Неравный брак

Теперь он видел Женины глаза словно через очень сильное увеличительное стекло. Слезы не успевали останавливаться в них – проливались, бежали по щекам светлыми дорожками.

И все-таки этих убегающих слез хватило, чтобы глаза промылись ими, просветлели. В глазах по-прежнему стояло отчаяние, сквозь слезы еще более заметное, – и все же они были теперь не прежними, другими. Ничего не изменилось, но Юра почувствовал, что вся она теперь открыта ему: и дрожащие губы, и дорожки слез на щеках, и любимые, единственные глаза – как светлые камни на срезе.

Он по-прежнему не понимал, что происходило с нею минуту назад. А о том, что происходило с ним, больше не думал вообще. Смешиваясь, сливаясь с любовью, в нем вспыхнула невыносимая жалость – к ней, к ее непонятному и отчаянному несчастью, которое всю ее сотрясало изнутри, как малярийная лихорадка.

Юра не знал причины этого глубокого несчастья, но ему и неважна была причина. Все равно причиной был он сам – его безжалостные слова в рыбацкой избушке и то, как, идя через летное поле в Южном, он чувствовал, что Женя смотрит ему вслед, но не обернулся… Сам он был виноват в том, что чуть не потерял женщину, без которой ему не было жизни, – собственное сердце чуть не потерял!

Женя плакала беззвучно, уже не пытаясь спрятаться, отвести глаза. Наоборот, она и сквозь слезы вглядывалась в его лицо – с той же отчаянной потерянностью во взгляде.

– Все, – шепнул он прямо в ее полуоткрытые, вздрагивающие губы и, почувствовав, что она снова хочет что-то сказать, повторил: – Все. Ты родная, любимая моя, не надо тебе плакать. Только побудь со мной…

Теперь он действительно хотел только этого и больше не задавал вопросов ни себе, ни ей.

Все происходило как будто впервые. Юре казалось, что он все забыл: что она любила, как она любила, от чего так томительно изгибалась в его объятиях, от чего приникала к нему со счастливым стоном. Это было так странно: помнить ее всю – каждую интонацию любимого голоса, каждую узорную прожилочку в милых глазах – и забыть, что надо делать, чтобы глаза эти туманились.

Но он уже понимал – если вообще мог теперь что-нибудь понимать, – что и не надо ничего помнить.

Юра лежал на спине, обнимая прижавшуюся к нему Женю. Теперь ее плечи не дрожали, а словно прислушивались к нему – к тому, как его рука гладит их. Сначала медленно гладит, только ласково, но постепенно весь он наливается страстью – и твердеет плечо, сердце бьется сильнее, во всем теле слышны нетерпеливые удары.

Он хотел раздеть ее, поднес руку к верхней пуговице светлой блузки, но Женя придержала его руку, заодно погладив ее, и быстро расстегнула блузку сама, сбросила ее, потом так же быстро сняла с себя брюки.

– Лучше я тебя раздену, – едва слышно сказала она, прикасаясь рукой к его рубашке. – Можно, Юра?

И, не дожидаясь ответа, стянула рукав его рубашки, щекой прильнула к его голому плечу, взялась за второй рукав.

Женя раздевала его медленно, прикасаясь к открывающемуся телу губами, лицом, грудью. И при каждом ее прикосновении Юре казалось, что это – все, что больше он не выдержит ни минуты, разорвется от напряжения, как слишком туго натянутая струна.

Он закинул за голову руки, сжал пальцы, когда Женины губы коснулись его живота, когда он почувствовал, как все ниже опускается по его телу ее дыхание – и не снаружи горячит, а словно изнутри, смешиваясь с его страстью, подогревая…

– Не надо больше, милая, не надо!.. – Юра сел, руками придержал ее за плечи. – Не могу я больше, не выдержу. А хочу тебя так, что… Истосковался по тебе, Женечка, иди ко мне скорее.

Она так сильно возбудила его, пока снимала с него одежду, трепещущим языком и всем телом прикасалась к самым тайным, чувствительным местам, – что он не владел больше собою. И торопился, торопился, чувствуя, что и в самом деле не сможет ласкать ее так долго, как хотел бы, – бесконечно. Голова уже вся была в вихрящемся огне, и ничто в нем больше не подчинялось ни разуму, ни воле.

Юра почувствовал только, что Женя уже обнимает его снизу, вся обнимает, руками и ногами обхватывает его спину. Что он уже ничем не разделен, неразделим с нею – наконец-то не только душой, но и тонущим в ней телом.

Это длилось не дольше, чем вспышка метеора, которую всегда долго ждешь и никогда не успеваешь разглядеть. И так же много всего – желания, любви, взрывающего сердце и тело счастья – уместилось в один этот вспыхнувший миг.

С тех пор они, кажется, совсем не вставали с кровати. Страсть то разгоралась в них, то ненадолго утихала – да и то не утихала совсем, а сменялась нежностью.

В первый раз придя в себя, Юра встревоженно глянул на Женю: понимал, что едва ли ей хорошо было с ним – так быстро… Она лежала рядом, закрыв глаза; на секунду ему показалось, что она спит. Он осторожно прикоснулся к ее лбу – и пальцы дрогнули от невозможного, счастливого ощущения: обвиваются вокруг них влажные русые колечки…

И тут же она засмеялась – счастливо, едва слышно. Тем самым смехом, которого Юра уже не чаял больше услышать.

– Что ты? – спросил он, наклоняясь к ее лицу.

– А как ты думаешь?

Женя открыла глаза. Что угодно он ожидал в них увидеть, кроме счастливого удивления, которым они светились, лучились, сияли!

– Ничего я не думаю, Женечка. – Наверное, улыбка у него сейчас была как у младенца. – Думаешь, можно думать, когда… Не очень хорошо тебе было, да?

Она засмеялась громче и, кажется, еще счастливее. Потом слегка отвернула голову – как будто для того, чтобы он так и не разгадал причины ее смеха.

– Да что же ты?

Свободной от колечек рукой Юра опять повернул к себе ее голову, всмотрелся в глаза. За несколько секунд глаза изменились так, как только у нее могли меняться. Теперь в них светилось уже не удивление, не затаенный вопрос, а что-то совсем другое – веселое, дразнящее.

– А я просто вспомнила, как тогда все это было, – наконец ответила Женя, обнимая его за шею и снизу заглядывая в лицо. – Так и было, Юра! Тоже сразу, и тоже очень быстро… И точно так ты боялся, что я не успела, помнишь? И волосы так же перебирал потом у меня на лбу.

– Видишь, какой однообразный, – улыбнулся он, нанизывая еще одно колечко на безымянный палец. – Соскучишься со мной.

– Хорошо бы. – Женя притянула к себе его голову, поцеловала в нос. – Хорошо бы мне, Юрочка, дожить до того дня, когда я с тобой соскучусь. Буду я тогда старушка – ста-аренькая, стра-ашненькая, от одного вида с души воротит, вот какая! Хочешь?

– Хочу! – Он зажмурился, словно предвкушая это немыслимое время. – Я тебя, знаешь, вообще очень хочу. Даже прямо сейчас, не через сто лет.

– Ну и не переживай о пустяках! – засмеялась она. – Быстро, медленно, успела, не успела… Ты куда-нибудь торопишься?

Никуда он не торопился – куда ему было торопиться от нее?

Глава 14

Впервые за все время после Сахалина Юра радовался тому, что работает только в отряде и не все его время занято работой, как это бывало раньше.