Неразрешимое бремя

— Надеюсь, я когда-нибудь услышу ваш голос. Алекс писал, что он у вас просто чудесен.

Отшельник поклонился и ушел, оставив меня сидеть, кипя от злости. Я едва удерживалась от нестерпимого желания вот этой самой кружкой разбить голову грошовому комедианту, что надрывался про падающих с неба стрекоз.

Настроение было испорчено окончательно и бесповоротно, поэтому я решила не откладывать возникшее дело и немедленно отправиться в дорогу. Антон опять будет отчитывать, что не предупредила его, куда еду. Путь был неблизкий, поэтому я выкупила все билеты на дилижанс и единолично заняла его, собираясь отдохнуть в дороге.

Деревушка западного вояжества носила вкусное название Вишневка и утопала в садах, однако на деле оказалась убогой до безобразия. Покосившиеся хмурые дома, зияющие своей бедностью напоказ, отвратительная дорога, размытая вчерашним дождем, любопытно-испуганные глаза детворы, выглядывающей из-за ощетинившихся заборов. И конечно же церковь, ну куда ж без нее! Она горделиво возвышалась над деревней, сияя в лучах закатного солнца. Я не без труда нашла нужный дом, где жила Матильда Эрих, свидетельница, чье имя упоминалось в архивных документах по делу убийства Елены Иптискайте, матери Николаса. К счастью, Матильда была дома.

Я смотрела на эту старую женщину, на ее выбеленные временем волосы, забранные под чепец, смотрела на изрезанное морщинами доброе лицо с ясными темными глаза и ямочками на щеках, смотрела на огрубевшие от тяжелой работы руки и на некогда пышную, а теперь обвисшую тяжелую грудь, а видела перед собой кормилицу Хенрику. Внешнее сходство было незначительным, но тот же взгляд, то же выражение лица, этой всеобъемлющей любви ко всему человечеству, такой глупой и нелепой.

Мне пять лет. Для меня не существует запретов, я донимаю челядь своими выходками и жестокими забавами, иногда бываю за это бита бабушкой. Мне скучно, ничто не может надолго удержать мой интерес. На день рождения мне дарят большую фарфоровую куклу, но я быстро к ней остываю и ломаю ее. Бабушка, строгая воягиня Тельма Ланстикун пытается пристыдить меня:

— Молодая вояжна должна держаться с достоинством, а не вести себя как холопка.

Но мне совсем не стыдно, я искренне не понимаю, что это такое. Бабушка оставляет меня без праздничного ужина и наказывает сидеть в своей комнате. Но мне скучно, поэтому я решаю прокрасться к отцу. Его комната вечно заперта, но иногда я вижу его за общим столом, меня притягивает тот странный пустой взгляд, который я тщетно пытаюсь обратить на себя, дурачась пуще обычного за едой. Матери для меня не существует, я слишком быстро поняла, что пугаю ее. Иногда этот страх развлекает меня ненадолго, я начинаю ее преследовать и просить, чтобы она поцеловала свою дочь на ночь. Разумеется, этого никогда не случается. Жалкая идиотка отшатывается от меня и убегает чуть ли не плача. Но такое развлечение быстро приедается.

Я знаю, что буду наказана больше обычного за вторжение в комнату отца, но про такую мелочь даже не думаю. Азарт и опасность становятся новой интересной игрой. Отец сидит в кресле, его взгляд направлен в никуда. Я пытаюсь поговорить с ним, но он не отвечает. Замечаю, как с уголка его рта стекает слюна. Мне впервые в жизни становится страшно. Я никогда не плакала, но теперь начинаю реветь. У меня случается истерика, я задыхаюсь, сворачиваясь клубком в ногах безучастного отца.

Меня находит Хенрика. Гладит по голове и пытается успокоить. Ее прикосновения злят меня пуще обычного. И эта добрая корова тоже злит, слишком скучна и настойчива со своей лаской. Она берет меня на руки и прижимает к себе, баюкая. Неожиданно становится легче, а может, я просто замерзла. Кормилица начинает напевать знакомую колыбельную…

Я оцепенела от воспоминаний мелодии и текста колыбельной. Как же я могла ее не узнать? Та самая, про сыночка или дочечку! Старуха напротив тщетно спрашивала меня, но я будто оглохла. Я вспомнила, что кормилицу взяли в замок сразу же после того, как она сама родила ребенка, даже не показав ей новорожденного. Хенрика не знала, кто у нее родился, тосковала и изливала свою печаль в песнях. Ее забота была навязчивой, но сейчас, оглянувшись в прошлое, я поняла, что она была единственным человеком во всем замке, кто любил меня и просто дарил нежность.

— Простите, госпожа, вам нехорошо? — участливо переспросила Матильда, заставив больно сжаться сердце от тех самых заботливо-тревожных интонаций кормилицы, которыми она утешала за исполосованную розгами попу и разбитые коленки.

— Вы Матильда Эрих? — я взяла себя в руки, откладывая на потом все переживания.

— Да. Вы верно из города?

Я молча кивнула, оглядываясь в чистой, но пронзительно бедной комнате. Выдраенные добела полы, белоснежное, хотя и штопанное белье на единственной кровати, на столе ни пятнышка, на окне вывешены скудные травы для просушивания. Убранство комнаты кричало о том, что здесь едва сводят концы с концами. Старая женщина заметила мой взгляд и, стыдливо оправдываясь, пояснила:

— Простите, не смогу вас толком угостить. Есть только вчерашний узвар, будете?

— Буду, — улыбнулась я приветливо, прикидывая, что если заартачится, ее можно будет легко купить. — Я к вам по делу.

Пока Матильда хлопотала по хозяйству, я не без опаски оглядела хлипкий стул и решила присесть на кровать. Приняв чашку с теплым узваром из яблок, приступила к делу.

— Вы знали Елену Иптискайте?

Старуха вздрогнула и посмотрела на меня с испугом.

— А что случилось?

— Расскажите мне про то дело. Про Николаса.

— Николас — хороший мальчик! — горячо сказала Матильда. — Он ни в чем не виноват! Я говорила тогда! Мне никто не поверил, и его бедняжку…

— Я вам верю, — пресекла я ее излияния. — Расскажите, как все было.

— Он не убивал свою мать. Несчастный ребенок… Бедняжка Елена. Она потеряла мужа в плаванье. Ждала его возвращения уже при надежде… Ну куда ей было деваться с маленьким сыном да еще и с дитем под сердцем? А шила Елена всегда хорошо, себя обшивала да подруг. Николас всегда ходил в обновках, на зависть прочим. Вот и подалась в… В срамной дом. Там, где девки бесстыжие любовь свою продают, ну вы понимаете, о чем я?

Я кивнула ей, подбадривая.

— Как я ее отговаривала, умоляла, ведь чувствовала, что до добра не доведет. Но чтоб так! Нет, поначалу Елена довольна была, деньги хорошие платили. Но там ведь такие страсти происходили. Поганый помчик в тот день напился и гонялся с ножом за одной из девок, а та возьми и спрячься у Елены. А он пьяный в смерть, глаза вылупил от злости, трясло его всего, он Елену за волосы схватил и давай тягать. А она молчит. Он сдуру и саданул ей ножом в бок. Николас все видел, спрятался вместе с той девкой. Она ему рот зажала, чтоб он их не выдал.

Старая женщина тяжело вздохнула и замолчала, в ее глазах стояли слезы. Мне пришлось ее поторопить.

— Дальше что было?

— Помчик ногой Елену пнул да ушел. А она жива была. Девка та сразу убегла…

— Убежала, — поправила я рассеянно.

— Убежала, — послушно повторила Матильда и еще более горько вздохнула. — А Николас там остался. У Елены воды отошли, дитя живое под сердцем, на свет просится. Вот она и…

— Что? — мое раздражение было готово выплеснуться через край.