Несостоявшийся император. Александр Михайлович

Замечу, что царь ни разу не показался на передовой, хотя периодически заглядывал в тыловые части. Одни раз он даже вёрст эдак на десять подъехал к линии фронта (то есть вне действия полевой и корпусной артиллерии немцев). За это подобострастные генералы наградили его Георгиевским крестом. Чтобы быть «ближе к народу», Николай II демонстративно ходил в простой гимнастёрке с одним «Георгием», то есть без многочисленных наград, положенных по происхождению.

Увы, народ не оценил «демократичность» царя. Когда в кинозалах демонстрировалась хроника, при появлении царя почти всегда из толпы летела реплика: «Царь наш с “Егорием”, а царица с Григорием».

Под нажимом царицы и Распутина Николай II 20 августа 1915 г. объявил, что принимает на себя командование армией. Обстоятельства этого рокового решения хорошо описаны французским послом Морисом Палеологом: «Когда сегодня утром я вошёл к Сазонову [министр иностранных дел], он немедленно объявил мне бесстрастным, официальным тоном:

— Господин посол, я должен сообщить вам важное решение, только что принятое Его величеством государем императором, которое я прошу вас держать в тайне до нового извещения. Его величество решил освободить великого князя Николая Николаевича от обязанностей Верховного главнокомандующего, чтобы назначить его своим наместником на Кавказе, взамен графа Воронцова-Дашкова, которого расстроенное здоровье заставляет уйти. Его величество принимает на себя лично верховное командование армией.

Я спросил:

— Вы объявляете мне не намерение только, но твёрдое решение?..

— Да, это непоколебимое решение. Государь сообщил его вчера своим министрам, прибавив, что он не допустит никакого обсуждения.

— Император будет действительно исполнять обязанности командующего армией?..

— Да, в том смысле, что он отныне будет пребывать в Ставке Верховного главнокомандующего и что высшее руководство операциями будет исходить от него. Но что касается подробностей командования, то их он поручит новому начальнику штаба, которым будет генерал Алексеев. Кроме того, главная квартира будет переведена ближе к Петрограду; её поместят, вероятно, в Могилёве.

Несколько времени мы сидели молча, глядя друг на друга. Затем Сазонов говорит снова:

— Теперь, когда я сказал вам в официальной форме всё, что следовало, я могу вам признаться, дорогой друг, что я в отчаянии от решения, принятого государем. Вы помните, что в начале войны он уже хотел стать во главе своей армии и что все его министры, и я первый, умолили его не делать этого. Наши тогдашние доводы имеют теперь ещё большую силу. По всем вероятиям, наши испытания ещё далеко не кончились. Нужны месяцы и месяцы, чтобы переформировать нашу армию, чтобы дать ей средства сражаться. Что произойдёт за это время? До каких пор принуждены мы будем отступать? Не страшно ли думать, что отныне государь будет лично ответственен за все несчастья, которые нам угрожают? А если неумелость кого-нибудь из наших генералов повлечёт за собою поражение — это будет поражение не только военное, но и вместе с тем поражение политическое и династическое.

— Но, — сказал я, — по каким мотивам решился император на такую важную меру, даже не пожелав выслушать своих министров?

— По нескольким мотивам. Во-первых, потому что великий князь Николай Николаевич не смог выполнить свою задачу. Он энергичен и пользуется доверием в войсках, но у него нет ни знаний, ни кругозора, необходимого для руководства операциями такого размаха. Как стратег, генерал Алексеев во много раз его превосходит. И я отлично понял бы, если бы генерал Алексеев был назначен Верховным главнокомандующим.

Я настаиваю:

— Каковы же другие мотивы, заставившие государя самого принять командование?

Сазонов пристально смотрит на меня одно мгновение печальным и усталым взглядом. Потом он нерешительно отвечает:

— Государь, несомненно, хотел показать, что для него настал час осуществить царственную прерогативу — предводительствовать армией. Никто отныне не сможет сомневаться в его воле — продолжать войну до последних жертв. Если у него были другие мотивы, я предпочитаю их не знать.

Я расстаюсь с ним на этих многозначительных словах» [75] .

Царь в юные годы командовал гвардейским батальоном, другого опыта руководства войсками за последние 20 лет он не имел. Надо ли говорить, что присутствие в Ставке царя и больного наследника лишь создавало нервозную обстановку. А тем временем Александра Фёдоровна постепенно приняла на себя функции самодержца. В нарушение всех законов империи к ней начали являться с докладами министры, Алиса отдавала приказы военным и гражданским властям и т.д.

75

Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М.: Новости, 1991. С.198-199.

Таким образом, решение царя не только не привело к централизации власти в одних руках, а наоборот, создалось два полюса власти — в Ставке в Могилёве и в Царском Селе.

В начале 1916 г. появился и третий слабый центр власти или, скорее, оппозиции. Речь идёт о Киеве, куда переехала младшая сестра царя Ольга и его мать императрица Мария Фёдоровна. Туда же перенёс штаб воздушного флота и великий князь Александр Михайлович.

Маленький штришок из личной жизни августейшей семьи хорошо показывает, как далеко зашёл кризис власти. Великая княгиня Ольга, не спросив царственного брата, в 1916 г. развелась с принцем Петром Ольденбургским и обвенчалась с ротмистром Куликовским, с которым находилась в связи уже несколько лет. Риторический вопрос, могло ли такое случиться в 1913 г.? На свадьбе Ольги в Киеве присутствовали Мария Фёдоровна и Александр Михайлович. Императору пришлось молча проглотить эту пилюлю.

В годы войны функции нашего героя были крайне неопределёнными. Формально он командовал всем воздушным флотом, но, как мы уже знаем, из его ведома была исключена эскадра воздушных кораблей. Кроме того, Александр Михайлович командовал авиацией Южного фронта. Авиацией Северного фронта командовал генерал Каульбарс, который чисто формально подчинялся Александру Михайловичу.

Пятидесятилетний плейбой всегда оставался верен себе и завёл в Киеве походную жену. Заметим, что Александр Михайлович в воспоминаниях никогда не приводит имён и фамилий своих зарубежных метресс, ну а с русскими — совсем другое дело: «Если бы не она [великая княгиня Ольга. — А. Ш.] и не молодая сестра милосердия по фамилии Васильева, я был бы самым одиноким человеком в мире в критические дни войны. Васильева сейчас замужем за господином Чириковым, они живут в Каннах. Я часто её навещаю, и мы вновь и вновь вспоминаем печальную и полную событий зиму 1916/1917 гг.» [76] .

76

Великий князь Александр Михайлович. Воспоминания. С. 259.

Александр Михайлович писал: «Можно было с уверенностью сказать, что в нашем тылу произойдёт восстание именно в тот момент, когда армия будет готова нанести врагу решительный удар. Я испытывал страшное раздражение. Я горел желанием отправиться в Ставку и заставить Ники тем или иным способом встряхнуться. Если государь сам не мог восстановить порядка в тылу, он должен был поручить это какому-нибудь надёжному человеку с диктаторскими полномочиями. И я ездил в Ставку. Был там даже пять раз. И с каждым разом Ники казался мне всё более и более озабоченным и всё меньше и меньше слушал моих советов, да и вообще чьих бы то ни было.

Восторг по поводу успехов Брусилова мало-помалу потухал, а взамен на фронт приходили из столицы всё более неутешительные вести. Верховный Главнокомандующий пятнадцатимиллионной армией сидел бледный и молчаливый в своей Ставке, переведённой ранней осенью в Могилёв. Докладывая государю об успехах авиации, я замечал, что он только и думал о том, когда же я наконец окончу доклад и оставлю его в покое, наедине со своими думами. Когда я переменил тему разговора и затронул политическую жизнь в С.-Петербурге, в его глазах появились недоверие и холодность. За всю нашу сорокаоднолетнюю дружбу я ещё у него никогда не видел такого взгляда.