Непотопляемый «Тиликум»

Спустя некоторое время контора передала мастеру Маасу чертежи. Маас пришел с ними на плаз и долго совещался с тамошним начальством. Когда единство по всем вопросам было достигнуто и плазовая бригада полностью разобралась в чертежах, начали переносить отдельные части с бумаги в натуральную величину прямо на просторный пол плаза.

Мы снимали с плаза все необходимые размеры, после чего и начиналась настоящая постройка. Часть плотников изготовляла шпангоуты, другая — ладила на стапеле подставки, на которые потом кладется киль. На кили шел в основном красный бук. Брусья из этого дерева были короче проектной длины корабля, поэтому киль пришлось делать составным, намертво скрепляя между собой отдельные его части стяжными болтами и скобами. К килю с помощью угольников-книц прочно крепились фор— и ахтерштевень. Теперь уже было видно, что строится действительно корабль, а не какаянибудь там сухопутная телега.

На следующий день мы начали установку шпангоутов.

— Корабль устроен как человек, лежащий на спине, — сказал Никель. — Киль — хребет, а шпангоуты — ребра.

Наконец шпангоуты были установлены, и тут настал великий час мастера Мааса. Он дотошно прощупал весь набор, промерил толщину и кривизну шпангоутов и отметил места, требующие доводки. Потом лучшие плотники теслами — плотницкими топорами с поперечным клинком — старательно выбрали все эти лишние толщины и неверности. Не спеша выбирали, с предельной аккуратностью: ведь от плотницкого мастерства зависели в дальнейшем и внешний вид, и ходовые свойства эвера.

Абсолютно точно по чертежу деревянное судно построить невозможно. Очень уж дерево — материал капризный. На солнышке ссохнется, в дождь разбухнет, то и дело размеры меняются. Только искусство опытного мастера способно сбалансировать великое множество всевозможных отклонений.

Работы шли своим чередом. Над корпусом трудились уже и другие бригады. Поверх киля, чтобы прочнее соединить его со шпангоутами, мы проложили еще один брус — кильсон. Другие бригады занимались изготовлением пайолов — дощатого настила с внутренней стороны днища, предохраняющего груз от сырости. Ставили продольные связи — стрингеры, усиливали конструкцию угольниками-кницами. Оставалось обшить борта да настлать палубу — и корпус готов.

Все работы были не из легких. И все-таки душа моя пела от радости. Я видел, как созданный моими руками день за днем на стапеле растет красавец корабль. Каждая его деталь ручной работы, и пусть я не все делал сам, но, случись необходимость, и я сумел бы сделать любую из них.

Постройка эвера длилась примерно полгода. За два года настоящего ученичества (первый не в счет) я участвовал в постройке пяти парусников. Поковки мы получали из кузницы, которая находилась в Родермунде, совсем близко от нас. Там весь день грохотал большой падающий молот. Берег Крюкау был зыбкий, и удар чувствовался издалека. Во всех домах метров за двести дребезжали оконные стекла и качались картины на стенах. Жители этих домов трудились в основном на верфях или в кузницах, поэтому каждый удар означал для них: работа есть.

А работа означала поденную плату 2,5 марки летом и 1,9 марки зимой. Или аккордно 18 (а то и все 24) марки в неделю.

Итак, оковки для мачты, якоря и цепи мы получали из Родермунда. Тросы изготовляла расположенная там же канатная мастерская. Паруса шил парусный мастер с соседней улицы, а блоки делали в маленькой мастерской на задах нашей верфи. Да и на самой верфи помимо плотников работали и слесари, и стекольщик, и еще разные мастеровые. Все были рядом, и все были заодно. Все, как могли, старались уложиться в сроки, назначенные договором, и с нетерпением ожидали дня, когда состоится спуск на воду. В заключение всех работ конопатили наружную обшивку. С помощью железной конопатки в щели между досками обшивки молотками забивалась смоленая пакля. Это была одна из самых ответственных работ на верфи.

Ударишь молотком слишком сильно — конопатка, словно клин, раздвинет доски, и корабль получит течь. Ударишь слишком слабо — паклевая скрутка войдет в щель недостаточно глубоко, и в этом месте потом будет проходить вода.

Во время конопаточных работ Маас все время чутко прислушивался к стуку молотков и немедленно откликался на всякий непорядок.

— Люди Мюллера бьют слишком слабо!

Нам, ученикам, доверяли конопатить только палубный настил. Здесь качество конопатки на живучесть корабля влияло не так сильно.

Наконец расквитались и с конопаткой. Мастер Маас удовлетворенно провел ногтем по последнему шву. Мы уложились в срок. Теперь началась подготовка к спуску со стапеля. Для этого необходимо было, чтобы подъем воды в Крюкау пришелся на полуденные часы.

Прилив, как известно, повторяется каждые двенадцать часов, причем срок его наступления день ото дня медленно сдвигается. Начнись прилив, скажем, в шесть утра, и фрау капитанша, герр Кремер и другие почетные гости не смогли бы принять участие в событии — в это время они еще спят. Следующий прилив начался бы около шести вечера. Тогда не хватит времени отбуксировать корабль и выполнить на нем до темноты все работы, необходимые сразу после спуска со стапеля.

Видимо, при подписании контракта герр Кремер всегда руководствовался календарем приливов и отливов, потому что всякий раз сроку готовности корабля сопутствовало самое благоприятное время подъема воды в реке.

Плотники приготовили спусковые дорожки — брусья, по которым эвер должен был сползти в воду. Мы, ученики, густо смазали эти брусья мылом. Корпус украсили цветочными гирляндами. Придись спуск на зимнюю пору, вместо цветов были бы разноцветные флажки.

Щит с именем корабля на корме прикрывался до поры старым парусом. Перед самым носом эвера мы соорудили из старых брусков и досок небольшую трибуну для уважаемых лиц, которые соберутся в этот торжественный день.

И вот этот день настал. Блестящие цилиндры высоких гостей, словно зеркала, пускали солнечных зайчиков. Белые пластроны сверкали из-под фраков и визиток. Герр Кремер пригладил свои бакенбарды, левой рукой — правую, правой рукой — левую. Гигантские поля дамских шляп закрывали, словно зонтиками, чуть не всю трибуну.

— Хорошо еще, что кринолины вышли из моды, а то пришлось бы строить две трибуны, — сказал мой друг Никель.

Плотники, исключая тех, кому выпала честь выбить клинья и стопора, удерживающие корпус на стапеле, собрались вокруг трибуны.

Корабли в гавани в честь такого события украсились пестрыми флагами. Зевак к верфи сбежалось со всего города. Плотники явились в праздничных нарядах. Мастер Маас и тот отказался на сей раз от своей всегдашней фуражечки и надел высокую плотницкую шляпу.

Корабль владельцам передавал герр Кремер.

— Счастливого плавания… Кайзер и империя… Германская слава… Удачного фрахта… — доносились до нас отдельные его слова.

Потом одна из дам произнесла традиционную «крестильную» формулу. Ее голосок звучал еще слабее:

— …Волны… ветром полны… на воду спускаю… имя нарекаю.

Не очень разборчиво, но во всяком случае в рифму. Закончив речь, она взяла в руки бутылку шампанского, болтавшуюся на тросике под перекладиной какой-то штуки вроде маленькой виселицы, и хватила ею о форштевень новорожденного эвера.

Бутылку для обряда «крещения» заготовили специально. На женщину в таком важном деле полагаться нельзя. Существо она слабое, а бутылка — крепкая, ну, как не разобьется? И контора загодя отправила бутылку на «препарацию». Трюк этот состоял в следующем. С бутылочного горлышка снималась станиолевая обертка. Затем наш стекольщик осторожно, без хлопка, откупоривал пробку. Вокруг него уже кучковались охочие люди со своей посудой. Первому он наливал себе в стакан, где обычно хранилась замазка, а остатки разливал приятелям, тоже отнюдь не в фирменные бокалы. Оставалось только сказать: «Ваше здоровье!»