Неспящий Мадрид
Шрифт:
Голос журналиста почти ласков, но интонация решительна. Длинные светлые волосы смягчают суровые черты его лица, похожего на молодого Брамса. Бедельман не оборачивается.
— Добрый вечер, сеньор Гарсия. Могу я попросить вас выйти на минутку и закрыть дверь, мне надо закончить конфиденциальный разговор с моим подчиненным. Это ненадолго.
Федерико Гарсия проводит рукой по волосам и не двигается с места; он по-прежнему видит только затылок Бедельмана. С гневным вздохом журналист поворачивается, колеблется, не хлопнуть ли дверью, но, сдержавшись, закрывает ее аккуратно.
XIV
—
— Пуловер и брюки — точно, вот ботинки не помню. А вы откуда знаете?
— Хороший сыщик знает все, капрал. Вам бы следовало заметить его ботинки, если вы хотите продвинуться по службе. Вы честолюбивы, капрал?
— Да нет, как все, лейтенант.
— Как все? И чего же хотят все честолюбцы? Дайте мне сигарету.
— Вы снова закурили?
— Да.
— Не знаю, ну и вопрос, хорошо жить, наверно.
— А вы живете хорошо?
— Да, ну, то есть хотелось бы, конечно, большего.
— Большего или лучшего?
— Ну и вопросы у вас.
— А дети у вас есть?
— Нет еще, мне пока рановато.
— Вам тридцать один год, капрал. А вашей жене?
— Тридцать три. Но мы только полтора года как женаты, а знакомы всего три, вы же понимаете.
— А сколько лет дону Федерико Гарсия Гарсия, вы знаете?
— Нет. Я бы сказал, примерно столько же, сколько мне.
— Меньше — двадцать восемь. А знаете, сколько он зарабатывает?
— Полагаю, больше, чем я.
— Больше, чем мы оба, вместе взятые и помноженные на два. У него четыре диплома, в том числе оксфордский, квартира в Саламанке, жилье в Париже, двухмачтовая яхта в Малаге и внебрачный ребенок от жительницы Мадрида, чью личность я еще не установил, которого он надеется никогда не встретить случайно на воскресной прогулке в парке Ретиро. Вы видели его вчера вечером по телевизору?
— Вчера вечером нас не было дома.
— Он выступал приглашенным экспертом в популярной программе. Этот парень знает все, я уверен, что он знает мою одежду так же хорошо, как я — его. А известно вам, чем отличается продажный легавый от модного журналиста?
— Нет.
— Нанимателем.
— Вы полегче, у меня жена журналистка.
— Я знаю, капрал, и не случайно вы не получали повышения уже два года.
— Вы… вы думаете, лейтенант? Клянусь вам, я ничего ей не рассказываю, так, текучку, что, уж и поговорить с женой нельзя?
— Конечно, можно. Но журналисты подслушивают за дверьми. Вот и все.
Бедельман поворачивает голову и смотрит на дверь. Ничего не происходит; ручка не шевелится, дверь закрыта. Капрал Алонсо, склонившись к своим скрещенным ногам, нервно оттягивает, отпускает, оттягивает, отпускает, оттягивает и отпускает резинку носков.
— Лейтенант, вы думаете, я должен остерегаться своей жены?
— Ну-ну. Любите вашу жену и делайте ей детей, пойте с утра и ставьте музыку вечером, будьте счастливы и живите спокойно, не беспокойтесь о том, что от вас не зависит. Полиция неблагодарна к вам; газета неблагодарна к ней. Занимайтесь своими делами, а заботы оставьте тем, кому за это платят. Оставьте в покое ваши носки: нервничать вредно. Знаете, в сущности,
остерегаться — бессмысленно. Остерегаться — значит рассчитывать, но расчет это двустволка. А случайности жизни — автомат Калашникова. Силы неравны. Дайте мне еще сигарету.Бедельман достает из кармана формы зажигалку.
— И оставьте наконец в покое ваш носок. — Понизив голос, он шепчет капралу: — Я удивляюсь терпению нашего доброго Гарсия. Потом, снова нормальным голосом: — Ну же, Гарсия, умейте проигрывать! Я расставил вам западню, вы в нее попались. Открывайте дверь, и посмеемся вместе!
Ничего не происходит.
— Вы открыли мою красную папку, вы прочли мою записочку о депутате-трансвестите, завсегдатае ночного клуба «Гула-Гула». Не говорите мне, что вы поверили, я вам не поверю.
Ручка резко поворачивается, но и на этот раз Федерико, сдержавшись, открывает дверь аккуратно.
Бедельман по-прежнему не оборачивается. Тон журналиста жесток, гневен и презрителен:
— Вы издеваетесь надо мной, Хосуа Бедельман Перес.
— Вы были правы насчет ботинок, — шепчет Алонсо лейтенанту.
Лейтенант:
— Кто там?
— Это он, он подслушивал за дверью, ясное дело, но я клянусь вам, что моя жена…
— Я вам верю, капрал.
Федерико продолжает:
— Депутат в заведении для трансвеститов грубая работа, очень грубая.
— Ах вот как, вы тоже в курсе?
— Да, я прочел вашу бумагу, тоже мне западня легавого, мелкая месть…
— Для меня не секрет, что вы регулярно лазаете по моим ящикам, достаточно раз в месяц читать «АВС», чтобы в этом убедиться. Но я хотел знать, настолько ли вы неопытны, чтобы делать это, когда солнце село, а штора поднята. Теперь я знаю. И вы тоже будете знать.
— Вы сами себя наказали, Бедельман. Бедельман Перес!
— Сколько презрения в вашем голосе, дон Федерико!
— Я не только прочел и поверил вашей писульке, я ее взял, она у меня в кармане, с вашим почерком. Вы, полагаю, не станете подавать жалобу на такую кражу. И это вы теперь в ответе за эту позорную информацию. Полицейская деза, агитация, католическая инквизиция, еврейская мафия. Бедельман Перес, вам пришлось покинуть Барселону, еще и полгода не прошло, и никто, имейте в виду, никто не поверил в повышение. После Мадрида куда вы отправитесь? В Бадахос, регулировать уличное движение и присматривать за цыганами?
— Я предпочел бы Севилью, там быки лучше.
Открывается левая дверь, положив конец обмену любезностями. Видна рука офицера, который жестом приглашает Летисию Ромеро покинуть кабинет, после чего дверь закрывается.
— Сеньорита Ромеро, разрешите представить вам Федерико Гарсия, журналиста из «АВС». Это мой друг, мы с ним тесно сотрудничаем.
Федерико, игнорируя лейтенанта и покоренный с первого взгляда особой, в которой соединились два решающих в его глазах качества — быть красавицей и посетительницей кабинета офицера, достает сигарету, рассеянно прикуривает от зажатой в ладони серебряной зажигалки, сжимает ягодицы, напрягает мышцы живота, выпячивает грудь, приглаживает рукой волосы и наконец протягивает руку — сигарета дымится между большим и указательным пальцами, — уже позабыв свой гнев: