Несломленный. Находим силы, падая в бездну. Практики исцеления для тех, кто пережил психологическую травму
Шрифт:
Порой эмоциональный приют можно найти у психотерапевта. Бывает и так, что вы находите его там, где не ждали. Здорово, если получится найти его сразу, но иногда он поможет вам куда больше, если найти его по прошествии времени. Редко, когда проблему может решить один приют. Последствия травмирующего переживания напоминают шрапнель: вы еще долго находите осколки в самых неожиданных местах. Один эмоциональный приют излечит рану от одного осколка, а другой – от другого.
Дело в том, что здесь нет жестких правил. Возможно, кого-то это разочарует, но я вижу в этом особое волшебство. Первая учительница, которая каждый день напоминает вам, что вы нужны и важны, противостоит вашему сложившемуся дома представлению о том, что вы должны быть лишь невидимкой. Если в прошлых отношениях вы чувствовали себя в западне, из которой не выбраться, то новый партнер, который предлагает вам выбрать музыку для ужина, подарит вам ощущение свободы. Когда вам кажется, что буквально все вокруг подвели вас
А потребность в терапевтических отношениях, где мы обретем свой эмоциональный приют, еще не говорит о том, что единственный человек, у которого есть право говорить о травме, – это клинический психолог. Как вы, возможно, помните из главы 1, клинической психологии предстоит еще долгий путь к адекватному восприятию травмы. Ложь, полуправда и дезинформация, которые распространились в обществе, затаились и в кабинетах у многих профессиональных психотерапевтов.
Несколько лет назад мой брак стал трещать по швам. Эта утрата меня ошеломила. Я как раз только переехала, и мне пришлось искать нового психотерапевта, чтобы со всем этим справиться. Где-то на третьей или четвертой сессии я села на кушетку и начала рассказывать о том, что по-прежнему не верю в происходящее. Психотерапевт, пожилой мужчина, похожий на ковбоя, оборвал меня на полуслове, а затем выдержал драматическую паузу, для пущего эффекта откинувшись на спинку кресла.
– А у вас все не как у нормальных людей, да?
Я моргнула несколько раз подряд, потеряв дар речи. А потом взяла сумку и собралась уходить.
– Что ж. Похоже, на этом и мы закончим.
Он снова заговорил – о том, что я замыкаюсь в себе и это никак мне не поможет. Я подняла руку и пошла дальше. Еще не дойдя до конца коридора, я уже начала искать новый эмоциональный приют. Заходя в лифт, я отправила подруге сообщение о том, что мне тут выдал этот «психотерапевт». И тут же нашла у нее эмоциональный приют. Когда я садилась в машину, то уже вовсю хохотала – отчасти над абсурдностью того, что только что произошло, а отчасти от огромного облегчения, ведь до этого у меня были другие психотерапевты. До сих пор содрогаюсь при мысли о том, что было бы, если бы мне попался такой «специалист», когда мы было семнадцать и я пережила сексуализированное насилие. Или спустя полгода после того, как внезапно умер мой отец, и приступы паники сдавливали мне горло с такой неумолимой силой, что я начала подумывать о том, что единственный способ их прекратить – самой уйти из жизни. Если бы тогда я попала к такому психотерапевту и он сказал мне, что я не нормальный человек, я бы ему точно поверила.
Кстати, он не был каким-нибудь заурядным психотерапевтом. У него было образование в области психотерапии и психиатрии, он получил степень доктора философии в Гарварде и прошел ординатуру в одной из самых престижных психиатрических больниц в США. Я несколько дней внимательно изучала анкеты и выбирала себе специалиста. Я рассказываю вам об этом, чтобы вы знали: несколько ученых степеней и многолетний опыт работы еще не гарантируют, что человек готов подарить вам эмоциональный приют, в котором вы нуждаетесь. Иногда это готов сделать друг, которому вы пишете сообщение, пока едете в лифте. Важно вот что: опасно предполагать, что единственный человек, с которым вы можете поделиться своими невыносимыми переживаниями, – это квалифицированный специалист. Во-первых, квалификация не всегда гарантирует безопасное пространство. Во-вторых, когда мы верим, что единственное место, где можно исцелиться от травмы, – это кабинет психотерапевта, мы упускаем то, насколько сильное и целительное воздействие мы все способны оказывать друг на друга – всегда.
Любые отношения, способные подарить вам эмоциональный приют и помочь справиться с невыносимым, являются терапевтическими. В терапевтических отношениях люди становятся союзниками. Участники таких отношений, будь то психотерапевт и пациент, коуч и клиент, начальник и подчиненный или двое друзей, объединяются для достижения общей цели. Оказывать терапевтическую помощь – значит проявлять заботу, подобно тому, как мы заботимся о растениях у себя в саду. И это очень действенная метафора! Мы нуждаемся друг в друге в моменты изоляции и боли, подобно тому, как цветы нуждаются в нашей заботе. А мы нуждаемся в том, чтобы заботиться о цветах, для собственного душевного равновесия. Мы нуждаемся друг в друге, чтобы вместе преодолевать препятствия и вместе расти. Чтобы представить, что наша жизнь – цветущий сад, о котором мы учимся заботиться. Чтобы вместе копаться в земле,
выдергивать сорняки, которые пытаются все заполонить, и с любовью выбирать и сажать новые семена.У меня большой опыт работы с двумя социальными стратами, с которыми меня почти ничего не связывает: ветеранами боевых действий и членами преступных группировок, отбывшими свой срок. И с теми, и с другими я работала коучем со специализацией на психологических травмах и помогала им реинтегрироваться в общество. Иногда мы говорили о будущем, но в основном о настоящем – самом настоящем настоящем, которое происходит сегодня. Они рассказывали мне о том, как настоящее иногда затмевают тени прошлого, причем целиком и совершенно внезапно. Я же делала все, что в моих силах: признавала их чувства, развеивала мифы и учила пользоваться инструментами. Мы строили планы, исправляли ошибки и старались признавать даже маленькие победы на фоне старых добрых поражений.
Что я точно не ожидала слышать настолько часто, так это:
– Вы меня понимаете, док. Вы. Меня. Понимаете.
Меня эти слова каждый раз поражали. Если взглянуть со стороны, я совершенно их не понимаю. У меня нет жизненного опыта, который позволял бы мне понять, каково это – родиться в семье членов банды и попасть в эту банду в семь лет. У меня нет жизненного опыта, который позволял бы мне понять, каково это – когда тебя в срочном порядке увольняют с военной службы, где ты планировал сделать карьеру, потому что после четырех командировок в Ирак ты не справляешься с тревогой. Думаю, на самом деле они имели в виду вот что:
– Вы меня слышите. Мы заодно. Вы стоите рядом со мной перед заросшим садом. Когда я не знаю, за что хвататься, вы помогаете мне найти сорняки. Вы помогаете мне их выдергивать. Мы вместе заботимся о саде и растем.
Я поняла, что мне не обязательно иметь похожий жизненный опыт, чтобы «понимать» этих людей. Совместный опыт – вовсе не то, что обеспечивает эмоциональный приют. А вот умение слышать – да. Значит, любой из нас может научиться слышать других людей. Любой может научиться определять, какие переживания особенно невыносимы. Мы можем научиться их замечать и предлагать немного подержать у себя, как плачущего ребенка, чтобы дать человеку передохнуть.
Когда я писала эту книгу, я получила электронное письмо от одного обеспокоенного исследователя. Он увидел мою цитату в National Geographic и волновался о моей работе. Он писал, что недавние исследования показали, что источником любого травматического симптома служит черепно-мозговая травма (ЧМТ), и что скоро никто не будет слушать мои рассуждения о том, как травма без физиологических обоснований влияет на нашу жизнь. В первой части он ошибся: не все психологические травмы вызваны ЧМТ. Но я беспокоюсь, как бы он не оказался прав во второй части: времени бороться за новое представление о травме и правда не хватает.
В главе 1 мы говорили о важных этапах в истории изучения травмы. И вот начинается новый этап. Он может как помочь осуществить мою мечту, так и стать самым страшным моим кошмаром.
Мой кошмар заключается в следующем: мы и дальше пойдем по пути неверного представления о травме. Мы будем верить любой лжи: что травма – признак слабости, что она слишком распространена, чтобы считаться чем-то серьезным, что триггеры – признак того, что мы запрограммированы на саморазрушение. Мы и дальше будем проводить черту, которая загонит дискуссию о травме в сферу темного и непонятного. Вместо того, чтобы просто скорректировать курс развития, мы снова предадим травму анафеме и продолжим цикл, где травма то хаотически исследуется, то снова отодвигается на задний план. Мы погрузим тех, кто страдает от травмы, обратно во тьму, и заметем все уже изученное под ковер, чтобы в следующий раз, когда мы снова через собственную боль поймем, что травма никуда не делась и нам нужно с ней работать, уже забыть все, чему научились. Мои исследования, преподавательская деятельность, работа с клиентами и эта книга помогают мне бороться с этим кошмаром.
Моя мечта состоит в том, что текущий этап, где о травме накапливается все больше знаний, доступных все большему числу людей, станет прочной основой нового представления о травме и способах ее исцеления. Что мы полностью перестроим рамки самой дискуссии. Что мы обретем верное представление о травме как о невыносимом эмоциональном переживании, которому нужен эмоциональный приют. Что это представление будет широко известно всем от мала до велика. Что мы научимся рассматривать травму через призму множества научных дисциплин, а не только одной. Что мы отделим научное знание от исторических заблуждений. Что здравомыслие победит, и мы осознаем, что реакция на травму – это нейробиологическая адаптация, свидетельство нашей внутренней силы. Что реакция на травму – это способ нашего тела справиться с перегрузкой. Что мы можем управлять этой реакцией и не позволять ей вредить нам, когда не отключается вовремя. Что мы перестанем стыдиться собственных копинг-механизмов, к которым прибегаем в режиме выживания. Что мы ответственно подойдем к роли тех, кто дарит эмоциональный приют любому, кому мы готовы его обеспечить.