Несущие ветер

Грегори уже начинал чувствовать, что наблюдения над дельфинами больше, пожалуй, ничего ему дать не могут и пора браться за работу над новой книгой. А тут я допустила невероятно глупую ошибку, которая окончательно решила дело. Леи трагически погибла, запутавшись в веревке – невыразимо соблазнительной игрушке, которую кто-то уронил вечером в бассейн. Во время и без того не слишком красочной хулы только она одна носила леи, а обучить этому кого-нибудь еще было нелегко, так как за пять представлений в день дельфины успевали объесться рыбой. И я решила перевести Хаоле, самого ручного из вертунов, в дрессировочный отдел, чтобы быстро отработать с ним ношение леи.

О Грегори я и не подумала. И вот в одно прекрасное утро он пришел наблюдать вертунов, а Хаоле с ними уже не было. Смерть Леи подействовала только на настроение Кахили, но исчезновение Хаоле изменило всю структуру группы. Все сложные связи, в которых Грегори ценой терпеливых усилий только-только разобрался, распались, животные перетасовались и создали новую иерархию. Я чувствовала себя очень виноватой, а вдобавок Хаоле, расстроенный тем, что его разлучили со стадом, отказался есть, и дрессировать его не было никакой возможности. Несколько дней спустя мы пристыжено вернули его в Бухту Китобойца, но было уже поздно. Прежний иерархический порядок изменился, Хаоле предстояло отвоевывать себе новое место, и Грегори не пожелал браться за составление новых таблиц.

Тэп тут же, принялся изыскивать средства на постройку большого дельфинария для нужд Института, чтобы работа исследователей не срывалась из-за того, что надо было готовить новый номер для зрителей. Со временем дельфинарий был построен, и мы назвали его «Бухтой Бейтсона». Грегори принял случившееся со всей мягкостью, однако прекратил непосредственные наблюдения и до конца пребывания в Институте почти все свое время отдавал работе над книгой – сборником статей «Шаги на пути к экологии сознания» (Bateson G. Steps to an Ecology of Mind. – Chandler Publishing Co., 1972). Это прелестная книга: кошка, пьяница и человек с тремя кистями – они все там есть. Ее стоит прочесть хотя бы ради одного предисловия, особенно если вы и сами пытаетесь решать для себя противоречия между различными расширяющими сознание подходами к жизни и западным линейным рационализмом. Уж эту книгу никак не назовешь линейной: доводы появляются и исчезают, точно Чеширский Кот, слова тают и остается только улыбка Грегори.

Скиннеровскую теорию и оперантное научение Грегори презирал с почти фанатическим исступлением. Ему всегда была отвратительна идея подчинения живых существ чужой воле, особенно если речь шла о людях (хотя сам Грегори только и делает, что подчиняет людей своей воле). Тот факт, что оперантное научение дает результаты, только приводит его в еще большую ярость. На мой взгляд, такая позиция Грегори недостойна ученого, но вполне приемлема для философа, который, если ему заблагорассудится, имеет право восставать против того обстоятельства, что небо – синее.

Ингрид Кан, пытаясь объяснить Грегори нашу точку зрения, как-то во время «игры в дрессировку» уговорила его взять на себя роль подопытного животного. Она выбрала самое простое задание: заставить Грегори сесть на стул. Грегори готов был всячески идти нам навстречу, но в качестве дрессируемого он оказался чрезвычайно похожим на выдру: едва он разобрался, что поощрения имеют какое-то отношение к стулу, как проделал с ним не то сорок, не то пятьдесят самых разных штук – ну, что угодно, кроме того, чтобы на него сесть. Вот уж действительно – не рой другому яму, сам в нее попадешь! Через двадцать минут Ингрид в отчаянии отказалась от дальнейших попыток, а Грегори, который честнейшим образом пытался соблюдать все правила и ставил ее в тупик вовсе не нарочно, продолжал презирать и отрицать оперантное научение.

Пока Грегори вел непосредственные наблюдения за вертунами, он обнаружил, что ему необходимо найти способ определять под водой точное направление на источник звука. В воздухе мы слышим направленно. Если зазвонит один из трех стоящих на столе телефонов, мы обычно без колебаний тянемся к нужной трубке. Однако в воде наши уши не способны определить, откуда доносится звук, – ощущение такое, будто он раздается со всех сторон. Работая с гидрофоном, мы тоже не различали направления на отдельные звуки. В результате оказывалось невозможным определить, какой именно дельфин свистнул, а это, в свою очередь, крайне затрудняло выяснение связи между конкретными звуками и конкретными действиями животного.

Этой проблеме мы обязаны знакомством с Уэйном Батто. Уэйн, бостонский специалист по акустике, обладал редкостным талантом изобретателя, а также проказливой фантазией, а потому создавал всяческие удивительные технические игрушки. Это был пучеглазый, черноволосый непоседливый человек с лицом молодого смешливого гнома. Он принимал участие в различных научных исследованиях, проводившихся военно-морским ведомством, и работал под руководством Уильяма Маклина – ученого, также наделенного на редкость буйньм воображением, который не раз помогал нам в наших исследованиях дельфинов. (Билл Маклин изобрел ракету «сайдуиндер», которая, словно гремучая змея, находит свою цель не по звуку или движениям, а по тепловому излучению. Первую ракету «сайдуиндер» он сконструировал у себя в гараже, использовав, в частности, детали от стиральной машины своей жены.)

Уэйн решил, что Грегори требуются подводные уши. Направление на звук мы способны определять главньм образом благодаря внешней части нашего слухового аппарата – ушным раковинам с их сложньми извилинами. По пути в ушное отверстие звук отражается от всех этих складочек и бугорков, и у каждого из нас вырабатывается бессознательная способность определять по характеру таких отражений местонахождение источника звука. В этом легко убедиться на опыте. Закройте глаза, и пусть кто-нибудь побренчит связкой ключей в разных углах комнаты. Вы будете безошибочно указывать, где именно стоит человек с ключами. Потом закройте глаза и оттяните ушные раковины вперед, изменив взаимное расположение складочек и бугорков. После этого определять, откуда доносится побрякивание ключей, будет заметно труднее, а может быть, и вовсе невозможно.

В воде звук распространяется впятеро быстрее, чем в воздухе. Чтобы компенсировать это, Уэйн изготовил из стали и пластмассы две модели ушных раковин человека впятеро больше натуральной величины и разнес их на расстояние, в пять раз превышающее то, которое разделяет наши реальные уши. Искусственные ушные раковины, в которые были вделаны гидрофоны, опускались в воду, а Грегори и его сотрудники в наушниках устраивались под палубой «Эссекса». Физики, правда, посмеивались над этой конструкцией, однако Грегори твердо верил, что именно с ее помощью он научился различать направление на источник звука под водой и, в частности, обнаружил, что свист, казавшийся нам свистом одного дельфина, на самом деле испускается двумя или более животными – либо в унисон, либо второе подхватывает и продолжает свист, едва первое замолкает.

«Уши» Уэйна, как и любая электронная аппаратура, часто требовали починки, и из-за этого, а также по другим причинам, он довольно часто приезжал на Гавайи. Я очень любила эти визиты: он никогда не появлялся у нас без новой игрушки или игры. Однажды он привез красивую коробочку из плексигласа, наполненную двумя жидкостями – прозрачной и голубой. Наклоняя коробочку, можно было создавать на границе между жидкостями волны самого разного характера – от легкой ряби в мельничной запруде до штормового прибоя с крохотными яростными гребнями, которые взметывались и рушились, как в ураган. Сейчас подобные игрушки продаются повсюду, но я не видела еще ни одной, в которой волны создавались бы так легко и так красиво, как в коробочке Уэйна. В другой раз он привез игрушку для дельфинов – маленькую «летающую тарелку», которой можно было управлять в воде с помощью звуковых сигналов. Идея заключалась в том, чтобы проверить, сумеет ли дельфин, свистя, «водить» ее по бассейну. Мы предложили поиграть с тарелкой одной из афалин. Уэйн, человек очень нетерпеливый, не захотел ждать, чтобы дельфина предварительно выдрессировали, как с ней обращаться. Мне кажется, он надеялся, что дельфин сам во всем разберется. Могло, бесспорно, случиться и так. Но прежде, чем это случилось, тарелка врезалась в стенку бассейна, и ее пришлось везти назад в Бостон для починки.

Иногда Уэйн дарил нам какую-нибудь новую игру, например «Малоизвестные вопросы к знаменитым ответам». Скажем, бралась хрестоматийная фраза, которую после двухлетних поисков произнес Стенли, встретив в самом сердце Африки Ливингстона – единственного белого на многие тысячи километров: «Доктор Ливингстон, я полагаю». Вопрос: «А как ваше полное имя, доктор Полагаю?»

Но самой лучшей игрушкой Уэйна было приспособление, разработанное одним новозеландским акустиком и позволявшее «видеть» с помощью звуков, как дельфины. Оно состояло из ощетиненного антеннами совершенно марсианского на вид шлема и чемодана, который можно было носить с собой. Позднее я видела улучшенную модель, сведенную к очкам и карманной батарее. Это приспособление создавало шумы, которые точно сонаром, направлялись вперед, отражались от окружающих поверхностей и эхом возвращались вам в уши. Чем дальше от вас они отражались, тем выше был тон. Кроме того, характер предмета, от которого они отражались, воздействовал на характер эха. Например, надев шлем и расхаживая по комнате, вы «слышали» диван – «зумм-зумм-зумм», и стены (чуть дальше и более твердые) – «занг-занг-занг», и окна – «зинк-зинк-зинк», и открытую дверь – «зиииииии». Как-то вечером, когда у нас были гости, мы испробовали это приспособление. Почти сразу даже дети начали уверенно расхаживать по комнате, «видя» ушами, и люди буквально вырывали его друг у друга, восклицая: «Ну, дайте же мне послушать зеркало!» Чтобы пользоваться им, требовалась сосредоточенность, но совсем не напряжение мыслей. Все получалось как-то само собой – что-то вроде совсем нового чувства, вроде способности слышать цвет или ощущать запах солнечных лучей. На мгновение мы все словно бы стали дельфинами.