Несчастный случай
Шрифт:
Он повернулся и отошел от серого куба со словами:
— Это было в последний раз не только для Луиса, но и для всех нас. Следовало, разумеется, прекратить это раньше. На этот счет было немало разговоров.
— Не понимаю, — сказал старик Саксл. — Мне уже намекали на что-то в этом роде, но я не понял. Почему же Луис во вторник делал этот опыт, раз в нем не было необходимости?
— Как раз вчера в точности такой же вопрос задал мне Домбровский, — заговорил Дэвид, внимательно глядя на Саксла. — Не знаю, что вам на это ответить… И вчера не знал, и сейчас не знаю. Было бы легче ответить, если б вы больше разбирались во всем этом… — он неопределенно повел рукой, указывая то ли на серый куб, то ли на всю эту комнату, то ли, может быть, и на весь Лос-Аламос… — или
Снаружи донесся слабый рокот мотора: по дороге приближалась машина… Дэвид огляделся по сторонам, затем посмотрел на собеседника с чувством, близким к отчаянию.
— Но пусть вам не кажется, что это была бессмысленная, случайность, которую можно было предотвратить, если бы кто-то об этом подумал, — продолжал он. — Может быть, если бы всерьез задумались многие, очень многие… миллионы людей… если бы поднялись миллионы голосов… тогда этот опыт — и не только он, но многое другое, возможно… Это так же не было необходимостью, мистер Саксл, как не была необходимостью война, — ведь война никогда ничего не решает, а отныне будет решать меньше, чем ничего… Вот так и тут.
Рокот мотора все громче, ближе. Саксл, до сих пор не сводивший глаз с Дэвида, оглянулся; Дэвид опустил голову, но тотчас, вскинув, ее, продолжал:
— И как может ранить на войне солдата, точно так же ранен и Луис — на войне. Только так вы и должны думать об этом, мистер Саксл… хотя в этом не видно смысла. Это бессмыслица, но, по крайней мере, знакомая бессмыслица… А истинный смысл вам будет незнаком и непонятен. — Подняв трость, Дэвид указал на серый куб. — Когда работаешь с этой штукой, наступает такая секунда, за гранью которой — катастрофа… Или лучше скажу так: эта штука бездушна и бесчеловечна, а Луис — человечнейший человек, и он хорошо знал, какие сети сплел человеческий разум, чтобы опутать ими весь мир. Возможно, он… ведь он и сам… он тоже помогал плести эту сеть. И он…
Дэвид остановился. Бенджамен Саксл посмотрел на часы.
На мгновенье свет фар ворвался в окна, пробежал по всей комнате, — машина свернула на поляну перед зданием; рокот мотора стал особенно громок — и вдруг оборвался; хлопнула дверца.
И вновь заговорил Дэвид:
— Должно было случиться то, что случилось, чтобы вы попали сюда, в эту комнату. Но это — лишь однажды, на один час и по милости самого высокого военного начальства. Они послали за вами, за вашей женой и дочерью самолет, но через неделю вас не впустят в ворота. Война здесь еще не кончилась. Когда она кончится, на свете больше не будет таких мест, как это.
Бенджамен Саксл отыскал свое пальто и неловко, не попадая в рукава, пытался его надеть.
— Они были очень внимательны, — сказал он. — Все для нас сделали — и самолет прислали, и все такое. Но что касается войны… Знаете, здесь кажется, что она совсем рядом… У меня такого чувства не было, даже когда война еще продолжалась, когда я читал о ней в газетах. Впрочем, этот полковник Хаф — славный малый.
Ему, наконец, удалось надеть пальто, как следует.
— Да, — произнес Дэвид, — полковник Хаф славный малый.
— И вы тоже, Дэвид. Мне кажется, я понял то, что вы говорили, во всяком случае, многое. Все это очень печально, не правда ли… очень печально.
Дверь распахнулась, в нее заглянул солдат.
— Вы готовы, доктор? Полковник Хаф приехал.
Полковник Хаф вошел быстрым, но не слишком бойким шагом, спокойный, но не мрачный; кивнув Дэвиду, он направился к старику Сакслу и сказал без предисловий, в лоб:
— Я только что из больницы, мистер Саксл. Никаких перемен. Вы, конечно, понимаете, что пока мы большего и ждать не можем. Это, право, очень хороший знак.
Бенджамен Саксл кивнул, но непохоже было, чтобы он понял.
— Доктора все еще думают, что нам с женой нельзя…
— Да, — ответил полковник. — Поверьте, я знаю, как вам тяжело. Но если вы пойдете к нему, будет еще тяжелей. Он сейчас совсем спокоен, болей никаких нет. Доктор
Берэн сказал вам чистейшую правду.Старик опять кивнул, на этот раз он, как будто, понял. Тихонько вздыхая, он смотрел то на полковника, то на Дэвида. Он был ниже Хафа и рядом с ним казался почти жалок; ведь полковник такой прямой, подтянутый, военная форма, не новая и даже не идеально отглаженная, сидела на нем превосходно; он был без фуражки, и его крепкая, уверенно откинутая голова с коротко остриженными волосами выдавала человека несомненно сильного, прямодушного, с большим чувством ответственности. Вокруг глаз у него обозначились морщинки, во взгляде — напряженное ожидание, видно было, что он готов принять на себя любую тяжесть, какой мог бы обременить его Бенджамен Саксл.
— Что ж, — помолчав минуту, сказал старик. — Вероятно, нам надо вернуться в этот… „Вигвам“?
— Вигвам Фуллера, — уточнил полковник. — Да, если вы готовы. — Он взглянул на Дэвида, и все трое медленно направились к двери. — Мы получили в наследство этот „Вигвам“ вместе с его названием, когда начали строить здесь город. Ведь здесь когда-то была скотоводческая школа для мальчиков. Один человек держал ее тут много лет, сюда приезжали мальчики главным образом из восточных штатов, сыновья богатых родителей. Этот человек не желал отказаться от своей земли, заявил военным властям, что она не продажная. Ну-с… — они вышли из комнаты; у дверей стоял солдат; полковник мимоходом дружески ткнул его в бок, солдат расплылся в улыбке… — а все-таки мы ее купили.
За дверью, на крыльце, они на минуту останавливаются. Кругом тихо, прохладно, пустынно и дико. По обе стороны поляны торчат, как громадные клыки, каменные глыбы, отвалившиеся от стен ущелья, отвесно уходящих вверх, в ночную тьму. Над глыбами поднимаются деревья — сосны и пихты, они закрывают скалистые откосы густой темной, сейчас совсем черной хвоей; высоко над головами стоящих на крыльце людей вершины деревьев достигают верхнего края ущелья, на фоне ночного неба едва различима их зубчатая кайма. Неведомо откуда слышится какой-то неясный прерывистый звук, да изредка пискнет птица, поудобней устраиваясь в ветвях на ночлег. Люди стоят минуту, застегивая пуговицы пальто, и, может быть, их тоже захватывает торжественность этой ночи. Далекая древность, давно забытое прошлое этой земли дышит вокруг них в каньоне, и в соседних каньонах и ущельях. То, что видят они, стоя на ступеньках крыльца, почти не изменилось за многие тысячи лет или меняется лишь для того, чтобы возродиться вновь таким же, как было тысячи лет назад. На столовой горе, куда они сейчас поедут, недавно построен город, выросло множество зданий, проложены мостовые и тротуары, зеленеет аккуратно подстригаемая трава на лужайках перед домами. И это здание на дне ущелья — тоже часть нового города; здесь расчистили поляну, на поляне стоит сейчас джип полковника Хафа, яркий свет фар выхватывает из тьмы камни и сосны, и рокот работающего вхолостую мотора отдается по всему ущелью. Но кажется, что город бесконечно далек отсюда, и темнота здесь куда внушительней, чем свет фар, и тишина слышнее, чем работа мотора.
— Мы купили эту землю, — продолжал полковник, — и за год выстроили на ней город. Нигде в мире нет ничего подобного.
Они сели в машину, шофер, круто развернувшись, вывел ее на дорогу, и начался извилистый подъем среди скал и сосен к выходу из ущелья. Полковник, сидя рядом с шофером, что-то говорил ему, тот оглянулся, и в эту секунду джип слегка подскочил на небольшом каменном выступе, врезавшемся в гладкую ленту дороги.
— Смотрите в оба, — заметил полковник, — тут зевать не приходится.
— Всё каверзы злой бабы природы, а, полковник? — отозвался Дэвид.
— Как?.. А, да, конечно! Это, знаете ли, мистер Саксл, знаменитое у нас изречение. Один наш ученый совсем замучился как-то, не мог решить одну головоломную задачу — и вот так выразился: все это, мол, каверзы злой бабы природы. — Полковник не удержался и фыркнул. — Недурно сказано!
Минуту спустя он опять обернулся к сидящим позади.
— У вас прекрасный сын, мистер Саксл, — сказал он. — Все мы его очень высоко ценим.