Неспортивная история

— Вставай, — сказал Панов.

Халиков зашевелился, повернулся на спину, сел.

— Вставай! — Леша схватил его за шиворот, поднял, поставил на ноги.

Халиков шмыгнул носом, потянулся было за валявшейся на асфальте папкой. Панов одной рукой встряхнул его, другой подобрал папку и так же, за шиворот, потащил Федюню к скамейке. Рывком усадил Халикова, сел рядом.

— Ну?.. Рассказывай.

— Чё? Чё? — засуетился Федюня. — Я ничего не знаю. — И он попытался встать.

— Все ты знаешь. — Панов силой удержал его рядом. — Рассказывай!

— Не, — мотнул головой Халява, — не знаю.

Панов встал, прошелся вперед-назад перед скамейкой, повернулся к Халикову и, взяв того за грудки, поднял, как куль.

— Я убью тебя, — сказал он убежденно. — Я убью тебя, Халява. Понимаешь?.. Не ради себя. Ради Елены.

— Пусти, пусти… — захрипел Хали-ков.

Панов с силой толкнул его на скамейку:

— Говори.

— Я не знал, что она тебе магнитофон подбросит, — заскулил Халява, потирая сдавленное горло. — Я думал, она его для себя…

Панов с облегчением выдохнул воздух, опустился на скамейку, рядом с Федюней.

— Ну вот и хорошо, — сказал устало. — Вот и хорошо…

Стоим скопом возле кабинета математики. Занятия во всей школе продолжаются, но у нас следующий урок, историю, отменили в связи с событиями.

Ждем.

— Замнут это дело, — говорит Шептунова с сомнением, — начальству лишний скандал ни к чему.

— А мы-то на что? — возражает Нечаев.

— Куда они денутся? — грозит пятиэтажный. — Как скажем, так и будет.

Настроение в народе воинственное. Ходят кругами на одном месте, друг друга подбадривают, переглядываются, готовятся к бою.

— Шурик, — спрашиваю, — а куда Халява делся?

— Не знаю, — пожимает плечами, — здесь где-то был…

Вдруг слышим шаги. По коридору к нам идут Георгий Матвеевич, Валентина Николаевна, Елена. Лица у всех троих, будто касторки накушались. Серьезные, сосредоточенные.

Подходят. Елена дверь отпирает.

— Заходите, — говорит директор.

И мы потянулись в класс.

А в это время Панов и Халиков спешили к школе.

— Лёш, — вдруг остановился Федюня, когда они уже перешли трамвайную линию, — я туда не пойду.

— Пойдешь, — сказал ему Панов.

— Не, — возразил Халиков. — Скажи, будто ты сам догадался. Она ведь меня…

— Халява, — Панов положил руки Халикову на плечи, — я тебя очень прошу, пойдем!.. Мне одному не поверят, ты же знаешь. Ну, стань ты человеком, хоть на полчаса!

Халиков, опустив глаза вниз, отрицательно замотал головой.

— Что, мне тебя на руках нести, что ли?

Халиков шмыгнул носом, посмотрел куда-то в сторону.

— Ну? — потрепал его по загривку Панов. — Пойдем?.. — Повернулся и за шагал к крыльцу.

Халиков постоял, постоял на месте и поплелся-таки вслед за ним, как на гильотину…

И вот Халиков и Панов стоят у доски, перед классом. Федюня глядит себе под ноги, ощущая себя человеком конченым. Панов смотрит на него, сунув руки в карманы брюк.

За учительским столом Елена, Георгий Матвеевич, Валентина Николаевна.

— Да ведь он его запугал! — вскакиваю с места. — Ведь Халяву запугать…

Тут я затыкаюсь, потому что вижу глаза моих одноклассников. Слов таких еще не придумали, чтобы рассказать, что в этих глазах! Беру свою сумочку и медленно-медленно иду по проходу к дверям. Тридцать пар глаз ведут меня, как под прицелом. Вдруг крик с заднего стола, словно молния. И кричит-то, кажется, Шура-пятиэтажный:

— Держи ее, гадину, а то уйдет!

Все тут же с мест повскакали. Руки ко мне потянулись. Я рванула, как на стометровке.

— Наза-ад! — кричит что есть мочи Елена. — По местам!

И тут я успеваю из класса выскочить…

А в классе все вернулись за свои столы, и Елена, преодолевая удушье, выдавила из себя:

— Откуда в вас это?.. В том, что произошло… Что Серебрякова… Она сама, может быть, меньше всего виновата… И я, конечно, была последней идиоткой, когда понадеялась… Извините… — И Елена выбежала в коридор.

Нашла она меня в спортзале. Я на маты, под брусья забилась и там ревела, как дура. Елена, видимо, долго искала меня по всей школе. Заглянула и в спортзал. Темнота… Она уже было дверь прикрыла, но я всхлипнула громко. Елена нащупала рукой выключатель и в дальнем углу зала зажегся свет.

— Татьяна! — стоит на пороге, зовет меня. — Ты здесь?

Стараюсь не шуметь, задерживаю дыхание.

Елена проходит в зал, ее шаги гулко отдаются во всех углах.

— Где ты, девочка? — спрашивает в пустоту, оглядывается.

И тут я не выдержала. Я уткнулась в мат и так заревела!

— Танечка, — тут же спешит ко мне Елена. — Ну что ты, что ты?! Разве можно так?

— Оставьте меня, — кричу я в истерике. — Уходите! Я вас никого видеть не могу! Не хочу!.. Ничего не хочу!.. Я жить не хочу, слышите?! Оставьте!..

— Что ты такое говоришь, девочка? — Елена прикасается к моему плечу. — Так нельзя… Танечка, милая… Зачем же так? Успокойся, прошу тебя… Не надо, девочка…

Я приподнимаюсь с матов и с удивлением смотрю на Елену.

Ну и лицо, наверное, у меня тогда было! Глаз нет — одни щеки, нос распух, красный, как помидор. Волосы растрепались, пряди мокрые прилипли к щекам.

— Ну что ты, что ты? — говорит она и осторожно тянет руку к моей голове, проводит ладонью по волосам.

У меня снова слезы на глаза. Лицо кривится в гримасе, и я вдруг утыкаюсь в живот Елене, как если бы это была моя мать.

Елена одной рукой прижимает меня к себе, другой гладит по волосам, укачивает, как грудную:

— Ш-ш… Тише, тише, тише!.. Ш-ш!..

— Я… Я…. Я… — задыхаюсь. — Я не хотела… Я ведь не со зла все это… Я от страха…. Елена Михайловна… — перестаю реветь, поднимаю глаза на Елену. — Я всегда боялась. И сейчас боюсь… И вас тоже… И Шлепакова боялась, и пятиэтажного, и Панова, и Марину, и даже Халикова. Честное слово. Даже больше, чем они меня…

— Ну-ну, ну-ну… — приговаривает Елена, устраивает опять мою голову у себя на коленях и укачивает меня, укачивает…