Несколько дней из жизни следователя (сборник)

— Мне самому не дают покоя снимки,—признался Ворожищев, разглядывая страшные документы, запечатлевшие трагедию.— Что-то здесь не вяжется с самоубийством.

— Смотрите, лежит на спине, руки вытянуты вдоль тела,— Гольст листом бумаги прикрыл на фотографии голову погибшего.—Полная расслабленность, спокойствие. Словно спит человек. Если бы он стрелял в себя сам, то наверняка после отдачи ружья руки у него были бы откинуты в стороны, туловище несколько развернуто, что ли... В общем, тело лежало бы по-другому.

— Может, положение трупа изменили?—высказал предположение Ворожищев.

— Все свидетели, начиная от Бориса и Ольги и кончая соседями, которые прибежали на выстрелы, говорят, что никто ничего не трогал.

— А убийца не мог?

—Зачем?—в свою очередь спросил Гольст.

— Ну, чтобы инсценировать самоубийство...

— Но откуда убийце знать, как должен лежать самоубийца» Это, во-первых. Во-вторых, в комнате было темно. Вернее, она чуть освещалась от фонаря с улицы. В-третьих, Ветров был укрыт одеялом.

Гольст нашел в деле нужное место — показания Бориса. По его словам, когда он вбежал в комнату, то стащил с отца одеяло, пытаясь разглядеть ранения. Ружье при этом упало на пол.

— Опять же ружье,—развивал свою мысль Гольст.—Могло ли оно остаться на кровати, если бы Александр Карпович стрелял а себя сам?

— Хотите сказать, что в силу отдачи оно должно было упасть на пол?—уточнил Ворожищев.

— Скорее всего. Хотя утверждать это категорически трудно. Надо, по-моему, выслушать мнение баллистов.

— Несомненно,—согласился Ворожищев.—Не понимаю, почему этого не сделал следователь, который первым вел дело.

— Мы должны точно знать,—продолжал Гольст,—под каким углом был произведен выстрел в Ветрова и где должно было оказаться ружье в результате отдачи.

— Да, да, баллистическая экспертиза необходима,—заключил Ворожищев.—Это поможет прояснить картину.

Проведение посмертной психиатрической экспертизы — дело весьма хлопотное и трудное. Психическое заболевание не оставляет явных следов на теле, подобных шрамам, рубцам, изменениям внутренних органов. Если умерший не состоял при жизни на учете в психиатрической больнице, то очень непросто установить, нормальный он был или нет. Для этого требуется выяснить, как он вел себя в кругу родных, знакомых, сослуживцев. А это значит — опросить множество людей. Но и тогда истину установить сложно: сколько людей, столько и мнений.

Александр Карпович Ветров на учете у психиатров не состоял. Единственный раз его признали больным шизофренией в далеком 1943 году. Но чем с большим числом родственников, друзей и сослуживцев погибшего беседовали следователи, тем сильнее укреплялись во мнении, что у Ветрова была вполне нормальная психика. Так почему же в 1943 году его признали шизофреником? Врачебная ошибка? Симуляция?

Инспектору уголовного розыска капитану Самойлову удалось разыскать одного человека, знавшего Ветрова со времен войны. Это был Чичков, пенсионер и инвалид. Он служил вместе с Александром Карповичем в запасном полку. Чичков, в отличие от Ветрова, попал в действующую армию, воевал, был ранен. Встретился со своим однополчанином в конце пятидесятых годов, когда Ветров уже ходил в начальниках. Жилось Чичкову нелегко: часто болел из-за ранения. Он попросил Александра Карповича помочь ему в устройстве на подходящую работу. Тот пообещал и отделывался обещаниями несколько месяцев, так ничего для старого знакомого и не сделав...

— Как же это?—удивился капитан.—А воинская дружба?

— Нашли вояку,—горько усмехнулся Чичков.—Ветров только и мечтал о том, как бы застрять в тылу. Помню, случай у нас был на учениях. Одному пареньку из нашего взвода оторвало три пальца на правой руке. Патрон взорвался. Комиссовали, естественно. Ветров признался мне тайком, что завидует ему. Я говорю: вот дурья башка, чему завидуешь? Он засмеялся: для настоящего мужчины главное — голова. А что, мол, толку, если руки будут целы, а башку оторвет.

Почему Ветрова освободили от службы в армии, Чичков не знал.

Капитан Самойлов рассказал об этой беседе следователю Гольсту.

— Выходит, Ветров мечтал, чтобы его комиссовали, — прокомментировал свой рассказ Самойлов. — И нашел себе вполне подходящую болезнь: и голова, и руки целы остались.

— Как же его врачи не разоблачили?—покачал головой следователь.—Ведь в те времена были очень большие строгости.

— А может, подкупил кого. Тогда тоже продажные шкуры встречались. В общем, Ветров-старший — тот еще патриот! — Самойлов махнул рукой. — Интересно, что говорила ему совесть, когда он после войны каждый год девятого мая принимал поздравления и подарки?

— Она, вероятно, шептала так тихо, что он ничего не слышал,—усмехнулся Владимир Георгиевич.—Ну что ж, для нас из всего этого важно сделать вывод: болел Ветров шизофренией или нет, мог покончить с собой на этой почве или не мог?

— По-моему, это такое же самоубийство, как и его шизофрения,—заметил капитан.

— Теперь о другом, Леонид Витальевич. О знакомых Ветрова-младшего. Вернее, о его бывших любовницах...

— Этот выкидывал фортели, — сказал Самойлов. — Есть у Бориса дружок, некто Полонский...

— Который был замешан в истории с Мариной Зубовой?

— Да. Знаете, Владимир Георгиевич, прямо противно рассказывать,— брезгливо поморщился капитан. — Обменивались девицами...

— В каком смысле?

— В прямом. Погуляет Ветров с какой-нибудь месяц-другой и передает Полонскому. Тот тоже в долгу не остается.

— Значит, те девицы сами испорченные.

— Не все. Некоторые порывали отношения с такими кавалерами.

— Есть обиженные на Ветрова?

— Есть. Особенно некая Изольда Романова. Подробности пока установить не удалось.

— История с ней была до женитьбы Ветрова?

— Да. В начале этого года.

— Значит, до...—задумчиво произнес Гольст.—Интересно, сейчас он остепенился?

— Да вроде бы.

— Кстати, о женитьбе,—продолжал следователь.—Странно. Все пророчили Борису богатую невесту с высокопоставленными родителями. И недостатка в таких невестах, кажется, не было. Но почему-то Ветров выбрал Ольгу Каменеву. Скромная девушка, из простой семьи... Может, не такой уж он испорченный? А все его былые похождения — грешки молодости?

— Да, выбор Ольги — непонятная штука... Знаете, Владимир Георгиевич, если хотите получше разобраться в Ветрове, поговорите с Олегом Турковым. Это, насколько мне известно, самый близкий его друг.

— А кто такой этот Турков?—поинтересовался Гольст.

— Учится с Ветровым на одном курсе. Часто бывает у него дома. В институте его называют «тенью Бориса». Говорят, он буквально боготворит Ветрова. И вообще якобы их водой не разольешь.

— Понятно. Значит, вы думаете, он знает сердечные тайны своего друга?