Нескучный сад

И вот вспыхнул костер.

Языки пламени освещали наши лица. И мы, не сговариваясь, стали прыгать вокруг костра и петь кто что хотел.

Далеко по пустынной заснеженной реке раздавались наши голоса.

А потом Лешка стал гадать. Он брал каждого за руку и предсказывал, что кого ждет. Мне он предсказал, что я буду председателем звероводческого колхоза на Дальнем Востоке. Зденеку, что он будет преподавателем танцев.

— Всю жизнь мечтал, — сказал Зденек.

Вале Лешка предсказал, что она, если не сломает ноги, будет балериной Большого театра и когда-нибудь станцует «Спящую красавицу».

— А что же ты мне нагадаешь? — спросил Роберт, протягивая ему свою руку.

И Лешка, не взяв его руки, ответил:

— А ты будешь, кем захочешь. Ученым, или летчиком, или капитаном дальнего плавания.

Зденек рассмеялся, и смех его показался мне натянутым.

— Глядите-ка, всем он назначил, кто кем будет, а Роб, выходит, будет сам выбирать себе будущее!

— Да, — сказал Лешка, — Роб сам выберет то, что ему больше всего понравится!

— Не спорь с ним, — примирительно сказала Валя. — Сердцу все равно не прикажешь.

И Лешка, обрадованный ее поддержкой, повторил:

— Правильно. Сердцу не прикажешь!

Между тем мороз все усиливался. У меня до того замерзли ноги, что я просто перестала их ощущать. Лешкины брови стали совершенно седые, и было смешно смотреть на его мальчишеское лицо со стариковски белыми колючими бровями.

— Пошли ко мне, — предложила Валя. — У нас печка истоплена, тепло, мама пироги с капустой напекла.

И мы повернули назад к городу. Мы мчались один за другим по дорожкам Нескучного, а деревья, такие понятные и знакомые днем, казались таинственными громадами в неярком свете новогоднего месяца.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

До сих пор помнится ясно, словно было это совсем недавно, как в субботу двадцать первого июня, в самый канун войны, мы впервые после окончания школы вновь собрались все вместе.

— Отныне этот день будет днем традиционной встречи учащихся, — сказал, открывая вечер, директор школы Виталий Валерьянович.

Цвели тополя за окном актового зала, назойливые пушинки влетали в окна, цеплялись за волосы, оседали на ресницах. Разноцветные фонари сияли между ветвей во дворе.

Мои друзья выглядели необычно празднично. Может быть, потому, что кругом все дышало непринужденностью общего семейного торжества. И все были очень веселы, вдруг вновь ощутив себя много моложе.

Валя пришла в белом шелковом платье, очевидно специально сшитом к этому дню. Красивой Валю трудно было назвать. Она никогда не была красивой, но лицо ее дышало здоровьем, глаза сияли радостью. И весь вечер она танцевала со Зденеком.

Под утро мы отправились в Нескучный сад. Казалось, никогда еще деревья не были такими цветущими, а Москва-река такой спокойной и величавой.

Мы пели во все горло:

Если завтра война, Если завтра в поход…

Пели мы весело, легко и лихо произнося хорошо знакомые слова.

Могли ли мы думать, что пройдет несколько часов, всего лишь несколько часов, и слово «война» обернется для каждого из нас своим первозданным грозным звучанием?

И вот прошли годы, и снова двадцать первого июня мы встретились в старых, знакомых стенах.

Мы старались не пропускать этот день. Конечно, в войну было не до встреч. Но, когда окончилась война, редкий из нас, оставшихся в живых, забывал о дне традиционной встречи.

Еще за несколько дней в «Вечерке» появлялось короткое извещение:

«День встречи учащихся 29-й школы будет 21 июня».

И снова мы вместе. Ходим по коридорам, сидим за партами в классах, где прошло наше детство, выбегаем во двор, в котором обычно проводили перемены.

Мои друзья сильно изменились за эти годы. Должно быть, и я изменилась, но по себе никогда не видно. Однако, когда я вижу седые волосы Роберта или шрам на лице Вали, когда я слышу стук протеза Виталия Валерьяновича, я снова думаю о том, что прошедшие годы ни для кого из нас не прошли даром.

Мы сидим в учительской на широком диване, обитом потертой, зеленого цвета тканью. Верхний свет потушен, горит настольная лампа под коричневым колпаком, сделанным из плексигласа.

Виталий Валерьянович вытянул здоровую ногу; откинувшись на стуле, задумчиво поглядывает на нас.

Как и прежде, он — директор школы. Сразу же после госпиталя вернулся в Москву и опять в свою школу. Он постарел, весь как бы ссохся; ходит он с палкой, вместо правой ноги у него протез, и он никак не может к нему привыкнуть.

— Эх, — замечает Зденек, — нет моего старика, он бы вам такой какой-нибудь хитроумный шагатель приспособил!

Зденек работает в заводской многотиражке. Он пополнел, обрюзг, красивое лицо его несколько расплылось.

Жена его немного старше, чем он. Я как-то видела ее, и она мне не понравилась. Может быть, потому, что я хотела бы на ее месте видеть Валю. У них двое детей.

Валя — главный инженер на том же заводе. Недавно защитила диссертацию. Она так и не вышла замуж. Жизнь ее заполнена работой и Зденеком, его делами, его семьей, его детьми. Она любит все, что имеет какое-то отношение к нему: его газету, его детей, даже его жену.

Я смотрю на Роберта, на его большие, красивые руки. Как и когда-то, в давние времена, Роберт немного заикается. Я знаю, он был ранен и потом после ранения, когда его признали ограниченно годным, стал санитаром. Он был отличным санитаром, очень терпеливым, выносливым. А после окончания войны решил стать врачом. Ему было нелегко: он работал и учился на вечернем отделении медицинского института, а теперь работает врачом в маленьком приволжском городке. В Москву он приехал специально на встречу друзей.

Каждый раз, когда он приезжает, он заходит к родителям Лешки. Они живут все там же. Отец Лешки вернулся с фронта, и ему несколько раз предлагали новую квартиру со всеми удобствами. Но ни он, ни тетя Паша не захотели переезжать. Здесь жил Лешка, и сюда до сих пор приходим мы, его товарищи.

Вот и сегодня, до того, как отправиться в школу, мы побывали там.

Все как было: Лешкины книги лежат на полках в том же порядке, как лежали при Лешке, и на комоде альбом с марками, который Роберт подарил ему когда-то. И мы говорим о Лешке так, словно он где-то недалеко, уехал ненадолго и скоро вернется.