Непотерянный рай

Но этим объяснением ему не удалось скрыть правду, которую, кажется, уже уловила Рената. В глазах ее отчетливо мелькнул испуг, но у нее хватило сил сдержаться.

— Ну ладно, иди, Анджей, только не засиживайся, уже семь.

В другое время подобное соизволение, да еще обставленное условиями и намеком на время суток, взбесило бы его, потому что все это он называл «приемчиками» слежки, а кому же охота мириться с лишением свободы. Но сегодня он схитрил, пропустил мимо ушей, только бы уйти, во что бы то ни стало уйти, иначе он задохнется в этой гробнице от тоски и немощи.

— Постараюсь вернуться не поздно.

Он ласково коснулся ее плеча. Пальцы легко скользнули по красной кофточке, уловив тепло знакомого тела. За этот жест нежности она отблагодарила его напутственной улыбкой.

На улице он вздохнул полной грудью. Наконец-то! Сейчас он свободен. Один! И пусть только на один вечер, но перед ним открылся другой мир. Можно встретиться с Петром, можно и одному пошляться по городу, поглазеть на этот мир, красивый, заманчивый. А в такой вечерний час можно и вовсе брести неизвестно куда, без цели, без забот, наобум, по городу, полному соблазна, и быть свободным, никому и ничем не обязанным человеком, вольной птицей в счастливый миг полета. В эту минуту он почувствовал себя почти таким же свободным, как в молодости, когда был наедине со своими мечтами, надеждами, обуреваемый жаждой жизни, дерзанием завоевать мир, сладость которого он предвкушал, глядя на прогуливающихся красивых женщин, на проносящиеся мимо авто, на рекламные огни театров и кино, баров и кафе. И все это можно было завоевать, мир был распахнут настежь, ждал своего завоевателя.

Так было когда-то. А сегодня он шагал, наслаждаясь минутным чувством свободы. Но не так уж и долго длилась радость от того, что решился вырваться из тревожной тишины и пустоты собственного дома. Не успел он дойти до автобусной остановки, как заговорила совесть.

Он оставил Ренату дома одну, да еще так неожиданно, прежде он не допускал и мысли о том, чтобы причинить ей огорчение. И вообще не следовало выходить из дому. Встречи с Петром всегда были для него интересны, и он не лгал, утверждая, что разговор с Петром как-то подхлестывает его, но можно было договориться о встрече, скажем, на завтра перед обедом, в служебные часы, которые не так уж и обременяли его. Правда, пришлось бы пораньше выйти из дому, но это было в порядке вещей и не вызывало у Ренаты ни огорчения, ни подозрения.

«Если не застану его, пошатаюсь по городу и вернусь пораньше, — подумал Анджей. — Даже если перехвачу Петра где-нибудь, поговорим накоротке, не стану засиживаться».

Успокоив себя таким решением, сулившим в перспективе полное искупление грехов, он, ускорив шаги, направился к автобусной остановке.

Он всегда успокаивался, когда попадал в окружение незнакомых людей. В автобусе он оказался соседом молодой матери, державшей на коленях ребенка, а напротив сидел старик инвалид, ушедший с головой в чтение «Экспресса». Анджей позавидовал такой увлеченности. С некоторых пор, читая газеты, он лишь скользил взглядом по заголовкам, иногда выхватывал отдельные фразы из наиболее важных сообщений. Но сосредоточиться хотя бы на одной статье было для него немыслимо.

Взгляд молодой светловолосой женщины — на вид ей нельзя было дать и семнадцати — излучал спокойную материнскую радость и серьезность, что совсем не шло к ее девчоночьему лицу. Со своим двухлетним сыном она разговаривала терпеливо и с достоинством, как человек, обладающий ясной целью в жизни и чувством хорошо исполняемого долга. Несмотря на довольно поздний час, ребенок был бодр и все время болтал.

— А где мы были, мамочка?

— В банке.

— А зачем в банке?

— Чтобы получить денежки.

— А зачем денежки?

— А затем, что у бабушки именины.

— А зачем у бабушки именины?

— Чтобы сделать ей приятное. У тебя тоже были именины.

— А денежки зачем?

— Чтобы купить бабушке подарок и цветочки.

— А какие цветочки?

— Может быть, розы, может, гвоздики. Завтра купим, Яцек.

До этого момента разговор был вполне серьезен. Но тут мальчик, внимательно глядевший матери в глаза, замахал ручонками и, шлепая ее по плечу, закричал с внезапной решимостью:

— Розы, розы, мамочка. Я хочу розы, и бабушка тоже так хочет.

Решительность маленького мужчины исключала всяческие возражения. Видя, что Анджей прислушивается к их разговору, мать улыбнулась ему и сказала малышу:

— Я согласна, купим розы. Ведь отдавать цветы бабушке будешь ты.

Маленький Яцек молниеносно соскочил с материнских коленей и запрыгал, застучал красными туфельками по полу автобуса, оповещая всех пассажиров о своей радости:

— Я буду отдавать цветочки, я буду отдавать цветочки, я буду отдавать цветочки.

Теперь заулыбались все: и мать, и старый инвалид, который на минутку оторвался от «Экспресса», его глаза цвета грязной мыльной пены посветлели. Рассмеялась и только что вошедшая в автобус молодая парочка — они стояли рядом, шурша нейлоновыми куртками.

— Да-да, цветы отдашь ты, но стой спокойно, а не то упадешь и ушибешь голову, — сказала мать, притягивая ребенка к себе.

«Она сказала «голову», — подумал Анджей, — и по одному этому можно судить, что она мудрая мать, не признает сюсюканья. Будь у меня сын, я воспитывал бы его точно так же».

Еще немного — и он проехал бы свою остановку, они были уже на площади Трех Крестов. Автобус поворачивал, огибая ротонду костела.

— Славный сынок у вас, — сказал Анджей счастливой матери, выходя из автобуса.

Она с улыбкой кивнула ему, наверняка не догадываясь, что в похвале была и тихая зависть человека, который после многих лет супружества так и не смог насладиться радостью отцовства. Может быть, именно это…

Через минуту он уже входил в зал, где часто сиживал Петр — иногда в компании композиторов, а иногда и в одиночку за рюмкой водки и чашкой черного кофе. Он вовсе не был пьяницей, но считал, что после работы — а по вечерам он никогда не работал — ему полагается награда за труд, упорный и каждодневный. Да, Петр что-то значил в своей среде, а вот он, Анджей, все время сидел меж двух стульев.

Пройдя через оба зала, он не нашел Петра — видимо, было еще рановато. Да и время других завсегдатаев этого клуба еще не подошло, потому и было полно свободных мест.

Он сел за двухместный столик в углу, оттуда было удобно наблюдать за входом.

Спинка стула упиралась в стену, так он чувствовал себя покойно и уверенно. Он не любил ходить в кафе или рестораны, но уж если попадал туда, то высматривал себе место, обеспечивавшее безопасность с тыла. Такова привычка со времен войны. Даже идя по улице и слыша за спиной чьи-то шаги, он помимо воли останавливался под любым предлогом. Недоверие к окружающим? А ведь он знал, что люди ему нужны, он не собирался жить в башне из слоновой кости. Одиночество, особенно уже в такие годы, не только беспокоило, но даже пугало его.

Официантка в коротенькой юбочке, к тому же еще и подтянутой вверх, балансировала перед столиком, выставив напоказ розовые коленки и делая вид, что вытирает стеклянную поверхность стола.

— Что прикажете?

— Пожалуй, только кофе, А там придет мой приятель, закажем еще что-нибудь.

— Большую чашку или маленькую?

— Большую.

Он был, конечно, смешон: ни маленькая, ни большая чашка кофе не могла вызвать восторга официантки.

И все-таки в зале народу прибывало, кое-кого он знал по сцене и видел по телевидению, которое еще только входило в жизнь. Эти личности, по большей части второстепенные, не возбуждали в нем никакого интереса, а известные актеры появлялись здесь значительно позже, после окончания спектаклей. На какое-то время его внимание привлекла известная актриса с обворожительно миниатюрными чертами лица. «Безупречное личико, — подумал он, — рафаэлевская мадонна, однако чертовски трудно перенести ее на холст в новой манере, к тому же с этим лицом никак не гармонировали широко раздавшиеся бедра, потому-то ей и приходится играть только в классических пьесах, в длинных платьях и кринолинах. У костюмеров почти не бывает хлопот при пошивке туалета для нее. Ну а в подходящем туалете со своим очаровательным детским личиком она всегда напоминает фарфоровую статуэтку».