Несекретные материалы
Шрифт:
– Кто? – обозлилась я окончательно. – Да объясните, в конце концов, что все это значит.
Рабель замялся. Видя колебания, я нагло добавила:
– Пока не пойму, что к чему, не уеду.
Клод вздохнул. Наверное, решил, что от такой хамки нелегко отделаться.
История оказалась интересной. В Париже господин Рабель работает управляющим крупной фирмой. День-деньской крутится как белка в колесе. Раздражает все – избалованные и глупые клиенты, тупые подчиненные. Дома поджидает взбалмошная женушка и трое деток милого подросткового возраста. Короче, покоя нет ни днем ни ночью.
Пару лет
Едва выйдя из больницы, Клод побежал на улицу Роти. Алекс предупредил, разговоры стоит вести только с дамой по имени Элен, и нужно сказать, что адресок дал Александр. Дело-то не совсем законное.
Элен, мило улыбаясь, принялась рассказывать ошарашенному Клоду об услугах. Можно посидеть месяц в российской тюрьме или в лагере, поехать в заброшенную провинциальную деревню и вести там жизнь аборигена. Предлагалось еще весьма щекочущее нервы и любимое многими приключение – стать жертвой насильника или самому превратиться в палача. Одни выбирают роль бомжей, другие – сутенеров, третьи просто живут в спальном районе Москвы четыре недели, имея только триста российских рублей. Бодрит и заключение в психиатрическую клинику…
Клод подумал, подумал и решил стать зеком. Уже через две недели его встречали в московском отделении «Альбатроса». Красивая, статная брюнетка по имени Лола отобрала паспорт, сказав:
– Пусть лучше хранится у меня в сейфе.
Потом Клода посадили в машину и повезли. Путь занял примерно около часа, и в конце концов автомобиль притормозил у таблички: «Стой, режимная зона!» Мимо высокого забора с колючей проволокой, мимо вышек с часовыми прошли в какое-то здание, там Клоду выдали черную куртку, такие же штаны и кепку. Конвойные втолкнули его в барак.
В небольшой комнате стояли три прикрытые застиранными одеяльцами двухэтажные железные койки, окрашенные в синий цвет. Скоро появились и «коллеги» – два мужика с простоватыми лицами. Как понял Клод, их звали Ваня и Саша. Больше он ничего не разобрал, поскольку абсолютно не владел русским. Правда, к концу «срока» выучил несколько слов – хлеб, чай, сахар да еще матерные ругательства.
Потянулись дни на зоне, похожие один на другой, словно яйца. Побудка, построение, проверка, работа, прогулка. Кормили три раза в день – отвратительно и совершенно несъедобно. Охрана пару раз не слишком больно накостыляла Рабелю по шее. Ваня и Саша не привязывались. Даже были приветливы. Угощали сигаретами, делились печеньем и чаем, а после отбоя учили француза блатной фене, потешаясь над его произношением.
Жизнь в лагере оказалась построена таким образом, что Клод совершенно не пересекался с другими заключенными. Изредка он видел, как в столовую с бодрой песней идет отряд человек эдак сто, а в мастерских, где шили брезентовые рукавицы, каждый сидел за своей машиной, и охрана пресекала любые разговоры.
Через две недели, скорей всего от голода, прошла язва, во всяком случае, перестала беспокоить.
Затем наладился сон. В десять вечера Клод не успевал донести голову до подушки, как веки смыкались. Пропала тупая боль в затылке. В последнюю неделю бытности зеком Рабель с невероятным аппетитом уничтожал «рыбкин супчик» и перловку, сдобренную машинным маслом.В Париж он вернулся абсолютно здоровым, веселым и великолепно отдохнувшим.
В этом году решил пожить отшельником. На сей раз его привезли в Горловку и бросили в избе кузнеца с небольшим набором продуктов. Сначала все шло просто чудесно. Клод собственноручно отмыл избушку, таская воду ведрами из речки. Целыми днями хлопотал по хозяйству, готовя суп, расчищая двор от камней. Ложился спать в восемь, вставал около шести. Именно в заброшенной деревне управляющий вспомнил, что писал в юности стихи, и вновь принялся слагать вирши. Ощущение полного одиночества, оторванности от мира приносило потрясающее успокоение…
Но вскоре кайф сломался. Сначала парижанин обнаружил, что в деревне живет старик. Прохор не мешал ему, встречались изредка, но ощущение полного одиночества пропало. Затем явился какой-то иностранец, говорящий по-французски.
– Корзинкин? – вырвалось у меня.
– Не знаю, фамилии не назвал.
– Темноволосый, кареглазый, со смуглым лицом?
– Да, похож.
…Гость постучался в окно ночью. Клод слегка испугался и глянул на часы – полночь.
– Кто? – крикнул он по-французски, понимая глупость поступка. Никто не поймет вопроса.
Неожиданно с порога донесся ответ на родном языке:
– Откройте, бога ради, не бойтесь.
Рабель распахнул дверь и увидел вконец перемазанного мужика.
– Ехал мимо, – пояснил тот, – проколол колесо, пытался в темноте починить, да не вышло. Пустите нас переночевать…
– Нас? – изумилась я.
– Ну да, с ним была девушка. Высокая блондинка с роскошными ногами. Еще подумал – у этакого урода и такая красавица.
– Дальше что было? – в нетерпении подпрыгивала я на месте, как Маня. – Ну, говорите!
– Нечего рассказывать. Они принесли из машины сумку с продуктами, поужинали. Потом легли.
Клод уступил девушке постель, сам лег на лежанке, а мужчина кое-как устроился на полу. Рано утром гость поменял колесо, и парочка уехала.
– И это все? – разочарованно протянула я.
– Все.
– Как звали девушку?
Клод развел руками.
– Не знаю, она не представилась.
Кстати, кавалер на вопрос об имени буркнул что-то типа – бр-бр. Очень невоспитанно для молодого человека.
– Молодого?
– Ну да, ему по виду лет двадцать шесть, ну семь…
Уму непостижимо. Я вытащила паспорт Базиля и сунула его Клоду под нос.
– Это он?
– Он, – подтвердил Рабель, – только здесь он отчего-то выглядит моим одногодком. Кстати, по-французски говорил с акцентом, словом, не француз.
Так, Базиль окончательно сошел с ума, изображает юного Ромео, загримировался под мальчика, коверкает парижский выговор. Вот идиот!
Клод был слишком зол, чтобы знакомиться с непрошеными гостями. Полночи, слушая, как они похрапывают, он думал, что скажет служащим «Альбатроса». И деревня обитаема, и люди понаехали. Мой визит окончательно вывел его из себя.