Несовершеннолетний век

Истрепанным кадром зачеркнутых судеб,

Останется призрак за зверя спиной,

И влившись в ораву невидную будет,

За ним по пятам волочиться с толпой.

Иссохшая совесть заляпанной тряпкой

Не тронет осевшую пыль на глазах,

Лишь редко кольнет отупевшей булавкой

И спустит лихое на всех тормозах.

За словом к отцу, со смятением к маме,

Уж те-то, конечно, родного поймут,

В земле уж теперь и у общего камня

Их свежие розы покой стерегут.

А после подбитый скупым сантиментом,

Надавит и выпустит жалостный вздох,

И жестом шальным, сообразно моменту,

Подарит бездомному свой кошелек.

Тут зверь обернется на зарево радуг,

Которые арками в искрах мигнут,

И сразу, быстрее свинцового града,

В глубокую воду ума упадут.

За правдой в кабак, за улыбками к дочке,

За скорбью у паперти воздух хватать,

И если б за радость все деньги на бочку

Случались порывы их в воздух швырять.

Но скоро рассудка тяжелая нота,

Сложив на призывы свой каменный вес.

Пред чувством сдвигает глухие ворота,

И вновь по глазам желтый золота блеск.

По новой в карманы монеты ложатся,

Азартом спортивным чуть тронув на миг.

И вновь перед тем, как друг к другу прижаться,

Меж них, вместо звона, послышится крик.

За промах в тайгу, от тюрьмы и от смерти,

Туда, где под кронами птица кричит,

Куда не доносятся писем конверты,

Где зверя природа в себе сохранит.

Он скоро воспрянет от выцветших чисел

И выварит страх как тугую смолу,

В кулак соберет прежних проблесков смысл,

И вновь прикоснется к мирскому костру.

За новым наверх, за костюмом к портному,

Повесив потертую куртку на гвоздь,

Он в тереме светлом расставит иконы,

Себя обманув, будто смерть перерос.

Он больше не мчится в оскаленной стае,

И руки забыли, как бьет пистолет,

Расчетом пехотным теперь управляет,

Заняв в белой башне пустой кабинет.

За бегом в спортзал, за природой на дачу,

Где в лилию золотом вышитый шелк,

Где в снежной охоте от своры собачьей,

Забившись под корни, оскалится волк.

Он скоро, изнежившись, хватку ослабит,

Небрежно оставит в земле свежий след.

Где новые звери за холку ухватят,

Его из норы поволочат на свет.

Когда ж алым цветом сугроб заливая,

Зверь холод хлебнет и окончит разбег,

Не встретив за смертью хоть малого рая,

Он узнает – за зверем стоит человек.

(май 2017)

Говорят

Говорят, будто сами судьбу создаем,

Но при этом безропотно верим в удачу,

От жизни, как будто, сколь нужно берем,

Но в каждом кармане звенит ее сдача.

Привычно успех измеряем рублем,

Но рвемся на ленты от чувств дефицита,

Во благо, как будто, лукавим и врем,

И плачем о правде, что словом забыта.

В болезнях виним непогоду с едой,

Но свечи заздравные ставим к иконам,

В сегодняшнем дне проклинаем застой,

Но в новом все следуем тем же законам.

Всю юность родительским следом идем,

И лишь распознав заблуждений обманы,

Мы мысли чужие слагаем костром,

Но детям своим ставим те же капканы.

Мы праздники пышные дарим гостям,

Но тень одиночества в длинном бокале,

И верим наивно цветным новостям,

В которых о главном, боясь, умолчали.

Нам жалко бездомных собак и детей,

Но в скорби в глаза их вглядеться боимся,

Их бросили просто, из праздных затей,

Но в жалости их полюбить не стремимся.

За тысячей разных бездействий и действ

Надежда родится под грудой смятений,

А вдруг, это ложь – неизбежная смерть?

Раз жизнь – череда дорогих заблуждений.

(май 2017)

Тяни-толкай

Ожидается ль время великих свершений?

Иль металл назовется, оформивший век?

Наконец оправдав суету настроений,

В коей маленький нынче парит человек.

Или замерли в сером безвременье стрелки

На ноле циферблата великих часов?

Где любые потуги к свершениям мелки,

До поры, когда встряска запустит их ход.

Иль страниц календарных окончены числа,

Где указан дальнейшей динамики бег?

Иль затерлась строка с указанием смысла,

И чтецы заблудились в сумбуре огрех?

Или воля иссякла в бреду заблуждений,

Где эпоха с развитием встали на край?

Превратившись в процессе идей порождений,

В двухголового зверя «тяни и толкай»?

(июнь 2017)

***

Теперь у меня нет знакомых,

И детства нет старых друзей,

Нет тревог и путей вероломных,

И прежних иссохших идей.

Нет пустого сутулого бега,

Нету страха седой темноты,

И та скупость истлевшего брега

Моих мыслей не судит черты.

Я не жду уж промозглую зиму,

Где умел раствориться в толпе,

Чтоб глядя в одинокие спины

Я задуматься мог о себе.

Не нужна мне чужая награда,

Иль другая поклонная блажь,

Для меня изощренней отрада –

Белый лист да простой карандаш.

Где в оглохшем спокойствии комнат