Неповторимая весна

— Страсть относится к изменчивым категориям. Кроме того, в ней содержится зерно разрушения, если это страсть не человека, а животного… Если ничего, кроме удовлетворения плотских потребностей, не содержит… — Дороти разволновалась. Мутная волна поднималась и рвалась наружу. — Голая страсть груба и отвратительна и может растоптать любовь, оскорбить и унизить ее, извратив сами представления о чувствах и превратив таинство в сплошной кошмар, если в женщине видят всего лишь подстилку…

Эмоциональный взрыв кончился. Уставившись в иллюминатор, Дороти надолго замолчала. Она жалела, что дала себе волю. Не нужно было всего этого говорить Эдди. Во всяком случае, не стоило так раскрываться. Неизвестно, как ее признание будет истолковано.

— Ты права, — после бесконечной длинной паузы тихо произнес он наконец, — Такое нелегко забыть. А насколько ты доверяешь мне?

Дороти ответила не сразу.

— Я не совсем понимаю, какого рода доверие ты имеешь в виду?

— Еще в первую нашу встречу я почувствовал, как ты вся сжимаешься и нервничаешь в моем присутствии. Может, в твоем подсознании живет страх, что и я воспринимаю тебя как подстилку?..

— Нет! Нет! — взволнованно воскликнула Дороти и погладила Эдди по щеке. Ей до боли захотелось снова увидеть улыбку, а не мрачное лицо. — В тебе меня пугает совсем другое.

Эдди развернул ее к себе, чтобы она не прятала глаза.

— Мы договорились говорить друг другу правду, ты помнишь? Так что не юли. А если я пойму или почувствую фальшь — лучше давай сразу разбежимся в разные стороны.

Несколько мгновений Дороти видела перед собой лишь полный тревожного ожидания взгляд.

— Ты… заставил меня настолько забыться, что я правда испугалась… Ты ворвался как ураган, нарушил мою устоявшуюся жизнь и душевный покой, который я с таким трудом обрела. Твою непреклонность я расценила как наглость, стремление меня добиться — как эгоцентризм, проявление чистейшего самолюбия… Как тут было не испугаться? — Она на секунду задумалась, стараясь подобрать слова.

Брасс изучающе посмотрел на нее, затем спросил:

— Это все?

Она потупилась.

— Нет. Ты оказался таким… и не таким. В тебе море обаяния, перед которым трудно устоять. Чуткости, которую ты усердно зачем-то прячешь, человеческой доброты, ласки, нежности… Ты непредсказуем в поступках, но на подлость, думаю, не способен. Как не свернешь и с дороги, требующей мужественных усилий… А еще… с тобой интересно: я терпеть не могу тупиц, с которыми можно пропасть от скуки. Наконец, ты… дал мне почувствовать себя… женщиной, Эдди. Когда я с тобой, я не могу больше думать ни о ком и ни о чем.

Он сгреб ее в объятия и изменившимся от волнения голосом произнес:

— Ты перехвалила меня, Дора. Не скрою, не ожидал услышать и тысячной доли того, что ты сказала. Но, клянусь, я постараюсь не обмануть твоих ожиданий.

— И все это принадлежит нам? — восхищенно спросила Дороти, подходя к краю террасы и глядя на простирающуюся внизу освещенную луной бухту.

— Что значит «все»? — склонился к ее плечу Эдди. — Лунный пейзаж, море, небо — конечно. Остальное — город, дом, терраса — увы… Ты разочарована?

— Что ты! Я восхищена! Коттедж прелестный! Как тебе удалось забронировать его?

— Очень просто — я купил право на пребывание в нем в течение уик-энда. — Эдди поцеловал ее в затылок. — Пару недель назад, когда в одном престижном клубе на аукционе разыгрывалась поездка на двоих в Майами, я предложил самую высокую цену… и выиграл.

— Значит, это был ты?.. — ахнула Дороти. — Ну, хитрец! И ты всегда позволяешь себе столь щедро тратиться на женщин?

— Нет, только в тех случаях, когда они вызывают к себе столь сильный интерес, что я не могу сосредоточиться больше ни на чем. Так что в моем мотовстве виновата ты.

Дороти расхохоталась.

— Вот ты меня уже и обвиняешь.

— Ничего подобного. Просто констатирую факт. По-моему, ты замерзла, пойдем в дом.

— С чего ты взял? Мне не холодно. — Дороти прижалась к его груди. — А вот ты — уж точно дрожишь.

Эдди фыркнул.

— Я от другого, дурочка… И между прочим, виновата опять ты. Пойдем.

Дом отличался отлично продуманными деталями. Темный дубовый паркет устилали светлые китайские ковры. В гостиной и столовой — массивные камины, в крошечной библиотеке — сплошная стена из книжных полок и огромная, огромная спальня.

Эдди, как пушинку, нес Дороти на руках. И она мечтательно представляла себе, какой чудесный медовый месяц провели бы здесь, будь они с Эдди молодоженами. Но сейчас, сейчас в их распоряжении всего два сказочных дня, украденных из реальной жизни. Всего два дня… О будущем Дороти старалась не думать. Будь что будет.

Она наслаждалась его объятиями, тем, как он неторопливо ее раздел, потом наполнил водой ванну и отнес ее туда.

— Расслабься и отдыхай, я сам…

Эдди купал ее, как маленькую: заботливо, нежно. А под душем они стояли уже вдвоем. Их тела представляли разительный контраст. Его — мускулистое, загорелое, сильное, ее — хрупкое, с белоснежной кожей.

Эдди губами ловил струйки воды, стекавшие с сосков набухших грудей, одновременно гладя ей ладонями спину, ягодицы, бедра, И она отвечала ему тем же.

Будто не душ, а дождь омывал их, раскрепощая каждую клеточку и погружая в ту первобытную, не знающую стыда стихию, когда инстинктивно говорит сама природа, не ведающая об условностях и границах приличия.

Он стоя овладел ею. Неторопливо и медленно, разжигая в них обоих желание, довел до того состояния, в котором уже от нетерпения нечем дышать, тело поет от вожделения и стоны слетают с закушенных губ от сладчайшей истомы. Заканчивали они уже на ковре спальной, боясь упустить остроту последнего мига. Он был невыразимо прекрасен. Словно внутри них вспыхнули сразу сотни звезд, сошедших с небес и растворившихся в крови.