Непримиримость. Повесть об Иосифе Варейкисе

— И я не знаю. Но если Россия не станет лучше, если народ не просветится, жизнь не станет справедливее, и люди не станут счастливее… Для чего же тогда все это… вся эта… революция? Столько жертв, столько ненависти, крови! Я понимаю, точнее — пытаюсь понять… Дескать, что толку говорить о лесовозобновлении на площадях, не очищенных от сухостоя и валежника… Да, именно это — очищать! И вы, Мирон Яковлевич, так и тянетесь к топору… то бишь к револьверу. Очищать! Но, прежде чем рубить или стрелять, задайтесь вопросом: научены ли вы отличить больное дерево от здорового? Не получится ли так, что вы подвергнете санитарной рубке здоровые деревья, а больные, рассадник всевозможных гнилей, оставите на корню? Ответьте мне!

— Спросите что-нибудь полегче, Илья Львович. Но согласитесь, что, прежде чем просвещать разбойников, надо просветить… дровосеков? Вы сами к этому подвели. Я вам отвечу вопросом на вопрос. Всевозможных революционных партий у нас нынче — как во французском Конвенте, даже больше. К которой из них вы считаете себя ближе? Чья программа вам по душе?

— Моя программа, — заявил старый упрямец, — это программа непротивления злу насилием, программа Толстого. Не знаю, есть ли такая политическая партия и как она называется… Слушайте! Что это? Опять стреляют?

Бузук, услышав донесшиеся звуки, стремглав бросился под матрас.

— Да, — подтвердил Черкасский, прислушиваясь. — Похоже, что шрапнель. Со стороны Лавры…

9. ШТЫК ПРОТИВ ШТЫКА

Ночью было морозно. Но встало в заводских дымах безотказное светило — пригретый его лучами снег подтаял и перестал скрипеть. Иосиф Михайлович подумал, что зима в Харькове все же не столь упорная, как, скажем, в Подмосковье.

Подходя к Ващенковским казармам и увидев у входа часового в непомерном тулупе поверх шинели, опершегося на длинную винтовку с тонким русским штыком, он перестал думать о зиме. Мысли его приняли совсем иное направление.

Мастерская была создана при Ващенковских казармах для проверки и ремонта оружия. Оно поступало сюда со станции, где откатившиеся с фронта остатки старой армии разоружались и расформировывались. Проверенное и починенное оружие направлялось на заводы либо в здание Дворянского собрания, где теперь, при Советской власти, находились военные склады.

В эту мастерскую при казармах и направился сегодня с утра пораньше секретарь обкома Варейкис, чтобы побеседовать с рабочими и солдатами. Когда учуял знакомый запах смазки, увидел привычные глазу станки, промасленную ветошь и поблескивающую металлическую пыль, когда ощутил родственную приязнь к окружавшим его бесхитростным лицам, — тогда мысли перестали бестолково суетиться, построились, подравнялись, и теперь не так уж трудно было высказать их.

— Товарищи! — начал он и сразу же предупредил: — Не подумайте, будто я пришел сюда работать языком. К вам, работающим руками. Руками, вы знаете, и я действовать привычен. Но всем нам с вами надобно уметь трудиться не только руками, а также и головой…

Засмеялись почему-то. Почему? Даже рассердился.

— Ну что тут веселого? Я ведь не веселить вас пришел, для этого клоуны в цирке имеются. Я пришел о деле толковать.

Перестали смеяться. Теперь можно приступать к делу.

— Вот шел я сейчас к вам сюда. Гляжу, часовой стоит, как положено. Подумал: это хорошо, что часовой при входе, что винтовка при нем и штык при винтовке…

— А Декрет о мире еще лучше, — перебил его кто-то бойкий. — А руки при мирном деле и вовсе замечательно.

Здесь народ за словом в карман не полезет. Что ж, Иосиф Михайлович тоже не косноязычный. А с таким бойким народом, если сам не размазня, столковаться всегда можно.

— Согласен с вами, товарищ! Да, мир лучше. И от своего Декрета о мире власть Советов не отказывается. Но вот такая, к примеру, ситуация. Вы желаете мирно трудиться у станка и мирно ходить за плугом. А тут является к вам некто и наставляет свой штык — того и гляди заколет. Что станете делать? Продолжать свое мирное занятие, не обращая на угрозу никакого внимания? А он вам штык в спину всадит! Чем ответите? Увещеванием?

— На штык, товарищ Варейкис, только штыком и отвечать.

— Штык против штыка, только так!

— Верно, товарищи! Молодцы! Лучше не скажешь. Да, штык против штыка! Вы знаете, о первых же дней нашей революции, невзирая на то, что мы сразу же заявили о своем стремлении к миру, кто только не пытался всадить свой штык в Советскую власть. В нас с вами, товарищи. В каждого из нас. Вы это знаете. Поэтому мы вынуждены, мы обязаны быть всегда на посту. И всегда при винтовке. И чтобы при винтовке всегда был штык…

— И патроны!

— И патроны тоже. Чтобы штыком и огнем ответить на штык и огонь контрреволюции. Да, снова и снова повторяю, Советская власть — за мир между народами. Но никакого примирения с классовым врагом! Советская власть — не добренькая бабушка, готовая стерпеть любую обиду и погладить по головке любого негодяя. Вы знаете, большевики считают необходимым ввести трудовую повинность для всех паразитов и тунеядцев…

— Самим работы не хватает, товарищ Варейкис!

— То особый вопрос, и его тоже будем решать. Но и паразитов трудиться заставим, работать за них, кормить своим трудом всяких дармоедов не будем! И мы не намерены церемониться со всеми, кто так или иначе мешает Советской власти выполнять свой долг перед трудящимися. Мы будем непримиримы и беспощадны к контрреволюционерам всех мастей! Мы не смеем забывать ни на минуту, что революционным завоеваниям пролетариата угрожает штык доморощенной контры и мирового капитализма. Противопоставим же этой угрозе свой штык — штык рабочих и солдат, поднявшихся против насильников. Штык против штыка! Вот почему, товарищи, так важно то, что вы здесь, у себя в мастерской, делаете. Вот об этом хотел я с вами потолковать, для этого и пришел…

Когда выскажешь все и слово твое доберется до тех, к кому оно обращено, — насколько легче становится… До самого конца дня, начавшегося с беседы в мастерской при Ващенковских казармах, настроение у Иосифа Михайловича было приподнятым, дела ладились, помехи устранялись, хотелось передать заряд бодрости другим, верилось в самое светлое и отнюдь не такое уж далекое будущее.

10. БЕЗДЕЛИЦА

Приподнятое настроение сохранилось у Иосифа Михайловича и на другой день. Но какой-нибудь пустячок, этакая мелочишка, безделица, черт знает какая чепуха досадит внезапно — и прежнего настроения как не бывало. Настрой души человеческой, оказывается, штука тонкая…

Вместо давешнего пальто на нескладной фигура дантиста нелепо сидела явно тесная ему шинель. И щеки были выбриты, и глаза ожили. Значит, записка тогда подействовала — бедняге помогли. Отрадно! Однако что жо в таком случае снова привело его к секретарю обкома? Новая просьба? Ведь сказка Пушкина о волшебной колотой рыбке и ненасытной старухе вряд ли когда-нибудь устареет. Так неужели этот дантист… Жаль! Не хотелось бы так думать. Но никакого другого объяснения повторному визиту Иосиф Михайлович пока не находил.

Он суховато поздоровался с вошедшим, не предлагая присесть, сам поднялся из-за стола и вышел навстречу, как бы давая понять, что на долгие разговоры временем не располагает, но и никак не ущемляя человеческого Достоинства посетителя.

— Здравствуйте. Слушаю вас.

— Вы узнали меня, товарищ Варейкис? Я был у вас…

— Да, я не забыл. Надеюсь, все в порядке? Вам помогли?

— Еще как помогли! И вторую комнату… и работа — при госпитале… и обмундирование… и от квартплаты освободили! У меня нет слов! Я так вам признателен, товарищ Варейкис, так признателен!