Несколько дней

В один прекрасный день, к концу праздника Суккот, когда дни уже коротки, а воздух наполняется запахом воды и первыми прикосновениями холодов, Большуа крался в темноте следом за Моше, возвращавшимся с молочной фермы. Рабиновича охватило странное ощущение, которое он затруднился бы выразить словами. Раз или два Моше боязливо оборачивался; вдруг затылок его похолодел, и он ощутил всей кожей, всем своим телом ее, Тонечку, отражение свое, сестру-близнеца, воскресшую из мертвых и идущую за ним следом.

Большуа, ничего не знавший о прошлом Рабиновича и не предполагавший, что, подражая ему, станет похожим также и на его покойную жену, пошел за ним следом и на следующий день.

Когда странное чувство снова овладело Моше, он, не колеблясь ни секунды, повернул назад и ринулся за тенью, преследовавшей его, схватил опешившего итальянца за воротник и закричал ему в лицо:

— Где моя коса? Скажи сейчас же, где она?

Большуа еле удержался на ногах. Моше был ниже итальянца на полголовы, однако руки его походили на железные клещи.

— Если бы ты мне сказала, была бы сейчас жива! — кричал Рабинович.

Руки его, отчаявшиеся и ослабевшие вмиг, повисли, как плети. Большуа улизнул под покровом ночи, полузадушенный, но победивший, радостно потирая руки на бегу.

Теперь Яаков понемногу осваивал заключительный, самый сложный этап в учебе: во время танца Большуа загадывал ему загадки, рассказывал всякие истории и спорил с ним, чтоб мозги были заняты и не мешали телу свободно двигаться.

Поначалу это было очень сложно. Когда итальянец спрашивал его, сколько будет двести тридцать пять минус сто семнадцать, мышцы Яакова каменели, а ноги моментально путались и сбивались с такта.

Дело зашло настолько далеко, что однажды, когда Большуа во время танца загадал Шейнфельду известную загадку о том, как один человек встретил на перепутье двух прохожих: одного — всегда говорящего правду, а другого — всегда лгущего и так далее, Яаков не выдержал, потерял равновесие и рухнул, как подкошенный, оземь.

Однако вскоре тело его приобрело достаточно опыта и уверенности в себе, чтоб обойтись без помощи головы. В течение нескольких месяцев Яаков дошел до того, что во время выполнения двойных поворотов а-ля Буэнос-Айрес мог продекламировать вслух все признаки конгруэнтности треугольников — единственную страницу из учебника геометрии, которую он знал наизусть, а также вести горячий, разве что немного косноязычный спор о единстве души и тела.

Глава 14

В то время я уже учился в школе, где все ученики, от мала до велика, не упускали случая посмеяться надо мной, над моим именем, тремя моими отцами и моей мамой. Из-за унижений и жестокости, окружавших меня, я все чаще и чаще находил убежище на верхушках деревенских эвкалиптов и кипарисов, забираясь на высоту, на которую люди с нормальным именем не посмели бы и подумать подняться. Так я открыл для себя мир воронов — их обычаи и повадки.

— Ну, Зейде, — поймал меня за руку Яаков Шейнфельд, — чем без толку лазить по деревьям, поискал бы в вороньих гнездах какую-нибудь золотую вещицу и принес маме в подарок.

С серьезностью ребенка я объяснил ему, что научные исследования не обнаружили доказательств тому, что вороны воруют драгоценности, на что Яаков разразился громким хохотом и возразил, что ворон — это птица, не признающая никаких наук.

— Может, заглянешь ко мне на минуту? — с надеждой спросил он.

Работник-итальянец стряпал на кухне. Завидев меня, он отвесил глубокий шутовской поклон и трижды пролаял, как собака. Яаков заварил чай и, посмеиваясь, поведал нам историю о том, как в его родной деревне — той, что на берегу речки Кодима, — жил один шейгец, [134] который каждый год ездил в город, «где богатеев тьма-тьмущая». Там он лазил по деревьям, выискивая покинутые вороньи гнезда, а когда находил, в них оказывалось полным-полно разных драгоценностей и бриллиантов, которые вороны стащили через открытые окна у местных купчих.

134

Шейгец — молодой человек нееврейского происхождения (разг., идиш).

— Вор у вора дубинку украл, — вставил Большуа.

— Только самцы падки на блестящие предметы, — пояснил Яаков. — Они не прячут их в своих семейных гнездах, лишь в тех, что давно заброшены, или прямо в земле, потому что вороны ужасно подозрительны. Они не доверяют даже своим супругам, не говоря уже о птенцах, и когда за ними никто не наблюдает, они потихоньку летят к своему старому гнезду и любуются там своими сокровищами. А этот шейгец, чтоб ты знал, Зейде, в город ехал мешочником, на крыше вагона, зато возвращался первым классом, с саквояжем, полным золота, и двумя молодыми цыганками на коленях…

К концу зимы, когда ветер и дождь еще холодны, но дни становятся все длиннее, вороны принимаются обламывать сухие ветки с деревьев и вьют новые гнезда. На грубый остов нанизываются более тонкие, гибкие веточки, а щели между ними заделываются обрывками веревок, перьями и соломой. Попадаются среди воронов и откровенные наглецы — я сам не раз наблюдал, как они, камнем падая на домашнюю скотину, на лету вырывают у той целые клоки шерсти. Вороны никогда не возвращаются в свои покинутые гнезда, и те, еще вполне крепкие, нередко служат жилищем для сов и соколов.

Затем для самок наступает пора высиживания яиц, самцы же ревностно охраняют их покой со своих сторожевых постов на соседних деревьях. Мои глаза уже научились определять местоположение гнезда, сообразуясь с беспокойными взглядами, которые самец кидает на самочку. Стоило мне влезть повыше и приблизиться к птенцам, как я немедленно подвергался неистовой атаке со стороны самца. Бывало, что никто на меня не нападал, самец же усаживался на соседнем дереве и лишь громко выкрикивал ругательства в мою сторону. Однажды я обнаружил у подножья ствола двух выброшенных из гнезда птенцов. Это были жертвы коварства кукушки. Они были маленькими и безобразными, с выпученными синими глазами и едва пробившимся оперением.

На два класса старше меня учился мальчик, бывший особо изощренным в издевательствах надо мной и в изобретении разных обидных имен. Я рассказал ему, что если взять такого птенца домой и выкормить его, из него может вырасти дрессированный ворон.

Стоило ему взять в руки одного из птенцов, как сверху на него налетела целая стая воронов, принявшихся хлестать его своими крыльями и долбить в макушку острыми клювами, пока тот, зареванный и визжащий, не убежал с поля боя. В течение всего года вороны подстерегали моего обидчика в школьном дворе и дома, пытаясь при малейшей возможности вновь атаковать его

Эта история не имеет никакого отношения к жизни моей матери, и я ограничусь тем, что скажу: это был первый и последний раз, когда я отомстил кому-либо. Удовлетворение этого чувства не принесло мне ни радости, ни успокоения, хотя к жажде мести я отношусь с полным пониманием.

Деревенские дети частенько наведывались к забору Яакова, дожидаясь появления работника-итальянца в надежде, что он покажет одно из своих маленьких представлений либо возобновит свои схватки с камнем во дворе Рабиновича. Их глаза пытались проникнуть сквозь ткань палатки, а носы — унюхать, что варится в кастрюлях на кухне.