Несбывшаяся любовь императора

Наталья Васильевна подумала, что внимание вышеперечисленных господ сильно притупилось однажды на Елагином острове, особенно когда речь шла о Скорском… А впрочем, может быть, оно обостряется, лишь когда этот опасный зеленоглазый человек находится поблизости от императрицы?

– Но скажите все же, – спросила она осторожно, – если государь позволяет себе… то, возможно, и императрица позволила себе однажды?..

Анна Владимировна, смеясь, приложила палец к губам:

– Она прелюбодействует в сердце своем и в мыслях своих. Однако будет держать Скорского при себе и следить за ним до тех пор, пока не охладеет к нему.

– Ну, – пожала плечами Наталья Васильевна, – если императору что-то придется не по нраву, он всегда может назначить этого господина в какую-нибудь дальнюю инспекцию и услать его с глаз долой, из сердца вон.

– Думаю, это будет самой крайней мерою. Государь следит за симпатиями жены, однако он не жесток. Некоторое время назад, когда ему что-то померещилось относительно Александра Трубецкого, он отправил господина Бархата… такое прозвище он носит благодаря своим прекрасным черным глазам, – пояснила Анна Владимировна, и Наталья Васильевна должна была принять удивленное выражение, словно слышит об этом впервые… нет, ну в самом деле, не могла же она признать, что уже знает об этом, и от кого! – Так вот, когда Бархат был скоропалительно послан за границу, наша дорогая Александрина едва не впала в нервную горячку. Теперь в фаворе Скорский, но государь остерегается играть сердцем жены, отнимая у нее любимую игрушку.

– Значит, Скорский ни для кого не доступен… – задумчиво проговорила Наталья Васильевна и тут же прикусила язычок, однако же было поздно.

– О! – воскликнула Анна Владимировна с насмешкой. – Так вот в чем дело! Ты влюблена в Скорского? Понимаю… при таком муже, как у тебя, при этом увальне, который пренебрегает женой, нетрудно увлечься блистательным кавалергардом. Но почему ты выбрала для этого именно фаворита императрицы?!

– Сердцу не прикажешь, – вздохнула Наталья Васильевна.

– Так говорят, – пожала плечами Анна Владимировна, – однако я все же советую тебе приказать своему сердцу охладеть, хотя бы на время. Иначе ты навлечешь на себя беду. Вот забавно, – от души расхохоталась Анна Владимировна, – наша милая Александрина терпеливо сносит постоянное прибавление семейства у графа Клейнмихеля, делая хорошую мину при плохой игре, однако если Скорский только посмеет начать игру с какой-то другой женщиной, той придется плохо, очень плохо.

– Что же с ней сделают, в крепость посадят, что ли? – уныло спросила Наталья Васильевна.

– О, надеюсь, до этого не дойдет, – ответила Анна Владимировна. – Есть и другие способы. Например, сейчас при дворе только и говорят о какой-то молодой актрисе… как ее… кажется, Асенковой…

Наталья Васильевна насторожилась.

– От нее в восхищении и великий князь Михаил, и даже, кажется, сам государь. Я слышала, будто и Скорский страстно увлечен театром… – Графиня улыбнулась, словно на что-то намекала. – У него в юности даже был какой-то скандал в Театральной школе, из-за чего он рассорился с отцом. Конечно, эта Асенкова тогда была ребенком, речь шла не о ней, однако, похоже, он так и не излечился от своих пристрастий. Я что-то такое слышала… Он всякий свободный вечер в театре! Шлет ей цветы… Конечно, пока это можно рассматривать как обычное увлечение искусством. Но не сомневаюсь, что, если это увлечение перейдет за рамки того, что готова допустить императрица, эту актрису сотрут в порошок.

– Не понимаю, каким образом, – вкрадчиво молвила Наталья Васильевна, у которой застучало сердце. Значит, не зря она почувствовала такую ужасную неприязнь к этой нелепой актрисульке! Все же сердце влюбленной женщины – вещун.

– Каким образом, спрашиваешь? Каким угодно. О, если Гедеонов только прослышит, что кто-то в императорской семье недоволен Асенковой, ей не будут давать ролей, откажутся продлить контракт, начнут выдвигать на премьерские партии ее соперницу… А статьи в газетах, эти театральные рецензии, на которые не обратит внимания здравомыслящий человек, но которые способны сделать актеру имя или уничтожить его? С помощью таких рецензий можно испортить жизнь. Настоящий талант не выдержит травли. А когда вокруг имени Асенковой начнется не шум восхищения, а совсем наоборот – общего презрения, Скорский и сам от нее отвернется. Да что тебе эта дурочка с раскрашенным личиком? Скорский не влюблен в нее, а даже если бы и был влюблен, она тебе не соперница. Вот Александрина – это другое дело!

Наталья Васильевна вздохнула. Да… но не может же она ненавидеть императрицу!

– А что вы говорили о семье Клейнмихель? – спросила она уныло, чтобы перевести разговор.

– А вот об этом я поостерегусь продолжать! – лукаво подняла палец графиня, а когда Шумилова стала настойчивой, намекнула, что хочет отдохнуть.

Делать было нечего, Наталье Васильевне пришлось уйти…

Настроение у нее было самое печальное. Отступиться от Скорского она не могла. Сердце ее сжигал неведомый прежде пламень, именуемый любовью. Но как добиться этого человека? Не будь она хотя бы замужем… Еще хорошо, что своего мужа она видит годом-родом!

* * *

…Скоро ударит семь.

В это время во всех театрах готовятся к представлению. На сценах опускают пониже «небесные своды», заклеивают изорванные «облака», в гримерных приделывают носы, приклеивают бороды, замазывают трещины на декорациях и рябины на лицах, которые на один вечер должны сделаться лилейными.

В семь часов шум, крик, стук колес по улицам возле театров усиливаются. Жандармы расставляют кареты, чтобы не мешались при разъездах. Заметно темнеет. Фонарщики, собравшись кучками на перекрестках, пристально вглядываются в сторону Большой Морской: лишь только там появится сигнальный красный шар на каланче, как они, взвалив на плечи свои лесенки, отправятся зажигать фонари. У каждого фонарщика свиток рогожи, которой он прикрывает фонарь от ветра, когда засвечивает его…

Перед Александринским театром зажигают две «грелки»: круглые беседки, в которых разведены костры, чтобы могли погреться извозчики наемных карет и кучера, которые привезли своих господ, а также прислуга.

В это время за кулисами суета сует! Служащий конторы санкт-петербургских театров раздает сальные свечи для кассы, для дежурного пожарной команды, истопника, столяра, смотрителя театра, для машиниста на сцене, театральных уборных, унтер-офицера, делающего обход… Ламповщики готовят лампы, которые установлены вдоль рампы и в ложах. На утренних репетициях зажигают сорок ламп – только те, что на сцене. На генеральных – четыреста, на спектаклях – до восьмисот. Ежевечерне в лампы заливают чуть не пятнадцать пудов масла!

Костюмеры толпятся возле гардеробмейстера Закаспийского, который выдает одежду для нынешнего спектакля. Мундиры и платья, халаты турецких султанов и колпаки звездочетов, пиратские короткие, по колено, штаны и нарочно порванные тельняшки, блестящие фраки и лохмотья нищего… Башмачник Фролов снабжает актеров охотничьими ботфортами и гвардейскими сапогами, лаковыми башмаками, шелковыми да бархатными туфельками, турецкими папушами с загнутыми носками и греческими сандалиями, которые надобно шнуровать до колен…

Зрители партера рассаживаются в кресла, галерка толпится у барьера… Вот уже звонки, вот уже пронеслось по коридорам театра: «Асенкова, ваш выход!»

Сегодня опять дают водевиль. Ах, что бы делала она, как бы жила, не будь на свете водевиля?!

Жанр этот был в ту пору моден необычайно и вызывал восторг публики. Смесь насмешки и сатиры, сильных и пустеньких страстей, музыки, куплетов, танцев, острот привлекала зрителей, однако заставляла трагических и драматических актеров и любителей более серьезного жанра сетовать на падение вкусов и нравов.