Несчастная
Шрифт:
Элеонора Карповна вся вспыхнула.
– Aber was kann ich denn', Иван Демьяныч...
– Ну, хорошо, хорошо, не клянчи! Bleibe ruhig, hast ver-standen?2 Александр Давыдыч! милости просим!
Дети немедленно исполнили приказание родителя, пюпитры воздвиглись, началась музыка. Я уже сказал, что Фустов отлично играл на цитре, но на меня этот инструмент постоянно производил впечатление самое тягостное. Мне всегда чудилось и чудится доселе, что в цитре заключена душа дряхлого жида-ростовщика и что она гнусливо ноет и плачется на безжалостного виртуоза, заставляющего ее издавать звуки. Игра г. Ратча также не могла доставить мне удовольствие;
1 А что я могу поделать? (нем.) ' Успокойся, поняла? (нем.)
заранее ругался и грозил, выпуская одну за другою удавленно хриплые, грубые ноты. Я присоседился к Сусанне и, выждав первую минутную паузу, спросил ее, так же ли она любит- музыку, как ее батюшка?
Она отклонилась, как будто я толкнул ее, и промолвила отрывисто:
– Кто?
– Ваш батюшка,- повторил я,- господин Ратч.
– Господин Ратч мне не отец.
– Не отец? Извините меня... Я, должно быть, не так понял... Но мне помнится, Александр Давыдыч...
Сусанна посмотрела на меня пристально и пугливо.
– Вы не поняли господина Фустова. ГосподинРатч мойвотчим. Я помолчал.
– И вы музыки не любите?
– начал я снова. Сусанна опять глянула на меня. Решительно, в ее глазах было что-то одичалое. Она, очевидно, не ожидала и не желала продолжения нашего разговора.
– Я вам этого не сказала,- медленно произнесла она.
– Tpv-ту-ту-ту-ту-у-у...-со внезапною яростью пробурчал фагот, выделывая окончательную фиоритуру. Я обернулся, увидал раздутую, как у удава, под оттопыренными ушами, красную шею г. Ратча, и очень он мне показался гадок.
– Но этого... инструмента вы, наверно, не любите,-сказал я вполголоса.
– Да... я не люблю,- отвечала она, как бы поняв мои тайный намек.
"Вот как!" - подумал я и словно чему-то обрадовался.
– Сусанна Ивановна,- проговорила вдруг Элеонора Кар-повна на своем немецко-русском языке,- музыку очень любит и очень сама прекрасно играет на фортепиано, только она не хочет играть на фортепиано, когда ее очень просят играть.
Сусанна ничего не ответила Элеоноре Карповне - она даже не поглядела на нее и только слегка, под опущенными веками, повела глазами в ее сторону. По одному этому движению,- по движению ее зрачков,- я мог понять, какого рода чувства Сусанна питала ко второй супруге своего вотчима... И я опять чему-то порадовался.
Между тем дуэт кончился. Фустов встал и, нерешительными шагами приблизившись к окну, возле которого мы сидели с Сусанной, спросил ее, получила ли она от Ленгольда ноты, которые тот обещался выписать из Петербурга.
– Попурри из "Роберта-Дьявола",- прибавил он, обращаясь ко мне,- из той новой оперы, о которой теперь все так кричат.
– Нет, не получила,- отвечала Сусанна и, повернувшись лицом к окну, поспешно прошептала: - Пожалуйста, Александр Давыдыч, прошу вас, не заставляйте меня играть сегодня! я совсем не расположена.
– Что такое? "Роберт-Дьявол" Мейербера!
– возопил подошедший к нам Иван Демьяныч,- пари держу, что вещь отличная! Он жид, а все жиды, так же как и чехи, урожденные музыканты! Особенно жиды. Не правда ли, Сусанна Ивановна? Ась? Ха-ха-ха-ха!
В последних словах г. Ратча, и на этот раз в самом его хохоте, слышалось нечто другое, чем обычное его глумление,- слышалось желание оскорбить. Так по крайней мере мне показалось
и так поняла его Сусанна. Она невольно дрогнула, покраснела, закусила нижнюю губу. Светлая точка, подобная блеску слезы, мелькнула у ней на реснице, и, быстро поднявшись, она вышла вон из комнаты.– Куда же вы, Сусанна Ивановна?-закричал ей вслед г. Ратч.
– А вы оставьте ее, Иван Демьяныч,- вмешалась Элеонора Карповна.-Wenn sie einmal so etwas im Kopf hat...'
– Натура нервозная,- промолвил Ратч, повернувшись на каблуках, и шлепнул себя по ляжке,- plexus Solaris 2 страдает. О! да вы не смотрите так на меня, Петр Гаврилыч! Я и анатомией занимался, ха-ха! Я и лечить могу! Спросите вот Элеонору Карповну... Все ее недуги я излечиваю! Такой у меня есть способ.
– А вы все должны шутки шутить, Иван Демьяныч,- отвечала та с неудовольствием, между тем как Фустов, посмеиваясь и приятно покачиваясь, 'глядел на обоих супругов.
– И почему же не шутить, mein Mutterchen?5 - подхватил Иван Демьяныч.-Жизнь нам дана для пользы, а больше для красы, как сказал один известный стихотворец. Колька, утри свой нос, дикобраз! IX
– Я сегодня по твоей милости был в весьма неловком положении,- говорил я в тот же вечер Фустову, возвращаясь с ним домой.- Ты мне сказал, что эта... как бишь ее? Сусанна - дочь господина Ратча, а она его падчерица.
– В самом деле! Я тебе сказал, что она его дочь? Впрочем... не все ли равно?
– Этот Ратч,- продолжал я...- Ах, Александр! как он мне не нравится! Заметил ты, с какой он особенной насмешкой отозвался сегодня при ней о жидах? Разве она... еврейка?
Фустов шел впереди, размахивая руками, было холодно, снег хрустел, как соль, под ногами.
– Да, помнится, что-то такое я слышал,- промолвил он наконец...- Ее мать была, кажется, еврейского происхождения.
Когда ей взбредет что-нибудь в голову (нем.). Солнечное сплетение (лат.). 3 Мамочка? (нем.)
– Стало быть, господин Ратч женился в первый раз на вдове?
– Вероятно.
– Гм... А этот Виктор, что не пришел вчера, тоже его пасынок?
– Нет... это настоящий его сын. Впрочем, я, ты знаешь, в чужие дела не вмешиваюсь и не люблю расспрашивать. Я не любопытен.
Я прикусил язык. Фустов все спешил вперед. Подходя к дому, я нагнал его и заглянул ему в лицо.
– А что?
– спросил я,- Сусанна, точно, хорошая музыкантша?
Фустов нахмурился.
– Она хорошо играет на фортепиано,- проговорил он сквозь зубы.- Только она очень дика, предваряю!
– прибавил он с легкою ужимкой. Он словно раскаивался в том, что познакомил меня с нею.
Я умолк, и мы расстались. Х
На следующее утро я опять отправился к Фустову. Сидеть у него по утрам стало для меня потребностью. Он принял меня ласково по обыкновению, но о вчерашнем посещении - ни слова! Как воды в рот набрал. Я принялся перелистывать последний No "Телескопа".
Новое лицо вошло в комнату. Оно оказалось тем самым сыном г. Ратча, Виктором, на отсутствие которого накануне пенял его
отец.
Это был молодой человек, лет восемнадцати, уже испитой и нездоровый, с сладковато-наглою усмешкой на нечистом лице, с выражением усталости в воспаленных глазках. Он походил на отца, только черты его были меньше и не лишены приятности. Но в самой этой приятности было что-то нехорошее. Одет он был очень неряшливо, на мундирном сюртуке его недоставало пуговицы, один сапог лопнул, табаком так и разило от него.