Несравненное право
Шрифт:
— Виват! — Луи вздыбил чалого, посылая приветствия. — Вперед! Бей их!
— Стоять! — зло оборвал принца граф Матей. — Что они делают! Что делают! Франсуа рехнулся на старости лет, что ли?! — ветеран с помертвевшим лицом воззрился на несущуюся карьером арцийскую конницу. Улыбка медленно сбежала с лица Луи.
— Что-то не так?
— Все не так, — отрезал Матей, продолжавший закусив губу смотреть на поле.
В густом дыму было не так просто что-либо разобрать. Казалось очевидным, что маршал бросил в атаку стоящие по обе стороны укрепленного лагеря кавалерийские части, которые, смяв нерешительно топтавшиеся на месте заслоны тех фронтерских баронов, которые присоединились к Годою, лихо и беспорядочно помчались вперед.
— Но, — принц подъехал поближе, — разве ты сам не говорил, что маршал знает,
— Говорил, — согласился Матей, не отрывая напряженного взгляда от откатившейся на северо-восток битвы, — но и коню ясно, что еще не время! Эти подлецы в колоннах далеко не выдохлись…
«Подлецы» действительно не выдохлись. Луи и Матей не могли видеть, как, достигнув помеченного условными знаками места, гоблины остановились, прекратив свое якобы беспорядочное отступление, и быстро перестроились в каре. Пять ощетинившихся пиками, изрыгающих огонь и стрелы живых крепостей встретили разогнавшихся арцийских всадников и устояли. Атака разбилась о незыблемо стоящих пехотинцев, как кажущаяся всесокрушающей морская волна разбивается о прибрежные скалы. К тому же колонны Годоя, наступавшие с утра расходящимися лучами, отступая, сокращали расстояние между собой, стягиваясь к подножию укрепленного холма. Преследующие их с двух сторон кавалеристы не видели, да и не могли видеть, что, по сути, лезут в бутылку. Это должны были заметить с командного пункта, но там к этому времени оставался только изрубленный в капусту граф Федерик Койла. Почувствовавший себя вождем и героем Жером лихо мчался в бой под маршальской консигной, увлекая за собой жаждущих отомстить за Франциска Ландея и покрыть себя славой гвардейцев и дорвавшихся наконец до боя нобилей. Кривой Жиль и подчиненный ему отряд личной охраны маршала, отдав последние почести своему командиру, выдвигался поближе к холму, на котором стоял Луи.
Жиль был верным и честным, но никогда не блистал умом и понял последние слова Ландея слишком буквально. Он так и не догадался послать гонцов к Феликсу и Матею, оповестив их о смерти маршала и о том, что его консигной и жезлом завладел человек, которому нельзя было доверить даже командование полком. Не проверил Жиль и что творится в лагере, и чем занят Марциал, от которого, судя по всему, и явился убийца. Для любого мало-мальски искушенного в политике и стратегии человека было бы очевидным немедленно арестовать Марциала, остановить, хоть бы и пулей в спину, Жерома и передать командование Феликсу, Матею или Добори. Жиль же старательно, но медленно пробирался вперед через расстроенное неожиданной атакой собственной конницы расположение арцийских пехотинцев, с трудом сдерживая отчаянье. Он был слишком солдатом, чтобы позволить себе все бросить и предаться своему горю или, упаси святой Эрасти, ослушаться приказа. Ему приказали охранять Луи, и он думал только об этом. А в это время арцийская кавалерия, сбившись в кучу и мешая друг другу, бестолково атаковала гоблинские построения, неся бешеные потери от бьющей с холма артиллерии и мушкетеров. А в это время Марциал объяснял начальнику охраны арцийского лагеря, что ему приказано ввести своих людей внутрь ограждения. А в это время хоть и изрядно потускневшая с уходом «Серебряных» таянская кавалерия, спрятанная за холмом, ждала сигнала, чтобы ринуться вперед, мощными фланговыми ударами вынуждая арцийцев отступать по собственным следам, сминая свою же пехоту и артиллерию…
Годой был доволен. Немыслимое напряжение последней недели наконец-то отступило, а ведь был момент, когда казалось, что битва проиграна. К счастью, ему все же удалось удержать Фредерика Койлу, хотя все висело на волоске. Одно дело забавляться подобным образом в замкнутом пространстве, когда ничего не отвлекает, твой «друг» находится в непосредственной близости, а за дверью стоят дюжие гоблины, всегда готовые схватить пленника, если тот, паче чаяния, сумеет вырваться. Куда труднее подчинять чужую волю на расстоянии, одновременно решая множество других задач. Нет, с Койлой ему решительно повезло. Граф был храбрым человеком, но муки совести и ужас перед содеянным сыграли с ним злую шутку, расчищая дорогу очередным заклятиям Михая. Регент отдавал себе отчет, что удержать на подобной сворке кого-то вроде Рене, Шандера или даже собственной жены он бы не смог, даже если бы ему и удалось подчинить их на какое-то время. Что ж, уменье выбрать самое слабое звено в чужой цепи всегда было главным и в политике, и в военном деле.
Годой поднял окуляр, с удовольствием наблюдая, как разгоряченные арцийцы, неся чудовищные потери, раз за разом бросались на гоблинские каре. Все было готово, оставалось дождаться вестей от Марциала. Михай искренне сожалел, что был вынужден сговариваться с таким изумительным
подонком не лично, а через ныне уже покойного графа Койлу.Не забыть бы потом объяснить арцийским нобилям, что Фредерик, свято уверовавший в Арцию от Последних гор до Сельдяного моря, пошел во имя великой цели на мученическую смерть. Это даст тем, кто почитает себя порядочным, уговорить собственную совесть. Впрочем, с арцийцами после сегодняшнего вряд ли возникнут сложности. Самые упрямые и тупоголовые останутся на Лагском поле, а остальные легко и непринужденно переметнутся к победителю, буде этот победитель позволит им это сделать.
— Ваше Величество! — среди тарскийцев с самого начала похода действовал строжайший приказ именовать регента только так. — Гонец от герцога Марциала. Лагерь взят.
— Хорошо, — почти равнодушно кивнул регент и взмахнул черным платком с алой каймой. — Кавалерия! Пошла!
— Проклятье! — возглас, столь неуместный в устах Архипастыря, никого не удивил. Не до того было. Тяжелая арцийская конница, зажатая между двумя крыльями все еще непревзойденной таянской кавалерии, побежала, сминая собственных мушкетеров, с ходу врезалась в запаниковавших ополченцев, пронеслась через них, оставив на поле сотни затоптанных, и нарвалась на кинжальный огонь пушек, еще ору назад бывших своими. В адской круговерти взлетали на дыбы и заваливались на спину кони, кричали и ругались сброшенные на землю всадники, стонали раненые, а те, кто еще был в седле, налетали друг на друга и, не в силах удержать обезумевших коней, проносились по телам своих же товарищей.
Паника и лагерные пушки делали свое дело, превращая гордых воинов в стадо обезумевших страдающих животных. Ополченцы, те и вовсе, потеряв голову, побросали оружие. То, что творилось на Лагском поле, не могло привидеться и в кошмарном сне. Но и этого было мало. Годой, дождавшись своего звездного часа, вновь двинул в бой колонны гоблинов. Феликс видел, как, чеканя шаг, горцы не слишком быстро, но неотвратимо шли вперед, с явным намерением проутюжить поле, ломая последние очаги сопротивления, а вражеская кавалерия тем временем рвалась отрезать арцийцев от спасительной Святой дороги. Но на пути у них встало Церковное воинство.
Феликс не зря читал старые трактаты по воинскому искусству, коротая бессонные ночи не в молитве, а в воображаемых сражениях, представляя своим противником то Анхеля Светлого, то самого великого Воля, переигрывая по десятку раз знаменитейшие битвы прошлого, выискивая, где ошиблись проигравшие и как добились своего победители. Может быть, такое развлечение и не было богоугодным, но в этот окаянный день оно спасло тысячи жизней.
Еще до того, как расстроенная и обескураженная арцийская кавалерия понеслась назад, сметая все на своем пути, Феликс, предвидя это, быстро и четко оттянул свои полки к лесу и без потерь пропустил бегущую конницу. Затем Церковное войско стремительно вернулось на исходные позиции, на ходу перестроившись в ощетинившийся со всех сторон копьями треугольник, обращенный углом к противнику. Это было проделано вовремя. Таянцы, преследовавшие разбитую кавалерию, налетели на стоявших насмерть пехотинцев, всю зиму только и делавших, что учившихся отбивать конные атаки.
Сверкающая на солнце лавина всадников наскочила на четыре Кантисских полка и отлетела назад. Тарскийцы снова разогнали коней и опять были отброшены. Действующие под прикрытием пикинеров, разделенные на три очереди мушкетеры ни на минуту не ослабляли огонь. Пока одни целились, другие стреляли и быстро отходили назад, уступая место только что перезарядившим свои мушкеты. Не отставали и арбалетчики, выстрелы которых хоть и не пугали лошадей, зато отличались большой точностью.
В самом центре треугольника стоял личный резерв Его Святейшества, разбитый на десятки, каждый из которых в любую секунду был готов закрыть брешь, буде таковая образуется.
Вскоре перед кантиссцами возникло подобие вала из мертвых и умирающих коней и всадников, что упрочило позиции обороняющихся, так как подлететь к ним на всем скаку стало невозможно. Кавалеристам приходилось придерживать лошадей, выискивая, куда бы можно было их послать. А мушкеты и арбалеты били и били…
После четвертой атаки всадники рассудили, что ломать шеи и подставлять грудь под пробивающие кирасы пули не столь весело, как топтать убегающих, и резко отвернули в сторону. Архипастырь шумно вздохнул и, вместо того чтоб осенить себя знамением Творца, потребовал вина. К нему со всех сторон протянулось несколько фляжек, и Феликс неожиданно для самого себя рассмеялся, хотя повода для этого не было и быть не могло. Их местный успех тонул в общей катастрофе. Бывший рыцарь посмотрел на небо. Зимой в эту ору на землю уже спустились бы спасительные сумерки, но сейчас до вечера было безумно далеко.