Неравный брак

– Что – выяснилось? – так же торопливо спрашивала Ева. – И за что ты прощенья просишь… Боже мой!

Не слыша собственных слов, она все крепче прижималась к его груди, словно боялась, что Артем исчезнет в этой гулкой тьме так же неожиданно, как появился.

– Пойдем? – попросил он. – Ты… пойдешь со мной?

– Боже мой! – повторила Ева, задыхаясь от смеха и слез. – Что же ты спрашиваешь, о чем?!

До его прихода оставалось часа два, не меньше. Рабочий день в приемном пункте заканчивается в семь, еще час он, наверное, посидит за компьютером, потом пока доедет от Патриарших до Лефортова… Иногда Артем задерживался дольше – к концу рабочего дня в лабораторию заходили фотографы, показывали свои снимки и каталоги выставок, вели разговоры, которые были ему интересны.

Ева видела: та среда, в которой Артем недавно оказался, и привлекает его, и отталкивает. Может быть, в ней для него было много суеты, может быть, слишком много зависти, вообще присущей творческим людям. Но одновременно, судя по его рассказам, в этой новой для него жизни ощутим был тот соревновательный дух, который отличает любую профессиональную среду и без которого невозможно развитие, особенно в молодости.

Несколько раз Артем приглашал Еву зайти в один из таких вечеров к нему на работу. Но ей не хотелось этого делать. Не хотелось высказывать свое мнение, которое наверняка повлияло бы на него, не хотелось навязывать ему свой душевный опыт. То, что Ева так отчетливо, так сильно чувствовала в нем, казалось ей больше и важнее любого опыта.

Она видела, что Артем обладает острым чутьем к тому, что называется в жизни подлинностью. Эта подлинность была для него неизменно привлекательна, и ее воплощение было ему подвластно. Ева тогда еще это поняла, когда впервые рассматривала снимки, сделанные им во время октябрьского путча.

И хотя ей до дрожи в сердце дороги были долгие вечерние разговоры с Артемом, она не хотела мешать ему в том, что он должен был увидеть и понять сам. Не хотела страховать от ошибок, которые он сам должен был совершить.

Зато она ждала его всякий раз с особенным трепетом, и всякий раз представляя, что он расскажет ей сегодня, о чем спросит, какие покажет фотографии.

Звонок в дверь прозвучал так неожиданно, что Ева не успела даже удивиться.

Квартира, оставленная Артему на год его другом, была обшарпанная и запущенная, «глазка» во входной двери не было, и следовало, конечно, спросить, кто там. Но Ева не успела об этом подумать, выходя в прихожую.

«Может, Тема ключ потерял?» – мелькнуло у нее в голове, когда она уже открывала дверь.

Но в тусклом свете лампочки Ева разглядела на лестничной площадке не Артема, а высокую женщину в длинной дубленке. Что-то знакомое было в ее силуэте, и в узком, неразличимом в полумраке лице, и в прямых распущенных волосах.

– Здравствуйте, Ева Валентиновна, – сказала женщина. – Я Ирина Андреевна, не узнали?

Только после этих слов Ева сообразила, что перед нею стоит мать Артема.

– Теперь узнала, – сказала она, чуть отступая в сторону. – Здравствуйте, Ирина Андреевна, проходите, пожалуйста.

Ева поймала себя на том, что даже не удивлена ее появлением. И чему, собственно, удивляться? Странно, что она не зашла раньше.

– Вы неосторожны, Ева Валентиновна, – усмехнулась Ирина Андреевна, входя в крошечную прихожую. – Открываете, не спросив. А если бы воры?

– Здесь нечего воровать, – усмехнулась в ответ Ева. – Вот сюда пальто повесьте, Ирина Андреевна, на гвоздь.

– Узнаю Темину непритязательность, – кивнула та, снимая дубленку. – Гвоздь в стенке вместо вешалки – вполне в его духе.

– Мы просто еще не успели вешалку купить, – смутилась Ева. – Здесь же вообще пусто было, все понадобилось… Чаю, Ирина Андреевна, кофе?

– Нет, спасибо, – покачала она головой. – Я ненадолго. Или – давайте кофе, если можно. Холодно на улице. У вас курят?

– Артем курит. Я сейчас принесу пепельницу, – сказала Ева, скрываясь на кухне.

Кухня в «хрущобе» располагалась так, что единственная комната видна была из нее насквозь. Ева заметила, как, усевшись на диван, Ирина Андреевна окинула комнату быстрым, оценивающим взглядом.

– А вообще-то здесь неплохо, – сказала она, когда Ева вошла в комнату с пепельницей в руке. – У вас хороший вкус, Ева Валентиновна.

– Спасибо, – ответила она. – Мне тоже очень здесь нравится.

Еве трудно было понять, что именно создало у матери Артема представление о ее хорошем вкусе. Она ничуть не покривила душой, сказав, что ей нравится здесь. Но при этом Ева отдавала себе отчет в том, что едва ли здешняя обстановка способна потрясти воображение.

Собственно, и обстановки никакой не было. Три месяца назад, когда Артем привел ее сюда, в комнате стояли диван, письменный стол и платяной шкаф, дверцы которого среди ночи открывались со зловещим скрипом. На кухне был трехногий обеденный стол и две табуретки. Все остальное они устраивали уже сами, вдвоем.

Да и что такого было остального? Множество фотографий на стенах, для каждой из которых Ева купила подходящую рамку с немецким небликующим стеклом. Серебристо-серый плед, скрывающий убожество потертого дивана. Такая же, как плед, накидка на кресле, которое они купили одновременно со стеллажом из белых сосновых досок. И такого же серебристо-серого тона палас на полу.

– Шалашик вполне подходит для рая. – Ирина Андреевна затянулась сигаретным дымом. – Итак, Ева Валентиновна, это все-таки произошло? А ведь я вас предупреждала!

– Что произошло, Ирина Андреевна? – глядя ей в глаза, переспросила Ева. – И о чем вы меня предупреждали?

– Произошло то, что произошло. А предупреждала, что Тема не из тех, кто изживает чувства, – усмехнулась она, выпуская изо рта длинную сизую струйку. – Помните наш разговор накануне его выпускных экзаменов?

– Помню, конечно, – кивнула Ева. – Поверьте, Ирина Андреевна, тогда я была с вами совершенно искренна. Мне и в голову не могло прийти…

– Ну уж! – Она стряхнула пепел в перламутровую бабушкину пепельницу, подаренную Юрой сестре к новоселью. – Правда, вы тогда не произвели на меня впечатления женщины, способной заманивать мальчишку. Но и училкой – синим чулком, которая дальше домашних заданий ничего не видит, вы мне тоже не показались. – Говоря все это, Ирина Андреевна с беззастенчивым спокойствием разглядывала Еву. – Слишком женственны, – продолжала она, – слишком несовременны, если можно так выразиться. Особенно глаза – как это называется, поволока, кажется? Что-то в вас тогда было прямо-таки экзотическое! Да и сейчас, пожалуй, есть. При всей вашей, извините, неброскости, – добавила она, улыбаясь.

– Может быть, – улыбнулась в ответ Ева. – И тем не менее я говорю вам чистую правду. Тогда это было так. Потом переменилось.

– А как это вы, кстати, с ним встретились? – с неприкрытым любопытством спросила Ирина Андреевна. – Ведь вы, насколько я знаю, отбыли с супругом в Вену?

– Я приехала в Москву, – сказала Ева, – пошла на выставку в Пушкинский музей и…

– И, случайно встретив Тему, немедленно изменили с ним мужу, – закончила та. – Да не волнуйтесь, Ева Валентиновна, не волнуйтесь, я не ханжа! Я вам больше скажу: у меня у самой был однажды молодой любовник – ну, не такой молодой, как Тема, но все-таки ему было двадцать пять, а мне сорок – и я прекрасно понимаю, что может в этом привлекать. Очень хорошо вас понимаю! – повторила она. – Более того, я даже рада. Не за вас – за Тему, – уточнила она и спросила после хорошо выдержанной паузы: – Почему же вы не поинтересуетесь, что меня так во всем этом радует?