Нерон. Родовое проклятие

Император поглядел на меня:

– И я хочу п-пригласить т-тебя п-поприсутствовать на одном особенном с-событии.

У меня чаще застучало сердце. Неужели на гонках колесниц?

Клавдий повернулся к тете и что-то тихо ей сказал – та кивнула в ответ, и он снова обратился ко мне:

– Это сюрприз. Н-настоящий финал, к-который очень тебя порадует.

С этими словами Клавдий совсем не по-императорски мне подмигнул.

Затем слуги принесли подносы с освежающими напитками в золотых инкрустированных кубках. Я словно завороженный рассматривал эти кубки – они были тяжелыми, но какой же божественной была эта тяжесть! И тогда я понял для себя, что быть императором – это пить самые простые напитки из тяжелых золотых кубков, в любое время смотреть гонки колесниц со своего балкона и иметь под рукой толпу слуг, которые ждут твоих распоряжений и, выполнив их, тут же бесшумно исчезают.

– Луций выглядит таким усталым, – ни с того ни с сего сказала Мессалина. – Думаю, ему лучше прилечь отдохнуть.

И прежде чем я успел возразить, она взяла меня за руку и передала слуге, который отвел меня через бесконечно длинные залы в комнату с застеленной шелковыми простынями кроватью. Пришлось смириться с мыслью, что надо лечь и притвориться, будто отдыхаю после долгой дороги.

Сквозь ставни проникали косые лучи солнца, но в комнате было прохладно и темно. Я едва различал на стенах красно-черные рисунки на темно-желтом фоне. Откуда-то из другой укромной комнаты доносился нежный звук флейты.

Быть императором – это возлежать на таких кроватях в таких комнатах и слушать льющуюся из потаенных мест музыку.

Почему Август предпочитал жить в небольшом доме и спать на узкой кровати с обычными простынями, как моя у тети? Да, он был божественным, но могу ли я позволить себе дерзкую мысль, что он был глуп? Глуп как минимум в мирских делах?

Полдень миновал, и теплый воздух в комнате постепенно становился прохладнее. А потом флейта умолкла, и ее сменила музыка, такая чистая и прекрасная, какую мог исполнить только сам Аполлон. Музыка, которая лилась и переливалась, словно жидкое золото.

Я лежал тихо, как будто любое мое движение могло спугнуть волшебство, и не знал, происходит это наяву или только мне снится. Но я точно не спал и вскоре понял, что должен приблизиться к источнику музыки и слушать его напрямую, а не сквозь стены.

Крадясь через комнаты на звук, я наконец дошел до той, откуда доносилась чудесная мелодия. Долго стоял снаружи с закрытыми глазами и упивался божественным звучанием. Мне не хотелось заглядывать в ту комнату – я боялся увидеть исполнителя. Парис рассказывал множество историй о волшебной музыке, которая, соблазняя людей, приводила их к погибели. В них музыкант всегда оказывался демоном или богом в обличье какого-нибудь персонажа. Но я все же не устоял и заглянул в комнату.

Там возле окна стоял стройный юноша. Он играл на довольно большом инструменте: левой рукой поддерживал его снизу и пощипывал струны, а правой с помощью плектра [3] ударял по струнам с внешней стороны. Сам инструмент представлял собой разомкнутый круг с завитками на окончаниях. Звуки, рождаемые пальцами, были мягкими, а те, которые юноша извлекал с помощью плектра, – чистыми и резкими. Вместе они создавали сложную, подобную водопаду мелодию. Вдруг музыкант понял, что кто-то вошел в комнату, и резко повернулся в мою сторону.

3

Плектр – костяная или металлическая пластинка, гусиное перо или кольцо с «когтем», надеваемое на палец.

– Я… прости. Я просто хотел послушать вблизи…

У меня задрожали колени, но не от страха, а оттого, что божественная музыка вдруг умолкла.

– Я всего лишь упражняюсь, – сказал юноша. – Кифара – строгая госпожа, она не так просто делится музыкой, и не с каждым. Она заставляет себя упрашивать.

Я понимал, что такой инструмент под силу только взрослому (для ребенка он был слишком большим и тяжелым), но в тот момент решил для себя, что, как только вырасту, обязательно научусь на нем играть.

– Ты кто? – спросил юноша.

Я понял его озадаченность, ведь я был слишком большим, чтобы сойти за сына Мессалины, и при этом слишком прямолинейным для раба.

– Луций Домиций Агенобарб, – ответил я.

– Понятно, внучатый племянник императора, – сказал юноша. – Мы все про тебя знаем.

– Знаете? Что знаете?

Мне стало интересно, как получилось, что этот музыкант что-то обо мне знает.

– Ну, по правде говоря, мы знаем о твоем происхождении, а больше ничего. Например, мы не знаем, что ты любишь больше – кефаль или мясо ягненка. Или умеешь ли ты плавать.

– Мне больше нравится кефаль, – уверенно заявил я.

Но про плавание не ответил… Меня даже передернуло, когда он об этом упомянул.

Юноша, взмахнув правой рукой, извлек из кифары еще один божественный звук, и мелодия умолкла. Я ждал, но он так и не продолжил.

– Спасибо тебе, – сказал я. – Возможно, когда я подрасту, ты дашь мне уроки игры на этой кифаре.

– Если ты об этом вспомнишь, – улыбнулся юноша. – И если я все еще буду здесь.

Я медленно вернулся в отведенную мне комнату, и день снова стал обычным.

VI

Лето в том году выдалось жарким. В моей комнате на вилле тети было очень душно, и я сказал ей, что, когда ложусь спать, чувствую себя тестом, из которого вот-вот испекут лепешку.

– Что ж, полагаю, тебе нужен раб, который будет стоять над тобой с опахалом, – ответила тетя. – Только лишних рабов у нас нет.

На полях чахли бобы, раскрывающаяся с утра ипомея к полудню сморщивалась; пруды с рыбой пересыхали; из фонтанов перестала бить вода, и они стояли, словно разинув рот. Это было время Сириуса, когда безумная звезда восходит и насылает среди лета палящий зной. Римляне покидали город: кто-то уезжал к морю, кто-то – в горы, если у них там были дома. А мы сидели под шпалерами с увядающей зеленью, но там было не намного прохладнее, чем в доме.

И вот однажды на виллу доставили письмо из императорского дворца. Тетя жадно его схватила в надежде, что это вести от Мессалины (дочь редко ей писала, хотя Силана довольно часто вызывали в Рим), однако, прочитав письмо, сразу скисла и посмотрела на меня:

– Это для тебя, Луций, и для Силана. Император желает, чтобы вы сопровождали его в поездке. Куда вы направитесь, не пишет. И меня, в отличие от супруга, в который раз не пригласили! Ступай и приготовься в дорогу. Он, видимо, уже в пути.

* * *

Вскоре приехал Клавдий, я забрался в карету и сел рядом с ним; следом за мной забрался и Силан. Клавдий пока не прислал приглашение на гонки колесниц, но это его появление говорило о том, что он обо мне не забыл.

– Куда мы едем? – не утерпев, спросил я.

– Отправим п-призраков на вечный п-покой.

– Но где?

– Д-доверься мне. Разве я не г-говорил, что это с-сюрприз?

Силан тем временем оглядывался по сторонам, и явно не из праздного интереса к окружающей обстановке.