Несомненная реальность
Шрифт:
14) Признать, что во всякого рода учебных заведениях в случае преподавания в них закона Божия инославных христианских исповеданий таковое ведется на природном языке учащихся, причем преподавание это должно быть поручаемо духовным лицам подлежащего исповедания и, только при отсутствии их, светским учителям того же исповедания.
15) Признать подлежащими пересмотру законоположения, касающиеся важнейших сторон религиозного быта лиц магометанскоаго исповедания.
16) Подвергнуть обсуждению действующие узаконения о ламаитах, возбранив впредь именование их в официальных актах идолопоклонниками и язычниками; – и 17)
К исполнению сего Правительствующий Сенат не оставит учинить надлежащее распоряжение.
Перечитав текст на три раза, Олег со вздохом признал, что не понимает в местных верованиях решительно ничего. Похоже, религиозная мистика в этом мире проникла во все поры общества куда сильнее, чем это когда-либо случалось у него дома.
Нет, разумеется, приверженцы всяческих направлений и сект больше всего обожали обзывать друг друга язычниками и еретиками, но чтобы государство хоть когда-то вмешивалось в эти споры? А если помножить местную религиозность на факт государственности православной религии, выводы напрашиваются самые что ни на есть неутешительные.
Почувствовав, что голова пухнет как воздушный шарик, накачиваемый водородом, он попрощался с Меньщиковым, отпустил восвояси Чумашкина и побрел по улице куда глаза глядят. Требовалось время, чтобы осмыслить все прочитанное сегодня, уложить все в единую цельную картину. Цельную – с учетом односторонности точки зрения. Односторонности, да… Это опасно – односторонность. Если уж есть риск увязнуть в местной политике по уши, то лучше видеть предмет с разных сторон. На фабрике мы уже бывали, как рабочие живут – видели. Неплохо было бы еще по сельской глубинке пошуровать, благо в стране четыре человека из пяти, а то и больше, там и живут, но это – как-нибудь потом. Сейчас нас интересует промышленность и все, что с ней связано, включая революционеров. Стоп! А ведь это идея. Значит, подающий надежды юноша Бархатов, исключенный… откуда там его исключили? Вылетело из головы. Неважно. Исключенный студент-медик, ныне ассистент и революционер-подрывник. Живет, как он сам сказал, неподалеку от Олега. Староконюшенный переулок, это я помню. Дом? Сорок восемь? Четырнадцать?
Четверка там в номере точно была. Ну, разыщем. Где там все извозчики? Когда не надо, так толпами вдоль обочины стоят…
Дом, где проживал бывший студент, он обнаружил уже в полной темноте. Тускло горел газовый фонарь возле забора, но двор небольшого деревянного дома окутывала почти непроницаемая тьма. Свет из окна лишь немного разгонял ее. Толкнув беззвучно отворившуюся калитку, Олег вошел во дворик и поднялся по низкому покосившемуся крыльцу, осторожно ступая и напряженно вглядываясь под ноги. В коротком темном коридоре из-под приоткрытой двери выбивался лучик света. За ней о чем-то спорили приглушенные голоса. Олег замер и прислушался.
– И что толку их жалеть? – зло рубил обладатель богатого баритона. – Они сами-то хоть кого-то в своей жизни пожалели? Что ты мне о ценности человеческой жизни тут вкручиваешь? У нас задача ясна и определенна – избавить мир от всей этой мрази и построить общество всеобщей справедливости. И тут хороши все средства!
– Цель не оправдывает средства, Володя, – ответил другой голос, который, как показалось Олегу, принадлежал Бархатову. – Этот вопрос уже давно решен наукой.
Да чем чиновник отличается от обычного человека? Возьми любого крестьянина от сохи, научи наскоро грамоте и счету, посади в канцелярию, дай обвыкнуться – и через пару недель ты не отличишь его от наследственного инспектора! Это государственная система, которая делает людей винтиками. Нужно ломать ее, ломать сверху
донизу, а людей – воспитывать с раннего детства…– Наслушался своего дружка Вагранова, да? – зло рассмеялся невидимый собеседник.
– Что мне эта ваша система? Каждый человек отвечает за себя сам, а списывать свои грехи на обстоятельства – сказочки для дураков. Когда канцелярская крыса отказывает в пособии многодетной вдове на основании какой-то там бумажки, это его вина, что он не постарался найти способ ей помочь. Это ему лень от стула задницу оторвать, это он ждет мзды, чтобы дать человеку законно ему причитающееся! Зажрались, сволочи! Жаль, на всех бомб не хватит.
– Да ты хоть раз сам-то чиновника видел, а, Володя? – хмыкнул Бархатов. – Тебя послушать, так они – разжиревшие чудища о двух головах, питающиеся вдовьими слезами. Что ты от них хочешь? Они люди маленькие, над ними начальства вагон и маленькая тележка. Что не так сделают – сразу и на улицу. У самих оклад грошовый, вот и берут взятки помаленьку. Их не ненавидеть надо, а жалеть.
– Да ладно тебе, Кир, – примирительно откликнулся собеседник. – Ты ж сам понимаешь, что я не о тридцатирублевых писарях рассуждаю, что на службу пешком через пол-Москвы ходят. Нет, наша цель – те, что в каретах разъезжают в собольих шубах. Начальники канцелярий и департаментов, губернаторы, генералы… Вот где все зло! Вот кого надо бомбить, не жалея сил. В один прекрасный день до них дойдет, что отвечать за злодеяния приходится не только мелкой сошке. Вот тогда-то они и задумаются, а стоит ли так высокомерно относиться к простому народу!
Внезапно Олег почувствовал, как его подхватывает знакомая бесшабашная волна. Это террористы, отчетливо понял он. Нужно сваливать отсюда, пока не поздно. Иначе оторвут голову и скажут, что так и было…
– Глупости говорите, уважаемый! – громко заявил он, толкая дверь и входя в грязную бедную комнатенку, вся обстановка которой состояла из продавленного топчана, стула, стола и чудом не рассыпающегося платяного шкафа. На столе тускло горел свечной огарок. – Кого и в чем вы хотите убедить? Генералов и губернаторов?
Трое, сидящие в комнате, ошарашено повернулись в его сторону. Неверный свет метался по их лицам, и игра теней превращала их в уродливые маски.
– Прошу прощения за вторжение, – Олег прижал руку к груди и слегка поклонился, – но я тут проходил мимо и не смог удержаться. Э-э, о чем это я? Ах, да. Вы, господа, просто не пробовали смотреть на свою деятельность с другой стороны.
Представьте, что вы – губернаторы. Или министры, неважно. И вы знаете, что есть кучка людей, готовых бросить в вас бомбу. Что вы будете чувствовать?
– Что воровать меньше надо, – буркнул тот, что сидел на стуле. – И о людях больше думать, – судя по голосу, с Бархатовым спорил именно он.
– Вот я и говорю – глупости, – усмехнулся Олег. – Вы, когда у вас дома клопы заводятся, начинаете им угождать? Они ведь очень неприятно кусаются. Нет, вы их травить начинаете, на мороз кровать выставляете, боретесь, в общем. Почему?
Клопы ведь в своем праве – они живые, им кушать хочется.
– При чем здесь?.. – начал было сидящий на стуле парень лет двадцати пяти, но Олег оборвал его:
– Вы, господа бомбометатели, для власть предержащих те самые клопы. Вы не являетесь для них людьми, к чьему мнению следует прислушиваться. Вы являетесь только помехой. Да, очень опасной помехой, но не более. И поэтому бессмысленно предъявлять какие-то требования, их все равно пропустят мимо ушей. То, что вы делаете, лишь дискредитирует других людей, которые пытаются бороться за улучшение ситуации другими, приемлемыми методами.
– Да кто вы такой, черт побери!? – наконец взорвался парень. Бархатов и молчаливый присутствующий смотрели на них с изумлением. – Что вы здесь делаете и почему подслушиваете под дверью, как… как… как шпик?