Несущий огонь

Солнце уже поднялось над горизонтом, и я видел воинов, выстраивающихся в стену из щитов перед «Гусем». Вскоре они бросятся в атаку и сметут норвежцев, преграждающих путь к пирсу, но спасать большую часть кораблей уже поздно. Из тех, что стояли у речного причала, на плаву оставались лишь немногие, и среди них флагман Этельхельма, Эльфсвон. Я видел толпу воинов на борту, некоторые держали наготове длинные вёсла, чтобы не допустить приближения дрейфующих горящих кораблей к бортам белого корабля.

— Лучше плыть вверх по течению, — прокричал мне Ренвальд, — тогда оторвемся от сволочей.

Он предлагал войти с приливом вглубь, в более мелкие воды реки, и там мы будем в безопасности от кораблей налетчиков, ведь их осадка раза в два больше, чем у Улитки. Конечно же, он был прав, но я покачал головой.

— Мы пойдем в открытое море, — сказал я, — а потом ты поведешь нас на север, к Гримесби.

— Мы же плывем в Лунден, — сказал Ренвальд.

Я подобрал отличный меч юного норвежца и ткнул в сторону Ренвальда окровавленным острием.

— Ты поведешь нас в Гримесби, — повторил я медленно и четко.

Он вытаращился на меня. До сих пор он считал меня немощным стариком, плывущим в Восточную Англию, чтобы найти могилу семьи, но я прекратил горбиться. Расправил плечи, перестал мямлить и заговорил твердо, и он только что наблюдал, как я зарубил двух человек с такой же легкостью, как он выпотрошил бы пару селедок.

— Кто ты такой? — спросил он.

— Меня зовут Утред Беббанбургский, — ответил я.

На мгновение он просто онемел, потом оглядел свою команду — те прекратили грести и таращились на меня с открытыми ртами. Ренвальду пришлось откашляться, прежде чем он снова смог говорить.

— Мы идем в Гримесби. За весла!

— Тебе заплатят, — пообещал я ему, — щедро заплатят. А для начала — держи этот меч. Я вытер острие клинка о шкуры из груза и сунул меч под низкую рулевую площадку.

Улитке всё же удалось пересечь реку и подойти к северному берегу, где течение прилива было сильнее, но тяжёлый корабль по-прежнему двигался ужасно медленно, несмотря на шесть вёсел и большой парус. Но всё же мы ползли к морю, а тем временем на другом берегу Эйнар Белый доказывал, что не зря носит прозвище Невезучий.

Поставить воинов на берегу, чтобы преградить путь к обоим пирсам, пока остальные его люди уничтожают флот Этельхельма, вероятно, казалось Эйнару отличной идеей. Но эти две не слишком большие стены из щитов подверглись атаке разъярённых западных саксов, стекавшихся в гавань с городских улиц и переулков и построившим свои стены из щитов. К тому же, думаю, норвежцы устали. Они прибыли на рассвете и наверняка утомились после того, как всю ночь гребли против ветра. Кажется, восточная стена из щитов ещё держалась, но я видел, что вторая распалась, а выжившие воины спасаются бегством, перебираясь через пришвартованные суда, чтобы оказаться в безопасности на ближайшем корабле Эйнара. Но корабль вовсе не был в безопасности. Прилив прибил его к пирсу, разъярённые саксы преследовали беглецов, запрыгивая на нос и корму застрявшего корабля. Я видел, как сверкают клинки, видел людей, прыгавших за борт в неглубокую воду, видел, как они гибли. Этот корабль был обречен.

Как и многие из флота Этельхельма. В конце причала сгущался дым, затемняя рассветное небо. На нескольких торговых суденышках норвежцы попытались удрать из заварухи, последовав за нами вниз по реке, а за ними полыхало не меньше трех боевых кораблей Этельхельма.

Кажется, его собственный корабль, Эльфсвон, уцелел, как и два других боевых корабля западных саксов, стоявшие с ним на одном причале, но большая часть флота горела, тонула или была захвачена.

Команда самого большого корабля Эйнара, драккара с тёмным корпусом и крестом на носу, всё ещё бросала горящие факелы в другие корабли Этельхельма, но начала отходить, когда отступила оставшаяся стена из щитов. Другой корабль Эйнара приблизился к восточному пирсу, и я увидел, как на него прыгают норвежцы. Потом они взялись за вёсла, удирая от мести саксов. Последним горящую пристань покинул большой корабль с крестом, и сквозь дым я увидел флаг на его мачте. Спустя мгновение ветер подхватил его, ткань развернулась. Изображённая на флаге красная рука держала крест.

— Чей это символ? — спросил я.

— Это корабль скоттов, — ответил Ренвальд, а флаг — Домналла.

— Воина Константина?

— И удачливого к тому же, — ответил Ренвальд, оглядываясь на разбитые и горящие корабли.

Из пяти кораблей, что пришли в Думнок на рассвете, только четыре уходили теперь по реке, но в сопровождении дюжины захваченных грузовых судов. Должно быть, Эйнар, если остался в живых, принял Улитку за один из таких, когда его длинный драккар обогнал нас в устье реки, даже не попытавшись остановить. Вместо этого кормчий тёмного корабля Домналла махнул нам рукой, и мы помахали в ответ. Потом Улитка вышла в открытое море, мы отложили вёсла, и большой парус понёс нас вдоль побережья.

— Он зовётся Трианаид, — сказал Ренвальд, кивнув в сторону корабля скоттов.

— Трианаид? — переспросил я.

— Это значит Троица, — ответил он. — я видел его в Форте. Но никогда прежде не встречал так далеко на юге.

— Я думал, все корабли Константина воюют с норвежцами на островах.

— Большинство. Но Трианаид он держит поближе к дому.

— Теперь он держит его в Беббанбурге, — угрюмо сказал я.

— Да, господин, именно так.

Единственным утешением мне служило понимание, что Трианаид, как и флот Эйнара, возле Беббанбурга окажется в тяжелых условиях. Они не могут воспользоваться гаванью крепости, куда можно войти только через узкий пролив прямо под северной стеной, через хорошо защищённые Морские ворота. Корабли, входившие в этот пролив, могли забросать камнями и копьями, а значит, корабли Эйнара вынуждены будут скрываться на мелководной стоянке между Линдисфареной и материком. Это тесное и неприятное убежище, а в шторм — просто опасное.

Когда я был мальцом, там однажды нашло убежище шотландское торговое судно, а ночью шторм усилился, и проснувшись, мы обнаружили, что его выбросило на берег. Помню, как радовался отец, когда понял, что и лодка, и груз теперь принадлежат ему. Он позволил мне поехать с воинами, которые поскакали по песку и окружили севший на мель корабль, когда отступил прилив. Пять человек экипажа, конечно, сразу же сдались, но мой старший брат всё равно приказал их убить.

— Это же скотты! — сказал он мне. — Отбросы! А тебе известно, что делать с отбросами!

— Они христиане, — возразил я. Тогда, лет в семь или восемь, я ещё пытался стать маленьким добрым христианином и таким образом избежать пусть и не сильных побоев отца Беокки.

— Они скотты, глупец, — ответил брат. — Избавляйся от этих ублюдков! Хочешь убить одного?

— Нет!

— Ты жалкий слабак, — презрительно сказал он и поднял меч, избавляя мир от отбросов.

В конце концов, на том выброшенном на берег судне не оказалось ничего ценного, только груз овечьих шкур, одна из которых на следующие два года стала покрывалом для моей кровати.

Пока я вспоминал эту историю, Ренвальд отдал рулевое весло одному из своих гребцов и вытащил меч молодого норвежца из-под рулевой площадки. Он стал рассматривать рукоять, восхищаясь серебряной резьбой, украшающей крестовину.

— Дорогое оружие, господин, — сказал он.

— Скорее всего франкское, — ответил я, — и от него тебе будет больше пользы, чем от той ржавой железяки, что ты называешь мечом.

Он улыбнулся:

— Я могу оставить его себе?

— Оставь, продай, как хочешь. Но смазывай клинок. Негоже, если хороший меч заржавеет.