Нестор Бюрма в родном городе

Я кладу письмо на стол, и парни, находящиеся в комнате, по очереди ощупывают его, как бы желая убедиться в его существовании. Все молчат. Я смотрю на нашего пленника. На его искаженном лице ни кровинки.

– Она считала вас хорошим человеком,– говорю я.

Из его груди вырывается не то стон, не то плач, и он встает.

– Ладно,– говорит он,– вы выиграли. Я не собираюсь обсуждать подробности. Пора кончать.

– Месье,– произносит тогда слепой,– как я заключаю из ваших последних слов, вы думаете, что мы собираемся вас казнить.

Я не позволю никому из здесь присутствующих подвергать себя риску оказаться на скамье подсудимых в суде присяжных. Хотя нам в равной степени претит отдать вас в руки правосудия. Но может быть, у вас сохранилось немного чести…

– Да,– отвечает Дорвиль с нервным смешком.– Немного. Очень немного. Тем не менее этого будет достаточно.

Словно по сигналу мы все встаем – все ясно без слов. Я забираю письмо Аньес. Адриан вынимает из магазина пистолета все пули, кроме одной. Потом тщательно вытирает оружие платком, чтобы уничтожить свои отпечатки пальцев, и медленно кладет его на стол, в то время как его товарищ, похожий на школьного учителя, развязывает Дорвилю руки.

Мы выходим в теплую ночь, оставляя его наедине с пистолетом, почерневшая сталь которого тускло блестит при робком свете свечей.

Алжирцы собираются вокруг капитана, около калитки. Зажав во рту трубку, я сажусь под приятно шелестящими соснами, там, где я так часто мечтал мальчишкой. О чем? Летучая мышь – «крысопенада», вспоминаю я ее имя,– снова появляется над развалинами и на фоне звездного неба расправляет свою траурную вуаль.

Звук выстрела пугает ее, и она улетает.