Непостоянные величины

Я не люблю выискивать символы вокруг: во-первых, это ведет к шизофрении, во-вторых, повсюду море знаков, противоречащих друг другу. И все же случай с волнами дал ясное понимание того, что всегда будут силы, способные тебя сокрушить, будь ты хоть трижды подготовленным. Меня поставили перед выбором: либо смириться с превосходящей силой, фанатично уверовав в Того, Кто ходит по воде, либо брать на себя ответственность за тех, кем дорожишь, и бороться за них. Я твердо выбираю второе, пусть этот выбор приводил и будет приводить к поражениям. Не сегодня уступим, так завтра. Волны большие, мы крохотные, поэтому мы должны быть готовы к тому, что в любую минуту нас опрокинет. Не по чьему-то злому умыслу, а из-за общего движения жизни.

В тот вечер в метро я был уверен, что во всех пассажирах есть что-то неповторимое, мысленно наделял их сверхъестественно положительными качествами. К каждому хотелось подойти, чтобы спросить: правда ли, что за всякое, даже мимолетное счастье нужно расплачиваться? За всякое счастье, пусть многие не увидели бы в нем ничего необыкновенного, пусть ты и не поведал об этом счастье ни единой душе, сберег самое сокровенное внутри?

Спросить я не решился. Они бы не сказали: «Это неправда. Тебе показалось. За счастье не расплачиваются». Они бы сказали: «Ты пьян, мистер Джонс, ты пьян. Все получают частичку прекрасного, но ты не вправе никого винить, когда прекрасное ускользает. Это как идти против смерти. Ложись спать, мистер Джонс».

Уже дома обнаружилось, что начисто забыл о матче «Динамо», а к победе отнесся ровно так же, как если бы динамовцы проиграли. С того дня футбол для меня не существует.

Ностальгировать я ностальгирую, а завтра мне на службу. Ты не поверишь, я устроился в школу. Никаким не охранником, не смешно. По факту буду учить детишек русскому и литературе, а на деле – сеять семена скептицизма и, чем черт не шутит, нигилизма. Директора зовут Марат Тулпарович, и никакой он не француз и не революционер. Сложно сказать, как мы с ним сработаемся, потому что задачи у нас противоположные: он призван поддерживать общепринятые устои, моя воля – расшатывать их. В его интересах – сплотить паству, в моих – вывести породу, привитую от конформизма. У него широкие полномочия, у меня – молодость и задор. Через год сопоставим результаты.

Как ты?

Соблюдаешь режим?

Насчет кофе я не шучу.

Живопись

В первый день он красил.

Роман явился в школу в 8:40, за двадцать минут до начала рабочего дня, за что получил сдержанную похвалу от Елены Витальевны. Секретарь сообщила, что Марата Тулпаровича еще нет, и предложила новичку ознакомиться с кабинетом русского языка. Старушка-вахтер, оторвавшись на минуту от дачно-огородного еженедельника, объяснила, где брать ключ и как расписываться в служебном журнале.

Удивляясь, какой прок в советах для садоводов, когда дачный сезон близится к завершению, Роман поднялся на четвертый этаж. В конце длинного коридора высилась стремянка, на полу и подоконниках осела зримая строительная пыль. Не доносилось ни единого звука. Идея заговорить вслух или присвистнуть воспринималась как покушение на мировой порядок. Всего через две недели будет наоборот, и тишина приравняется к аномалиям навроде шаровых молний или беззаветно влюбленных в классическую литературу школьников.

Убранство класса соответствовало представлениям о Среднестатистическом Кабинете Русского Языка и Литературы. Зеленая доска, парты в три ряда, портреты великих и образцовых, два шкафа. Первый – канцелярский, почти новый. Второй – платяной, дряхленький и покосившийся влево. Будет леваком, коммунистом. Из пластикового ведра в углу торчала деревянная швабра. Стрелки электронных часов над доской застыли на половине третьего. Информационные стенды пустовали, если не считать приглашения на Масленицу и буклета, завлекавшего в автошколу. Роман заподозрил, что его попросят заполнить стенды каким-нибудь полезным материалом.

Что более всего поражало, так это грязь. Ремонтники, орудовавшие по всем этажам, не обделили вниманием и будущего учителя русского. Под ногами скрипело, линолеум едва виднелся под слоем неведомой белой порошкообразной дряни. На окнах проступали пятна, отдаленно напоминающие засохший птичий помет, будто на летние каникулы класс арендовал дрессировщик голубей и внезапно исчез. От одной мысли, что все это придется отскребать и оттирать, сердце сжималось от тоски.

На пути к директорскому кабинету Роман поздоровался с двумя незнакомыми учительницами, обсуждавшими канувший в Лету отпуск. Директор встретил молодого специалиста радушно. Облаченный в изумрудную рубашку с широкими карманами, Марат Тулпарович, закатав рукава, восседал на высоком стуле и листал подшитые документы. За могучей директорской спиной присматривал Путин, чей нескромно большой фотопортрет, не замеченный Романом в предыдущий раз, висел над директорскими дипломами.

– С первого дня с докладом к начальству, – сказал Марат Тулпарович, широко улыбаясь. – Как настрой?

– Боевой, – доложил Роман.

– Это хорошо. Как Казань?

– Обживаюсь. Красивый город. И район мне нравится.

Директор отложил документы.

– Как кабинет?

– Вполне. Светлый, просторный. Пыльный чуть-чуть после каникул, но это исправимо.

Тайное послание в последних словах Марат Тулпарович уловил. А может, в глазах Романа читалась мольба.

– После ремонта всю школу мыть-перемывать надо, – заявил директор. – Скажу техничке, чтобы убралась у вас.

– Спасибо. А в течение года тоже она будет убираться?

– Будет. У классных руководителей убираются их ученики, у остальных педагогов – техничка.

Роман мысленно возблагодарил босса, не навесившего на него классное руководство. Ходят слухи, что оно превращает жизнь в нескончаемый нервный срыв и сокращает ее на пять лет.

– Скоро вам выдадут ноутбук, – сказал Марат Тулпарович. – Перед тем как приступить к составлению учебного плана, зайдите к Ирине Ивановне. Она завуч по учебной части и куратор по русскому языку. Отчеты у вас будет принимать она. По всем вопросам касательно программ и организации учебного процесса смело обращайтесь к ней.

– А в каком кабинете ее найти?

– В триста седьмом. Это позже. Сейчас вас просит помочь Андрей Константинович, учитель по труду. У него кабинет номер сто два, между лестницей и библиотекой. Разберетесь?

Направляясь к трудовику, Роман мысленно поражался, до чего непринужденно директор навязал ему дополнительное задание. Наверное, оно посложнее, чем подержать стремянку или сбегать за водой. Воображение рисовало картины одну мрачнее другой: разгрести строительный мусор в классе, починить на пару трубу в подвале, перетаскать на горбу десяток-другой дверей с первого этажа на четвертый. А затем перенести их обратно, потому что в финале выяснится, будто двери не те. Что угодно, лишь бы не русский язык с литературой, лишь бы не прописанное в контракте.

Андрей Константинович, склонившись над потемневшим от времени верстаком, перебирал инструменты. Услышав шаги за спиной, он обернулся с остроконечным молотком в руке, словно готовый к труду и обороне одновременно. Роман признал в трудовике вчерашнего рабочего, в штанах с множеством карманов и в клетчатой рубашке, красившего плинтус.

– Роман Павлович. Меня направил к вам Марат Тулпарович.

– Андрюха, – представился трудовик. – Живопись любишь?

– Простите?

– Значит, полюбишь.