудина, ребра и позвоночный столб; ниже — кожаные лохмотья одежды не могли скрыть оголившиеся тазовые кости. «Как ты сюда попал, бедолага?» спросил мертвеца Сергей. «Где твои ватажники? Ведь не один же ты приплыл сюда. Из какого ты времени?» Ветер свистел в ответ, перекатывая песчинки и опять заметая яму. Небо очистилось и по нему плыли перистые облака. Издалека, утомленный ожиданием, к нему торопился Ганс. В поисках разгадки Сергей наклонился и отвязал сумку, которую он заметил на поясе погибшего. Ее толстая прочная оболочка сохранила сокровище, доверенное ей владельцем: пригорошню серебряных и медных монет и россыпь золотинок, наполнявших сумку почти на треть. Монеты не были круглыми, а неровной формы; на одной стороне был изображен погрудный портрет князя с мечом в правой руке и левой, прижатой к груди, на оборотной стороне была надпись в четыре строки «ДЕНГА ПСКОВСКАЯ». Больше всего Сергея заинтересовало золото. Неподвластное времени оно тускло отливало жетлтым, среди крупинок его выделялось несколько самородков размером с горошину. «Где ты нашел его? Не привез же ты его сюда с родной стороны. Значит где — то на острове есть залежь. Как ты оказался один? Тебя предали или ты заблудился в море?» Сергей осмотрелся. Поверхность пляжа была безукоризненно чиста и ничто не напоминало о трагедии, случившейся на этом месте несколько веков назад. «Археологов бы сюда,» подумал он и перевел глаза на приближающегося Ганса. «Не надо ему об этом знать.» Сергей принял решение. Вернув сумку с ее содержимым на прежнее место, он начал энергично закидывать свою находку песком. Когда к баркасу подбежал Ганс он узрел лишь растревоженную рыхлую кучу, отличающуюся по цвету от окружающей поверхности. «Первый же шторм сравняет это место до неузнаваемости,» объяснил сам себе Сергей, «но ведь кто-то может опять найти баркас.» Лопаткой он стал уничтожать то, чего не смог спрятать песок — выступающий нос. Труха и щепки летели по сторонам и через минуту последние признаки судна исчезли из вида. Могила захлопнулась. «Почему?» недоуменно спросил его напарник. «Что там было?» «Ничего для нас интересного. Морской песок и гравий. Однако, выступающие доски могли помешать свободе и безопасности судоходства, потому я их снес,» Сергей захохотал. «Лучше продолжим нашу экспедицию. У нас задание государственной важности!» И он задрал указательный палец. Солнце поднялось в зенит заполярного небосвода, повиснув невысоко над горизонтом, очерченным волнистой линией остроконечных скал. Бело-розовые мятущиеся облака блестели в голубоватом поднебесье. Путешественники упорно продвигались на восток, каждый погруженный в свои мысли. «Пусть человек этот лежит, где лежал,» думал Сергей. «По хорошему следовало бы отслужить панихиду и поставить на этом месте крест, но панихиду я не знаю как служить, а крест привлечет внимание. Могилу или разворуют, или содержимое ее отправят в музей. И будет этот псковитянин лежать в стеклянном шкафу на полке на потеху эксурсантам. Не так ли поступают с могилами царей и князей, умерших полтысячи лет назад — открывают без зазрения совести и исследуют. Не кощунство ли это? И некому за них слово замолвить по давности лет.» Справа от него стадо оленей, покачивая ветвистыми рогами, совершало миграцию к зимним пастбищам на Карском берегу. Самцы были крупнее и они зорко следили за своими малышами и матками. На людей животные не обращали никакого внимания. «Откуда взялось это старое судно на берегу? Оно не похоже на немецкое,» не утерпел Ганс. «Этот баркас построен русскими людьми,» объяснил Сергей. «Они плавали здесь испокон веков, торгуя с Ганзой и Ливонским орденом на западе и промышляя морских чудищ на востоке. Они были смелыми и предприимчивыми, жили далеко на севере и не зависели ни от кого. Ты ведь не думаешь, что русские всегда были молчаливым стадом баранов, с которых власть по мере надобности срезала шерсть, кожу и мясо? У нас был Новгород и Псков, с народовластием и свободной торговлей, у нас была казацкая республика Войско Донское, где слушали и уважали мнение каждого гражданина, у нас были великие восстания, баламутившее Русь до самого дна, но всякий раз центральная власть посылала войска и давила всех до последнего, оставляя нам только воспоминания.»