Несбывшаяся весна

– Этот человек находится именно здесь, в этом госпитале. Он знает Ольгу! Думаю, именно он в меня стрелял, и он забрал мой «ТТ». Но почему он в меня стрелял, черт его дери?

– Предположим, стал бояться, что Аксакова что-нибудь заподозрила и может его выдать. Но, впрочем, в таком случае ему следовало стрелять в нее, а не в тебя, – рассудил Храмов. – Хотел ее подставить? Чтобы ее начали таскать на допросы? Но ведь тогда ее проверяли бы, зацепились бы за Мазуровку и…

– Нет, – снова осенило Полякова. – Он не знает, что мы при слове «Мазуровка» делаем охотничью стойку. Откуда ему знать, что мы давно держим на прицеле Аболсов и наслышаны о Казбеговых? Он мог подстрелить меня, чтобы одним энкавэдэшником на свете меньше стало, это раз, ну и чтобы запачкать Ольгу. Или припугнуть… Крепче держать ее в руках! Воздействовать на нее, чтобы помогала ему!

– Ну, может быть… – протянул Храмов. – Надо думать, надо думать!

В дверь постучали.

– Ну, кто там? – недовольно крикнул Храмов.

Зашуршала клеенка, вошла Ольга:

– Извините, товарищ подполковник, вас ищут. Машина за вами пришла, говорят, что-то срочное в управлении.

– Товарищ подполковник! – просунулся в дверь Тарасов. – Совещание же, вы что же… – И вдруг он по-бабьи, всполошенно ахнул, увидев лежащего Полякова в больничной одежде: – Товарищ майор! Егор Егорович! Батюшки мои!

– Да ладно тебе, Тарасов, – сердито сказал Поляков. – Что ты закудахтал? Не хорони неубитого, как-нибудь отомрем.

– Ну, пошли, – Храмов почти вытолкал водителя из кабинета. – В самом деле, я совершенно про совещание забыл. Ладно, завтра закончим, а ты пока думай, майор, думай!

И он вышел вслед за Тарасовым, хлопнув дверью. Раздался щелчок.

– Ой, – сказала Ольга, – замок захлопнулся.

– Ну и что? Отсюда не выбраться без посторонней помощи? – насторожился Поляков.

– Отчего же, выбраться, – усмехнулась Ольга. – Это же английский замок. Отсюда его легко открыть, но из коридора – никак без ключа.

– А где ключ? – спросил Поляков.

– Не знаю. – Ольга огляделась. – А, вот он, на столе лежит.

– Вот и пусть лежит, – сказал Поляков.

Ничего особенного он не сказал, но Ольга почему-то покраснела:

– Вы, наверное, устали, товарищ майор? Я сейчас схожу за каталкой.

– Нет! – выпалил Поляков. – Посиди со мной. Пожалуйста.

Ольга моргнула растерянно и двинулась было к стулу.

– Нет. На диване со мной посиди.

У нее стали испуганными глаза.

– Я не… я не…

И, пробормотав эту невнятицу, Ольга села на краешек дивана. Поляков тотчас схватил ее за руку.

– Какой диван холодный, – прошептала Ольга, вздрогнув. – Как вы только на нем лежите? Вы, наверное, замерзли…

– Да, – сказал Поляков.

– Вы простудитесь!

– Да.

– Я схожу за каталкой!

Он промолчал.

Ольга больше ничего не говорила и упорно смотрела ему в забинтованное плечо. Полякову была видна ее шея, нежный очерк подбородка и крошечная родинка там, где подбородок переходил в щеку. Она тихонько приоткрыла губы и вздохнула.

– Знаешь что, – тихо сказал Поляков, – на самом деле твоему Монахину было за что в меня стрелять.

У нее дрогнули ресницы.

– Он не мой.

– Я знаю.

Он положил ее руку себе на грудь. Пальцы были холодные.

– Ты тоже замерзла. Здесь и правда такая стужа. Ну ладно, иди сядь на стул.

Она не шелохнулась. И руку не убрала.

Ресницы поднялись. В глаза Полякова взглянули ее светло-карие глаза.

Он чуть-чуть потянул ее руку к себе. Ольга послушно наклонилась. Ниже. Ниже. Губы приоткрылись.

Она смотрела в глаза Полякова, склоняясь к его лицу, и закрыла глаза только тогда, когда прикоснулась к его губам.

– Тебе больно? – шепнула она.

У него сердце зашлось от движения ее губ по его губам. Отпустил ее руку, обхватил за шею, прижал к себе. Захлебнулся поцелуем.

Бесконечно долго длилось полузабытье… Потом Ольга, не отрываясь от его губ, прилегла на диван рядом и обняла Полякова:

– Я тебя люблю.

Невозможно было понять, кто первый произнес эти слова. Может быть, они произнесли их разом.

* * *

О том, что Кочегар считает ее виновной в смерти рыжего пацана, поклялся отомстить и хочет поставить на кон, Александре первой сообщила Булька. Еще с утра, перед тем как идти на делянку, прибежала в санчасть и заявила с порога:

– Ты бы в зашла в барак, шмотки свои перебрала да поделила.

– Зачем? – непонимающе нахмурилась Александра.

– Ну помнишь, как Марфуша, перед тем как кони кинуть, всем свое барахлишко отказала? Так и ты откажи, чтоб драчки потом не было.

– Да зачем кому-то из-за моих вещей драться? – никак не могла взять в толк Александра. – Они мне и самой пригодятся.

– Ну вот еще! – фыркнула Булька. – Скоро хвостанешься.

И пояснила все в подробностях, чаще, чем обычно, уснащая свою речь «музыкой», так что Александра половины не поняла. Впрочем, и того, что уловила, хватило, чтобы ужаснуться.

Она не помнила, как избыла день. Беспрестанно всматривалась в лица входящих, пытаясь понять: знает ли кто-нибудь о намерениях Кочегара? Если да, значит, это правда. Если нет, выходит, подлая Булька наврала – только бы заставить ее хорошенько потрястись. Но как выяснить точно? Не станешь же каждого спрашивать! Фролов и доктор Никольский явно ни о чем не подозревали, по-человечески сокрушались о смерти обжоры-пацана, которому не пошел впрок ворованный кисель. С ними вместе сокрушалась Зинка-с-Ленинграда. Но и Зинаида Викторовна, такое впечатление, ни о чем опасном для Александры не слышала.

В конце концов она почти убедила себя, что мерзкая Булька этак утонченно развлекалась.

После работы, как всегда, пришел на свои припарки Мурзик. И при виде его Александра так и обмерла. Он был мрачнее тучи! Не сверкал злорадно, мстительно синими глазами, не оглядывал Александру с таким выражением, словно снимал с нее мерку для гроба. Сидел угрюмый и злой. Так и подмывало спросить: «Чего это вы, товарищ Верин, нынче на себя словно бы и не похожи?» – но у Александры язык не поворачивался. В конце концов пришла на помощь логика: Мурзик ее ненавидит, значит, он только радовался бы, если бы Кочегар что-то против нее замыслил. Ну а если он мрачен и угрюм, значит, наоборот, страшиться нечего. Но перед его уходом она все же не выдержала – спросила робко: