Неправильный солдат Забабашкин

— Наши, наверное, — пригнулся Садовский.

— Может наши, а может и ваши, — хмыкнул я, прикидывая, как мне теперь со всем этим делом управляться.

А картина складывалась печальная. На руках у меня было двое раненых — Воронцов и немец Шульц. А также двое потенциальных диверсантов — Садовский и Зорькин (которого я тоже не скидывал со счетов). Кроме живых, был ещё неживой гражданин Якименков. И если последнего можно было списать со счетов, просто бросив здесь, и забыв, как страшный сон, то с оставшейся в живых четвёркой мне предстояло как-то взаимодействовать и что-то с ними со всеми делать. Осталось только понять, что именно, и как их всех доставить в целости и сохранности до наших позиций?!

Но долго думать мне не пришлось. Неожиданно кусты, откуда только что пришёл Садовский, раздвинулись, и на пляж высыпало с десяток советских красноармейцев в касках, плащ-палатках и с винтовками наизготовку.

— А ну-ка, руки вверх, сволочь фашистская! Вверх, я сказал! Кто дёрнется всех положим! Хенде хох, етить-колотить! — зарычал их командир, обводя наш разношерстный коллектив неприветливым взглядом.

* * *

Глава 7 Выяснение

— Фамилия, имя, отчество, — в который уже раз за последние пару часов задал мне вопрос следователь особого отдела младший лейтенант НКВД Горшков.

Он всё время пытался найти расхождения в моих показаниях. И это несмотря на то, что я ему уже не раз заявлял, что после полученной контузии почти ничего не помню. Тот, не веря, недовольно морщился от моих слов, и всячески пробовал вывести меня на чистую воду.

И опять всё завертелось по кругу.

— Забабашкин Алексей. Отчество, вроде бы, Михайлович, — устало ответил я, вытирая вновь выступившие слёзы.

И слёзы эти были не от боли или горя, и даже не от обиды за несправедливое заточение в страшных застенках НКВД (которые тут были представлены в виде чулана со столом и парой стульев), а потому, что после рассвета глаза сразу же, что называется, потекли. Слёзы лились буквально ручьём, и я ничего не мог с этим поделать. Очевидно, дневной свет и свет вообще раздражал роговицу. Да так, что из-за обилия сопутствующего этому процессу слезоотделения я почти ничего вокруг себя не видел. Вот и сейчас, хотя в комнате для допросов был не очень яркий свет, из глаз моих лилось ручьём просто по факту наличия этого самого света.

А между тем, услышав, как неуверенно я произнёс отчество, НКВДшник решил меня подловить.

— Ага, значит, отчество ты вспомнил?

— Мне про отчество рассказал Воронцов, когда я очнулся в подвале больницы Троекуровска. Пока он мне об этом не рассказал, я помнил только своё имя и фамилию.

— До момента попадания в больницу ты знал Воронцова? Был с ним знаком?

— Я этого не помню. Хотя он рассказывал, что мы с ним общались в части, в которую я попал, когда пришёл добровольцем.

— Хорошо, а теперь расскажи, зачем тебе была нужна кожаная куртка? Хотел под Красного комиссара сойти? Но не вышло?

— О чём вы? Как могло такое в голову прийти? Чтобы в грязной пижаме, да в кожанке и ещё косить под комиссара. Кто бы мне поверил?

— Вот именно, что наши красноармейцы тебе не поверили! А твои хозяева думали что поверят! Но ошиблись!

— Глупости. Я кожанку нашёл уже после того как с Воронцовым был. И что, по-вашему, должно было произойти? Я бы кожанку надел, и лейтенант госбезопасности сразу же проникся ко мне и поверил, что я послереволюционный политработник? Вам не кажется, что это какая-то чертовщина.

— Ты мне тут не ругайся! Не в трамвае! — осадил меня следователь. — Ещё раз: куртка тебе, зачем была нужна?

— Вам правду сказать? — решил я играть в открытую. И когда младший лейтенант в предчувствии откровений одобрительно крякнул, открыл истину: — Чтобы согреться.

Глаза следователя мгновенно налились злостью.

— Шутить вздумал?!

— Да какие уж тут шутки? Поймите, я в пижаме был. Весь мокрый и грязный. Мне холодно было. Я же человек. А людям в дождь, если они промокнут, как следует, свойственно мёрзнуть на ветру.

— Допустим, это твоё алиби ещё кое-как устроить органы может. Пусть куртка тебе была не для маскировки. Ясно, что для маскировки ты приготовил другое. Но об этом чуть позже. А пока, раз у нас с тобой начался нормальный мужской разговор, то скажи мне как на духу, как и когда ты перешёл на сторону противника?! — опять завёл свою шарманку следователь.

— Никак и никогда никуда не переходил. Когда немцы обстреляли госпиталь, при взрыве я получил контузию. И когда очнулся вместе с лейтенантом Воронцовым, мы стали пробиваться к нашим.

— И пробивался так, что захватил гитлеровского офицера, уничтожил десяток гитлеровцев и бронетранспортёр, а потом ещё и того диверсанта? Так? — ехидно ощерился следователь.

— Так.

— Ох, — вздохнул он, — то есть ты хочешь меня убедить в том, что ты, в больничной пижаме и тапках на босу ногу, положил отделение фашистов? В одиночку?!

— Не один я был, а с Воронцовым. Один, вполне возможно, не справился бы, — произнёс я, напомнив себе, что и впредь необходимо ко всем моим приключениям приплетать Воронцова.

Хотя тот был командиром среднего звена, но его должность и войска, в которых он служит, по моему разумению, должны были хоть как-то прикрыть мою слабую версию о потере памяти и моё потенциальное алиби.

— Нескромный ты, Забабашкин. Если бы врал чуть меньше, то, глядишь и органы бы тебе поверили, — ехидно улыбнулся Горшков. — А так твоя ложь насквозь видна. Не умеешь ты врать, Забабашкин, или как там тебя зовут по-настоящему?!

— Я не вру, товарищ следователь. Всё было так, как я уже не раз рассказывал. Мы вырвались из больницы, захватили грузовик и…

Но следователь, подняв руку, прервал меня, не дав мне договорить.

— Ладно, о твоих военных подвигах мы после ещё раз более обстоятельно поговорим. А сейчас мне важно выяснить, зачем ты немца нам приволок? Хочешь запустить дезинформацию? Хочешь, чтобы мы поверили тем картам, что лежали в портфеле?

— Офицер случайно по дороге попался. Мы его захватывать и не планировали вообще, — пояснил я, вытерев ладонью слёзы и закрыв глаза. — Но, когда уж захомутали, решили взять с собой, надеясь, что он знает какую-то полезную для нас информацию.