Непрочитанные письма

— А-а... Как он сейчас, твой Феллини?

— Сейчас он просто студент. На четвертый курс перешел.

— Летит времечко!

— Да, Васильич. Не помолодели мы. Это уж точно.

— То-то, гляжу я, тянет меня в земле поковыряться... Прежде вроде бы не замечал такой тяги... Ладно, давай еще вот эту грядку поправим, хорошо?

— Давай.

— Не часто этим приходится заниматься, как бы ни тянуло... Сам понимаешь, сколько сейчас работы.

— Догадываюсь.

— А ты сюда прямо из Москвы?

— Нет, из Нягани.

— Из Нягани? Занятно... Ну все: пошли чай пить.

Уютно напевала печь, над чаем подымался сладковатый парок, и пироги дышали теплом. Нина хлопотала у плиты, рыжий кошак требовательно терся о ее ноги, за окнами было еще светло, магнитофон гремел знаменитой хрипотцой: «Чуть помммедленнее, кони, чуть помммммедленнее...» — а в комнате напротив, обложившись книгами, не замечая, не слыша ничего на свете, сосредоточенно притих парнишка с красивыми, шальными глазами.

— Выпускные экзамены на носу... А поступать знаешь куда задумал? В тюменский индустриальный. На бурение. И, заметь себе, сам решил. Я его не подталкивал.

— Гены, Васильич. Куда ж против них попрешь.

— Видать, так. Теперь это... Может, ты пока газеты свежие посмотришь? А я поработаю маленько... Вопрос у меня завтра сложный.

— Конечно, Васильич.

Что же в газетах-то пишут?

«Правда», передовая статья «Места заповедные»: «Тюменский облисполком настаивает на разрешении вести геофизическую разведку недр на территории вновь организованного — кстати, по ходатайству самого же облисполкома — Юга некого заповедника. Организация заповедников — не дань моде, это дело государственное, общенародное, часть долговременной программы охраны и рационального использования богатств природы на благо нынешнего и грядущего поколений. Стремление к получению сиюминутной выгоды не должно заслонять эту важную перспективную цель...» Вот так-то, дорогой мой Виктор Сергеич Макарцев: не должно. Но и ты прав: слов недостаточно и благих пожеланий мало — нужны технические средства и технологические решения, чтобы ведомые нам богатства брать, не превращая в прах то, чему и цены-то мы толком не знаем. Про что это я, Сергеич? Да вот про что: тонну нефти или кубометр газа мы живо переведем в рубли, и на рыбу или ягоды цена нам известна, можно, поднапрягшись, вывести стоимость чистой воды, — но как узнать, что за травы в что за цветы сгинули навсегда под мертвящим сбросом, какая сила была заключена в них и какими свойствами они обладали? Быть может, была там одна-единственная на свете травинка, способная исцелить от страшной болезни или вылечить от тоски? Или то было неразрывное сочетание обыкновенных трав, но их неразрывная связь таила в себе загадку и нашего с тобой существования? Как мало мы знаем еще и сколь многое беремся решать, не ведая, к чему приведут нас наши собственные решения...

Многотиражная газета «Нефть Приобья»: состоялся очередной пленум Тюменского обкома КПСС. В числе других выступил генеральный директор объединения «Сургутнефтегаз» А. В. Усольцев: «Существенное наше упущение мы видим в том, что некоторые специалисты неохотно соглашаются на руководящие должности. Нет трудностей при выдвижении на должность мастера, начальника смены, начальника цеха, технолога. Но затем отдельные инженерно-технические работники, достигнув определенной должности, не стремятся расти дальше, хотя явно проявляются их инженерные знания и организаторские способности. У подобных людей ни учебные заведения, ни мы не воспитали высокого политического сознания и чувства ответственности за благополучие страны...»

Был в нашей давнишней компании — тогда мы только начинали, но уже ощутили волчий аппетит к работе, и маршальских жезлов, припрятанных в наших ранцах, хватило бы на всех командующих корпусами — симпатичный тихий паренек, совсем немного отставший от нас годами, однако все звали его Маленький Толяшка, хотя иным баскетболистам пришлось бы глядеть на него снизу вверх; в его делах и планах мы разбирались слабо, он был единственным «технарем» в нашей довольно пестрой компании, и все же однажды, поджидая его в скверике на Разгуляе (Маленький Толяшка в тот день защищал диплом), мы увидели, как уважительно тряс его тяжелую руку громадный седовласый старик, которого нетрудно было узнать, — он был лауреатом всех существующих в стране (а быть может, и за ее пределами) премий, но не этими несомненными знаками отличия был отмечен его путь на земле, а гигантскими, оставшимися на века сооружениями на Волге и на Ниле; впоследствии мне довелось брать у Старика интервью, был он уже плох, но держался прямо и демонстративно беспечно, и я навсегда запомнил его торжественную латынь (к счастью, ее легко было понять, ибо эта фраза входила в число двух или трех десятков расхожих афоризмов, предназначенных для зазубривания в течение «латинского семестра» провинциального филфака): «Non scolae, sed vitae discimus» — «Не для школы, а для жизни учимся...»

«Что?..» — с тревогой и горделивым трепетом одновременно спросили мы Маленького Толяшку, когда Старик наконец распрощался и дипломант оказался в нашем кругу. «Да вот... — смущенно выговорил обалдевший от счастья приятель. — Хотя и не в нашем институте преподает Старик, а приперся на мою защиту. Говорит, что...» — «Суду все ясно, — перебил невнятный монолог Маленького Толяшки тщедушный и тщеславный поэт (между собой мы звали его с королевским величием — Севастьян Гиндукуш; правда, коль речь зашла о королях, то прозвище это подобало скорее королю пиратов). — Наше терпеливое ожидание, — высокомерно продолжал поэт, — должно быть вознаграждено стаканом доброго рома. Надеюсь, ты не возражаешь, Капитан?» — спросил он у меня. Я не возражал. Никто не возражал. Только у Маленького Толяшки спрашивать что-либо было бесполезно — он тихо скулил от радостного возбуждения, и Севастьян, по-моему, выбрал явно не самый удачный момент, чтобы объяснить Маленькому Толяшке, что ром — это не более чем метафора, а лично он, поэт, предпочитает «горный дубняк», ибо сей напиток пахнет горелым желудем, сладкой прелью осеннего леса и горечью угасающего костра, — но то была очередная метафора. Всемером мы выпили бутылку теплого кислого «саперави», окончательно развеселились и отправились пешком по Басманной в сторону Садового кольца, почтительным эскортом сопровождая восходящую звезду НТР

То была пора моих первых поездок на Тюменский Север, я видел, как стремительно растут здесь люди знающие, умеющие щедро тратить себя; у Маленького Толяшки был за плечами знаменитый вуз и редкая инженерная специальность; я предложил ему помочь с работой на Севере — ну, разумеется, хотя бы куда и к кому следует в первую очередь обратиться, он согласился, а когда я договорился уж не помню с кем, у Маленького Толяшки возникли обстоятельства, после они возникали снова и снова, и в конце концов я узнал, что наш гениальный приятель кочует из одного московского НИИ в другой и ужасно ему не везет, все ведь сволочи, гады, завистники; каждая встреча нашей прежней компании неизменно проходила под аккомпанемент стенаний Маленького Толяшки и наших сочувствий по поводу злосчастной судьбы его таланта, оцененного научной общественностью в ежемесячные сто десять рэ — это если без вычетов. Стал он какой-то серый, пыльный, ходил скрючившись и постоянно поглядывал под ноги, будто кошелек искал. Мы к той поре тоже подрастеряли свои замашки, но лямку исправно тянули и вкус находили в этой бурлацкой участи; потом один из нас дождался своего часа и пригласил всех на премьеру своего спектакля; другой неожиданно прославился оригинальным и, пожалуй, значительно более трудоемким способом: всю ночь он менял местами дорожные знаки на одной из очень коротких, но весьма оживленных улиц столицы, однако лишенным чувства юмора работникам ГАИ его шутка показалась не то чтобы плоской, но чреватой.

Вскоре компанию постигла судьба всех подобных компаний — она, как немного ранее «взморский клуб Барбота де Марии», распалась, и долгое время я либо ничего не слышал о Маленьком Толяшке, либо узнавал такое, что даже метафорическому мышлению Севастьяна Гиндукуша было бы не под силу освоить: го про предполагаемый запуск в космос в качестве бортинженера, то про ответственнейшую работу главным экспертом важнейшей стройки в стране с невыговариваемым названием.

Недавно я встретил его. Произошло это случайно, и, если бы он не подошел ко мне, не окликнул, я вряд ли признал бы в нем Маленького Толяшку. Впрочем, и он, как я понял позднее, подошел по ошибке, приняв меня за другого — не за другого человека, а за человека с другими возможностями.

Случилось это в тихом переулке неподалеку от Патриарших прудов — переулок этот, кажется, известен лишь тем, что некогда жила здесь великая поэтесса. Но говорили мы не о стихах. Мы — это я и приятель-геолог, принимавший участие в разведке полезных ископаемых для целого ряда дружественных и нейтральных государств, а предметом разговора был автомобиль марки «тоёта», привозная гордость моего приятеля. Со страстной убежденностью дилетанта я ругал этот агрегат — да не потому, что он мне не нравился, машина очень впечатляющая, — мне не нравилось место, или, точнее сказать, пространство, какое занимала эта красивая и мощная игрушка в сентиментальной душе моего прошедшего огонь и воды приятеля. Вот тут кто-то тронул меня за плечо. «Твой аппарат? — спросил незнакомец, глядя мимо меня на сверкающий бок автомобиля. — Прими поздравления, Капитан», — и по этому старому прозвищу я понял, что незнакомец мне хорошо знаком, он из той компании, это... «Малень...» — начал было я, и слова, по счастью, застряли в горле. Передо мной стоял статный твидовый человек с литым загорелым профилем, мужественной сединой, в темных очках «макнамара», легкая улыбка, полная собственного достоинства, слегка кривила его узкие губы. «Здравствуй, Толя, — сказал я. — Сколько лет, сколько зим... — И, мотнув головой в сторону «тоёты», добавил: — He-а. Не мой. Его». Маленький Толяшка сразу же утратил интерес ко мне, но, надо отдать ему должное, виду не показал. Зато мой приятель-геолог буквально вцепился в него, они долго и восторженно обсуждали достоинства «тоёты», успехи японских автомобилей на мировом рынке и тенденции автомобилестроения в планетарном масштабе. Потом они, естественно, обменялись телефонами: геолог долго шарил по карманам и наконец нацарапал несколько цифр на сигаретной обертке. Маленький Толяшка вручил визитную карточку весьма достойного вида и, откланявшись, направился к скамейке под деревом, где, как только сейчас я заметил, нетерпеливо ожидало его прелестное создание, родившееся значительно позже покорения Ангары и подъема целинных и залежных земель.

«Вот не думал, Яклич, — восхищенно говорил геолог, — что у тебя могут быть такие знакомые. Это же не человек, а клад, — не мог успокоиться он. — Настоящий клад!.. Неужто ты и не знал, кто он такой?!» —

«Сейчас — не знаю. Раньше — раньше знал. Лет пятнадцать назад этот человек мог бы построить через Обь или Юган, через Большой Салым или Иртыш такой мост, что Бруклинский померк бы рядом с ним...» — «Че-пу-ха, — раздельно произнес геолог. — Чепуха. Реникса. Какой там Бруклинский мост! Литературщина сплошная. Маяковщина. Твой знакомый — виднейший специалист по передним и задним мостам. Он работает в Автосервисе. Ты понял?!»

Я поглядел на скамейку под деревом. Она была уже пуста. Маленький Толяшка и длинноногая девочка медленно удалялись в направлении прудов. Я видел только его спину, однако готов поклясться, что то была спина человека, живущего в совершеннейшем согласии с миром и собою... «Автосервис — ведь тоже нужно, — пробовал убедить я себя. — Это же просто необходимо, тут спорить не с кем и незачем. Хорошие профессионалы везде нужны. Зачем отдавать сервис халтурщикам и наглым рвачам?..»

Убедить себя в этом оказалось легко. Только вот Старика я не мог забыть — с какой надеждой он пожимает руку Маленькому Толяшке, в скверике на Разгуляе, и как торжественно произносит простенькую фразу по-латыни: «Non scolae, sed vitae discimus», вкладывая в нее значение, какого не найдешь ни в одном учебнике этого «мертвого языка»...